Свеча в окне - Додд Кристина - Страница 94

• Предыдущая
• 94/95
• Следующая

Она скорчила мину отвращения.

— Эти женщины ясно дали понять, что я тебе в посте ли не нужна и что любая из них с радостью заменит меня.

Она понимала, что ей следовало бы наплевать на то, что думают другие, но она не могла перебороть себя.

Уильяму не было наплевать на то, что думают другие; ему не было наплевать и на то, что думает она, и грудь его вздыбилась от возмущения.

— Неужели ты думаешь, что я воспользовался бы кем-нибудь из них, чтобы заменить тебя?

— Нет!

От разговоров горло ее саднило. Грудь у нее болела от слез, которые хотели вырваться наружу.

— Нет, дело вовсе не в этом. А просто в том, что, если я завтра умру, ты переживешь это.

— Что ж.

Он подвинулся, и она почувствовала, как он стал разглаживать свою бороду.

— Да, переживу. Я долго буду несчастлив и никогда не найду женщину, которая могла бы сравняться с тобой. И все же я буду жить и процветать, учить сына, помогать отцу. Но скажи мне одну вещь. Если бы меня там убили, ты думала о том, чтобы броситься с этих камней?

Сора застыла.

— Ах… нет.

— Думала ли ты о том, чтобы постричься в монахини и никогда не искать больше света?

— Не думала.

— И ты бы выжила, если бы я погиб сегодня?

Ей не хотелось думать о жизни без Уильяма, но она заставила себя. Если бы он умер, вернулась бы она тогда к состоянию скрытной, уравновешенной женщины, которой она была раньше? Или же она по-прежнему кричала бы в злости, танцевала бы до упаду и громко смеялась шуткам? Она затрепетала от боли, которую несла в себе правда, но продолжала с титанической выдержкой:

— Выжила. Я выстою и без тебя.

— И вода будет уходить с отливом без моих усилий. Весной будет по-прежнему таять снег без моего горячего дыхания. Ты — человек, сама по себе, с надеждами и мыслями и мечтами, которые совершенно не зависят от меня. Неужели ты думаешь, что мне нужна женщина, которая бы полностью зависела от меня? Нет, милая, мне нужна только ты, такая цельная, самостоятельная и нежная, какая ты есть. Мне надо знать, что если завтра я умру, то ты сможешь поддержать моего отца в горе и воспитать из моего сына мужчину.

Она не призналась, что он прав, однако под его рукой натянутость ее спала, и Уильям, слегка улыбнувшись, потерся щекой о волосы Соры.

— Это совсем другое, — пожаловалась она. — Тебе не нужны наследники от меня, у тебя есть сын.

— И правда, мне не нужен от тебя ребенок, чтобы наследовать мои земли. Однако и чувства мои не имеют никакого отношения к нужде. Мне необходимо взять на руки твое дитя. Мне хочется, чтобы его детские ручонки обнимали меня за шею.

Сора издала звук, Запоминающий зевок, и Уильям принялся покачивать ее вперед и назад.

— Кимбалл тебя обожает.

— А я обожаю Кимбалла. Однако по возрасту ему пора идти в воспитанники. Ты должен признать, что я ему не нужна.

— Кимбалл так уверен в себе, что даже я ему не нужен, — заметил Уильям. — Когда у нас появятся дети, он будет так рад за нас. Он будет добрым братом и никогда вообще не станет им завидовать из-за твоих земель.

— Я знаю. Он славный мальчик. Кимбалл мне нравится.

— Итак, скажи мне, что за великое откровение заставило тебя признать свою любовь, признать по-настоящему, а не выдавить из себя признание как нечто такое, чего, по-твоему, мне хотелось бы услышать.

Сора не ответила, и Уильям стал настаивать, как Священник, требующий исповеди.

— Скажи мне, что же заставило тебя наконец до вериться мне?

— Тебе это придется не по душе, — предупредила она.

— Мне весь этот разговор не по душе, — заявил Уильям. — Тем не менее, высказаться необходимо. Мы договорились, что я тебя не ударю, да и не рассыплюсь в пыль, поэтому, прошу тебя, скажи.

Улыбка ее сочилась медом удовольствия от сладостного, приятного воспоминания.

— До сегодняшнего дня я не думала, что нужна тебе, но оказалась нужна.

— И что же послужило поводом к такому великому открытию, миледи?

