Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" - Страница 150

Время, проведенное в Лондоне, оказалось для них одновременно лучшим и худшим. Город и живущие в нем люди испытали их на прочность, и едва они были первыми или последними, кто не сумел одолеть этих испытаний. Значит, одного чувства было недостаточно. Было что-то ещё, что скрепляло две жизни вместе, но что именно никто не мог им рассказать. Они будто и сами знали, но не могли найти тому подходящего слова, поэтому перебирали сотни из них, отыскивая только больше причин, что мешали быть вместе.

— Может, наконец-то оставим в покое обсуждение моей женитьбы и поговорим о том, почему ты так рано вернулся? И почему Дункана нет с тобой? — беспечно произнес Спенсер, махнув рукой на возражения друга, что оставили в душе неприятный отпечаток.

— Единственное, кто теперь волнует Дункана, так это Алисса. В конце концов, его усилия не были напрасными, — ответил с прежним раздражением, в котором можно было распознать и долю зависти. — В отличии от моих, — добавил совсем тихо, чего Спенсер не сумел расслышать в неторопливой суете раскладывания по местам одежды. — Я вернулся, потому что в Лондоне стало слишком скучно. Мне не было, чего там делать.

— Тебе не удасться убедить меня, что дело исключительно в этом, — Спенс бросил в него многозначительный взгляд. В ответ Джеймс закатил глаза. Любые намеки были лишними, поскольку он знал, что именно друг имел в виду. Дело было не в скуке. Дело было в Фрее, и скрывать это не имело смысла, по крайней мере, перед друзьями, водночасье угодившими в ту же ловушку.

Было слишком глупо полагать, что, так, как у них, не было ни у кого, но Джеймс оставался эгоистичным в своих размышлениях. Ему сложно было представить, как кто-либо другой мог испытывать то же, что и он. Впрочем, он и не пытался. Единственное, что было ему интересно, это, какими были подлинные чувства Фреи, что должны были стать отражением его собственных, но вместо этого обернулись против него копьями. Неуверенная любовь девушки по большей мере ранила, нежели лечила. И если в сердечной боли и был смысл любви, то Джеймс продолжал находить идею любить глупой, даже если сам оставался самым большим из всех глупцом.

— Уверен, ты вряд ли станешь что-либо рассказывать о случившемся, но если тебе вдруг захочеться это сделать, я буду рядом, — поучительным тоном заверил его Спенс.

— Обязательно, — Джеймс фыркнул в ответ, прежде чем оказаться под одеялом и отвернуться к стене, чтобы попытаться уснуть.

Прибегать к навязчивой помощи друга он не стал. Джеймс был уверен, что Спенс скорее осудит его, нежели действительно поможет. Доселе у них не было серьезных разговоров, покуда и повода для них не находилось. У Спенсера была привычка многое держать в себе, у Джеймса — не накапливать на сердце груза. В четырех стенах сьемных апартаментов разговоры по душам были лишними. Нелепые шутки, путешествия по воспоминаниям и обсуждение жизненных мелочей было более привычно между тремя друзьями, нежели задушевные разговоры, за которыми они делились чем-то столь сокровенным, как признаниями в чувствах к кому-либо.

Спенсер и не мог ему помочь. Джеймс не нуждался в свободном слушателе, готовым молча выслушать его переживания, чтобы затем дать совет, противоречащий всему, что было в его духе. Он не искал ответа на вопрос, как вернуть Фрею. Ему только нужно было знать, почему она не хотела вернуться и продолжить с ним жизнь, как прежде намеревалась сделать с Джоном. Кроме самой Фреи вряд ли кто мог ответить на этот незамысловатый, но в то же время не лишенный важности вопрос. От её ответа зависело не больше, не меньше, как будущее их обоих, которое был шанс провести бок о бок вместе или с болезненными воспоминаниями врозь. Поэтому Джеймс решил, что ему не оставалось ничего другого, как ждать. Ожидание обращалось в вечность, что была пыткой для его нетерпения, выливавшееся в чрезмерной раздраженности и язвительности.

Джеймс не чувствовал, что нуждался хотя бы в одном из друзей. На Спенсера злился из-за его неожиданной, но, что намного важнее, успешной, женитьбы, на Дункана — за кровное родство с девушкой. Это было глупо и совершенно несерьезно, но парень не мог усмирить в себе злости на обоих, а потому попросту пытался их избегать.

