Очаг (СИ) - Гребенчиков Роман - Страница 9

— Спасибо. У вас тоже кто-то погиб?

— Нет… Да… — запнулась Маша, — Да. Брат мужа.

— Я тоже вам соболезную. — Машу от этих слов в её адрес скрутило. — Не понимаю: за что Бог обрушивает все эти страдания на нас? Неужели мало мы других бед и несчастий пережили?

— Никто не даст нам правильного ответа. — Маша уже жалела, что подошла, — на подобный разговор она не соглашалась, и ей поскорее хотелось сменить разговор. — Это ваш брат на фотографии?

— Сын. Приёмный. — Маша снова пожалела о своём вопросе — она понимала, что смерть ребёнка переживается сильнее, чем смерть брата. — Мы усыновили двух близнецов ещё младенцами.

— Другой ребёнок жив?

— Жив, но от этого не легче — их как будто что-то связывало. Сашеньке сейчас очень сложно, и я не знаю, что с этим делать, как помочь ему пережить всё это.

Девушка наклонилась к мемориалу и поставила фотографию и свечку поглубже среди остальных, таких же потерянных в огне жертв.

— Со временем образуется. — Ничего другого Маша не придумала, чтобы сказать, но лишь после поняла, насколько глупо звучат эти слова. — Он примет потерю своего брата и будет двигаться дальше. Всё зависит от него самого, примет он потерю или нет. Просто ему правильно нужно всё объяснить. Я долгое время не могла принять смерть бабушки. Она с самого рождения была со мною рядом, а потом — бац, и её нет. Я искала её, спрашивала у родителей, где она. Просто тогда не могла понять, что такое смерть. Никто не мог мне это объяснить, пока сама с возрастом не пришла к осознанию.

Девушка смотрела на фотографию ребёнка, а Маша — на неё саму. Тишину нарушали лишь шмыганье носом и завывание ветра.

— Да, вы правы. Он, конечно, понимает, что произошло, уже сейчас, но мне так страшно заговорить с ним об этом! Страшно, что он переживает это один, поэтому не знаю, что сказать ему в поддержку.

— Если вы считаете себя действительно матерью ребёнка, то обязательно найдёте правильные слова.

Но подбадривающая речь не помогла — девушка только сильнее ушла в себя, и Маша не могла не заметить этого.

— Как вас зовут? — спросила Маша и подсела поближе к девушке.

— Лера.

— Маша. — Она указала на себя. — Очень приятно. Предлагаю завтра встретиться. Возьмём наших детей и где-нибудь, в какой-нибудь кафешке посидим, пообщаемся. Судя по фотографии, наши дети одного возраста, и, быть может, их общение чем-то сможет помочь, сгладить острые углы.

Маша по инерции произнесла это предложение и уже в глубине себя пожалела. Она понимала, что делает всё правильно, что так делают хорошие люди (а именно таким человеком она всегда и хотела казаться), но снова встречаться с этой девушкой она не была готова и поэтому ожидала отрицательного ответа.

Лера повернулась к ней:

— Хорошо.

Дорога меня разморила, и я уснул. Проснулся уже на Хорошевском мосту, откуда открывался отличный вид на Живописный мост — маленький небесный клубок ниток. Мы въезжали в Серебряный Бор, который я очень любил — уютный уголок природы в пределах МКАДа. Я всегда обожал тишину и спокойствие, что царили там.

Дачка, если уместно её так назвать, выглядела внушительно: два этажа с широким открытым балконом и небольшой пирс к Москве-реке. Хочу сказать: неплохо всё-таки зарабатывает востребованный адвокат в столице!

— Ну и хибара! Живи я здесь — сам бы ходил весь день с довольным свиблом и верил в различную ерунду.

Не успели мы выйти из машины, как из соседнего дома донеслись крики: «Помогите!», после чего послышались звонкий шлепок и женские всхлипы. Миша косо посмотрел на участок и продолжил свой прежний путь.

— А вмешаться не стоит? — спросил я.

— Не наше дело. Да и Виктора Палыча лучше лишний раз не беспокоить. Он слушает только Лаврентия Кузьмича — как-никак, вера для него важнее всего остального.

— За один день я услышал о вашей братии чуть ли не больше, чем за всю жизнь, так что ты прав: я не хочу в это лезть.

— Зря ты так: многие люди через веру идут из тьмы к свету.