— Я была нужна тебе в темнице.

Она почувствовала, как огонь пробежал под ее рукой по его груди.

— В темнице? В темнице я рыдал как дитя, у которого отняли грудь. Я дрожал, я трепетал, я льнул к тебе.

— Да.

— Я надеялся, что ты забыла о том, что случилось в темнице.

— Не забуду никогда. Я никому не расскажу, но, Уильям, — она взяла его лицо обеими руками, — за те слезы и за те страхи я люблю тебя еще больше.

— Женщина!

Ему хотелось закричать на нее, однако его раздражение испарилось под солнцем ее улыбки.

— Женщина, мне бы хотелось, чтобы ты забыла об этом.

— Не забуду никогда.

Улыбка ее погасла, а комок в груди внезапно образовался вновь. Взлеты и падения, смерть и радость оказались слишком непосильным грузом, и слезы ее неожиданно полились на его грудь. Она судорожно цеплялась за него, как будто он уплывал куда-то прочь, а он обнимал ее и говорил какие-то успокаивающие слова. Покой был выше ее сил; рыдания ее нарастали до тех пор, пока она не затряслась от муки.

Поглаживая ее с нежностью отчаявшегося человека, он молил:

— Пожалуйста, не надо плакать.

Она кивала и вспыхивала.

— Пожалуйста, прекрати.

Он гладил по ее лицу своими большими ладонями, стирая слезы прежде, чем они успевали скатиться.

— Мне невыносимо это, Сора.

Она кивнула и задержала дыхание, всем сердцем желая остановить этот поток. Ее сотрясали конвульсии, она глотала воздух, терла глаза кулаками.

— Если тебе больно прекратить, — гневно произнес Уильям, — то давай, плачь дальше.

Она засмеялась короткими, всхлипывающими смешками.

— Никогда не пойму я женщин, — пробурчал он с явным облегчением от того, что тучи разошлись. — Я умоляю тебя остановиться, а ты плачешь сильнее, я прошу тебя плакать, а ты смеешься.

Устроившись у Уильяма на руках, Сора вновь ощутила тепло его объятий. Когда она смогла заговорить, то сказала:

— Вот как было всегда. Всегда казалось, что, когда мне было страшно и ты был со мною, страхи мои рассеиваются в твоей уверенности. А теперь я знаю, что и я умею поглощать твои беды, превращать их в силу. Ты вцепился в меня, я качала тебя на руках, я была нужна тебе. В тот момент я поняла истину твоих слов. Мы — две части одного целого. Мы подходим друг другу. Никому нас никогда не удастся разъединить.

— Глупая, дурацкая женщина.

В его устах это прозвучало как сдержанная похвала.

— Неужели тебе потребовалось столько времени, чтобы усвоить эту истину?

Горло Соры сдавило, сердце ее забилось в унисон с его сердцем, и она подняла свои губы, чтобы они встретились с его губами. Они целовались так, как будто были первыми людьми, которые открыли радость поцелуя; они целовались так, будто делали это целое тысячелетие. Они целовались и отодвигались друг от друга и целовались вновь, напряженно прижимаясь друг к другу в непреодолимом устремлении. Она повернулась на его коленях и обвила его своими ногами, неистовствуя в своей любви, гордости и радости. Он притянул ее ближе к себе, накрытый могучей волной желания. Он одержал свои победы; победу над злом, которое угрожало им, победу над страхами Соры. Ему хотелось рассказать ей обо всем, что было в его сердце, но прилив ее тела к его телу отвлекал, а мысли разбегались под призывным дыханием.

Они сцеплялись и разъединялись, сцеплялись и разъединялись, раздосадованные одеждой и разгоряченные любовью, и только холодный порыв морского ветра привел Уильяма в чувства.

— Сора.

Он все еще продолжал держать ее за бедра.

Сора. Темнеет, собирается дождь, а отец пошлет Булу, если мы скоро не вернемся.

— Булу? — вцепилась она в его рубашку. — Моего пса? Я слышала лай и надеялась, что это он. Неужели это действительно был Була?

— Он самый, — подтвердил Уильям. — Но это был новый Була. Он бился, как воин. Кажется, Николас излишне уверовал в то, что каким-то одним ударом можно пробить крепкий череп собаки.

— Да и ее хозяина.

Она весело и кокетливо посмотрела на Уильяма:

• Предыдущая
• 94/95
• Следующая