Поначалу вел себя со Спенсером непринужденно, но размовлка повисла между ними недосказанностью, что чувствовалась в напряжении. Джеймс избегал дальнейших распросов, что касались бы женитьбы друга, когда Спенс не произносил больше вслух имя Фреи, в чем не так уж тяжело было заметить намеренность. В то же время, когда друг начинал заводить речь о Рейчел или даже случайно упоминал её имя, Джеймс перебивал его, будто невзначай, переводя разговор в другое русло.

После возвращение Дункана всё стало иначе. Второго друга Джеймс просто начал избегать, будто в их размовлке с Фреей была и его вина. Намеренно просыпался раньше обоих друзей и исчезал на целый день, возвращаясь домой тихо, если те спали, или же, когда обоих могло не быть дома. Джеймс не хотел разговаривать с Дунканом, и это желание было решительным и упрямым, хоть и найти ему причину он не мог.

Спенсер пытался выведать у Дункана, в чем была причина странного поведения Джеймса, но тот лишь пожимал плечами. Дело было не во внезапном возвращении Джона, о котором все удачно забыли, не в Клариссе Кромфорд, разрушившей рождественский ужин для всей четверки, и не в Оливере, который был яростным противником их отношений. Успело случиться что-то ещё, когда они с Алиссой слишком увлеклись друг другом, чтобы заметить это. Перемены, как в Фрее, так и Джеймсе, были существенными, но причин тому не мог найти никто, пока они сами ни в чем не признавались.

Спрашивать о случившемся не имело смысла. Должно быть, это было нечто касающееся исключительно их обоих, что не было чьей-либо ещё виной. Узнавать обо всем означало бередить открытую на двоих рану, но хуже того — копаться в чужом белье. Единственное, что друзья хотели, это помочь, и в то же время это оставалось единственным, что они не могли сделать в силу необознанности на счет всего происходящего. Поэтому в ответ на молчаливую угрюмость и замкнутость Джеймса, сохраняли молчание и Дункан со Спенсером, давая другу время, что было лучшим лекарем всякой душевной ране.

Джеймс встретил Фрею случайно лишь дважды, и в отличие от него, она окружала себя людьми. Была неизменно либо в компании Алиссы, либо Рейчел, а то и с обеими сразу. Мало болтала, но много слушала, прилагая усилия к тому, чтобы быть намеренно внимательной, чтобы чужие голоса проникли в голову и убили голос рассудка, от которого порядком болела голова. Те два раза Джеймс не поймал её весело болтающей или даже улыбающейся, но её подавленность не приносила облегчения. Большей мерой болью отзывалась молчаливость девушки, в которой продолжала томиться её убийственная нерешительность.

Тем не менее, первым нарушать невидимые границы Джеймс не был намерен. После её неубедительного отказа его решимость в самом предложении стала ещё сильнее. Если Фрее нужно было время для соглашения, он не ограничивал её в нем. Если она нуждалась в смелости окончательно расстаться с ним, лучше с этим было не тянуть.

Джеймс сидел в библиотеке. Не было смысла снова бросать учебу на самотек, особенно когда до её окончания оставалось всего несколько месяцев. Он по-прежнему не был усерден, но в этот раз ещё и рассеян. Вместо того, чтобы позволять мыслям о девушке отвлекать от занятий, Джеймс решил с помощью занятий отвлекать себя от Фреи, что казалось не такой уж плохой идеей. По крайней мере, это приносило некую пользу, хоть и было слишком сложным в осуществлении.

С большим интересом Джеймс наблюдал за стрелкой на наручных часах, нежели за вылытыми на пожелтевшие страницы ровными чернильными строками. От экономических теорий клонило в сон сильнее, чем от детектива Алана По, что он недавно закончил читать. Через час библиотека должна была закрыться, но парень был упрямо намерен сидеть до последнего, только бы оттянуть время возвращения домой. После он непременно заскочил бы в паб, прогулялся немного под светом уличных фонарей, чтобы вернуться домой, когда оба друга уснут. Теперь они возвращались домой намного позже, поэтому ему могло повести вернуться и раньше них, чтобы притвориться уснувшим. Так даже было лучше. Только случалось подобное намного реже.