— О боже, началось!

— Миш, давай не будем об этом! Мне вера не требуется — мне и так живётся хреново.

Внутри дом оказался не беднее, чем снаружи. В нём присутствовал запах достатка, или ощущение того, что мне такого не заработать. Миша умел жить со вкусом и никогда этого не стеснялся, но отдам ему должное: он этого не делал напоказ.

— Марк, тебе налить? — Миша отвлёк меня от любования, и я кивнул в знак одобрения. — Денёк бешеный, да и от вашей пьянки самому захотелось расслабиться. Кстати, как тебе Игорь? Надеюсь, у него с писательством всё сложится. Хороший малый.

Я выпил из поданного мне стакана и уже собрался отвечать Мише, но увидел, как Кирк не спеша прогуливался по комнате и рассматривал вещи вокруг. От выпитого за весь вечер алкоголя меня это беспокоило — я из-за всех сил пытался выбросить брата из головы, но выходило с точностью до наоборот. Я — это он, а он — это я.

— У меня не денёк, а вся неделя. А по поводу Игоря — да, и правда хороший малый.

Массандровский херес урожая 1775 года. Бутылка красовалась на полке в специальном футляре с открытым письмом у основания: «Эту редкую бутылку украинского вина я дарю Вам, Михаил Андреевич, за помощь с оправданием моего сына».

— Кстати, думаю, страховку за пожар должны выплатить — сейчас можно уверенней говорить, что был поджог. У следствия всё меньше сомнений насчёт тебя, а если ещё поймают Лаврова, то победа точно наша.

— Это, конечно, хорошие новости, но что по поводу моих счетов? Мне нужны деньги.

— С этим сложней. Тут ты действительно натворил делов. Я подумаю, как всё исправить, постараюсь добиться смягчения наказания в связи с нынешними обстоятельствами, но на это точно нужно время. Просто всё так быстро завертелось, что принять правильное решение тупо было некогда. Всё, что сейчас могу тебе предложить, — так это свои деньги. Просто так или в долг — как тебе будет удобней.

Пистолет Макарова с выполненной ручной художественной гравировкой по всей металлической части. Рядом лежала небольшая пластинка, выполненная по схожему узору, что и оружие. Надпись на ней гласила: «От Горбунова В.П.».

— Миш, спасибо огромное, но извини, я никогда в жизни не брал ни одного долга или кредита, и особенно никогда не принимал чьих-либо подачек.

— Марк, не надо так критично реагировать, я просто хочу помочь. Сам подумай, какие у тебя варианты: если ты не возьмёшь мои деньги, то остаётся только вернуться в Ястребск, но ты и на это не согласен — для тебя важнее твой бессмысленный крестовый поход.

— Попрошу Машу перевести через тебя деньги.

— Боюсь, её счета тоже заблокировали.

— Чёрт!

Также среди различных трофеев и благодарностей на полке стояла фотография молодых Миши и Маши на фоне цветущей сакуры. На снимке они светились от счастья.

— Это фотография со времён вашей учёбы? — Я не хотел говорить о своих проблемах или искать иной выход — я должен был добраться до Беломорска и поставить точку.

— Какая? А-а-а, эта… Нет. Позже. — Миша замялся. — Пятый год, кажется. Да. Пятый. Две тысячи пятый. Она приезжала на какое-то время сюда. Хотела проветриться и посмотреть на цветущую сакуру. Раньше ей не удавалось застать эту красоту. — Он кусал нижнюю губу и медлил с ответом. — У неё тогда были какие-то переживания. Она о них так мне и не сказала. Может, с тобой связаны, может, с работой или родными. Я не знаю. Но что-то её волновало тогда.

— Вот она, грязная потаскушка!

Я косо посмотрел на Кирка — очень хотелось с ним поспорить, но не при Мише.

— Не смотри так на меня! Знаешь же, что у них в универе был роман.

— Марк? Марк?! Всё в порядке?

— Да всё отлично, просто задумался. Пытаюсь вспомнить, что было тогда.

А я помнил.

— Наверное, ты хочешь мне сказать что-то типа: «Ой, всё это в прошлом, сейчас они хорошие друзья, да и таких друзей, как Миша, полезно держать рядом — как-никак, успешный адвокатишка и в нужный момент всегда может прикрыть, особенно когда творю херню». Бред!