Жестокая свадьба (СИ) - Тоцка Тала - Страница 34

— Не могу…

— Сможешь. Мы с Олькой ее точно не родим. Держи ее, Оля… Даша, послушай, там совсем маленькая девочка, ей надо помочь. Соберись!

— Я правда не могу…

— Не плачь, Данечка, пожалуйста, не плачь…

— Тужься, Даша!

И снова все поплыло.

Уже в машине Даниял достал из кармана кольца — Данкино, которое ему отдал Рустам, и свое, которое нашла маленькая Айша. Свое надел на безымянный палец, а ее даже на мизинец не налезло, такая она была тоненькая. Просто зажал в руке. Снова ударило под дых воспоминанием — он швыряет на землю кольцо, а Дана прижимается рукой и лбом к автомобильному стеклу.

Он стоял и смотрел, как ее увозит внедорожник, а должен был бежать, ползти за ней, не отпускать ее. Если бы он только знал, что она уезжала не одна, а с их детьми.

«Я ее тогда не любил, а просто хотел». И поэтому она ушла, забрав с собой детей, все верно.

«Я теперь люблю. Больше жизни».

«Живи с этим. Если сможешь».

«Не могу».

Он перестал смотреть на спидометр еще когда стрелка перевалила через отметку в сто километров в час, просто топил в сторону западной части города. Впереди замаячили каменные арки железнодорожного виадука, Даниял удовлетворенно улыбнулся — приехали. Вдавил педаль газа, автомобиль взревел как раненый зверь и влетел в одну из опор.

— Ты моя умничка золотая! — Оля обняла измученную Данку.

— Какая она, покажите.

— Красная от крика! Тяжело ей пришлось.

— Ну не такая чернявая как брат, смотри.

— Ничего, отойдет и будет как ты, Белоснежка…

«Они родились, твои дети, Даниял. Только ты об этом не узнаешь…»

Сознание уходило не сразу, уплывало по частям, затенялось мутными пятнами, заполняя все вокруг приторным запахом крови. Дан смотрел на торчащий из груди металлический штырь и дышал, глубоко дышал, свободно, пусть воздух и вырывался обратно со свистом, как из сломанного парового котла. Зато теперь он мог дышать полной грудью.

Перед глазами возник берег, омываемый морскими волнами. Откуда в Цюрихе море? Даже не море, целый океан, и волны как раз такие, как надо. Океан уже расстилался до самого горизонта, а потом горизонт поднялся на дыбы, и Дан узнал ее — Пайплайн[4], самая смертоносная в мире волна.

Океан сложился пополам, и Дан пригнулся. Надо улучить момент, нырнуть в трубу волны, а потом вырваться вперед прежде, чем она начнет закрываться, вспенивая гладь океана. Серфборд скользил по поверхности, Дан раскинул руки и снова задышал, даже когда его завертело и затянуло в водовороте, все равно дышал. А потом все отдалилось, и серфборд, и океан, и берег, и пронзивший его грудь обломок арматуры.

Он все удалялся и удалялся в черноту, впереди осталась совсем крохотная светлая точка, и тогда Даниял услышал детский плач. Где-то совсем рядом плакал ребенок, сначала один, а потом второй.

«Откуда здесь дети?»

И вдруг отчетливо понял, что это его дети. Которые должны были родиться, но не родились из-за него. Снова грудь сдавили тиски, кадры начали проматываться в обратном порядке — белая точка, водоворот, труба Пайплайна, океан, берег… В грудь вогнали один штырь, второй, третий…

— Дыши, парень, дыши, — донеслось сквозь сознание, а потом все исчезло в плотных и вязких сумерках.

Данка приподнялась на локте и смотрела на своих детей, лежащих в передвижных кроватках (кто их вообще кроватками назвал? Это же самые настоящие тазики на колесах!)

Какие же они маленькие… Чепчики пришлось подвернуть, иначе малыши в них просто тонули. И ползунки безбожно болтались, даже на мальчике, хоть он был крупнее сестры. На целых шестьсот грамм.

Детям уже были почти сутки, а она так их и называла — мальчик и девочка. Сестра донимала всю беременность, но Данка отмахивалась, говорила, что не хочет думать заранее, а на самом деле просто не знала, как назвать своих детей. Надеялась, что когда увидит, само придумается, но теперь, когда они родились, стало еще тяжелее. Потому что глядя на чернявую головку и голубые глаза сына — они потом потемнеют и станут синими, Дана точно знала — на ум приходило только одно имя. А дочка и вовсе ей напоминала Олю.

Протянула руку и погладила маленький лобик — сначала один, потом второй. Так теперь и придется все проделывать в двойном режиме, ей успели все об этом сообщить от принимавшей роды акушерки до менявшей белье санитарки. Как будто Данка сама этого не понимала.

На миг ее охватила паника: «Я не справлюсь! Затолкайте их обратно! Я еще немножко беременной похожу!» Но быстро отпустило, она снова погладила выбившиеся из-под чепчиков темные и светлые волосики. Они так спокойно спят целых полдня, может, ей повезло и у нее родились какие-то особенные спокойные дети?

Она даже спросила на обходе у неонатолога, на что та загадочно улыбнулась и туманно пояснила, что «у всех по-разному, сейчас они просто очень маленькие, а там будет видно, хотя, если у вас папа был спокойный…»

И Данка думала, что не знает, какой Даниял, какой он был маленьким, они о многом разговаривали, но об этом она как раз не спрашивала. Кто ж знал, что понадобится совсем скоро?

Так странно, их отношения с Даниялом последнее время казались вымыслом, порождением собственной фантазии. Но глядя на на сопящих малышей, Данка понимала, что вымыслом и фантазией были его чувства к ней, да, возможно, и ее тоже. Вот только воплощение этих фантазий было удивительно реальным, причем сразу два воплощения.

Конечно, хотелось, чтобы Даниял узнал о детях — случайно, разумеется — а вдруг он вспоминает ее? Оля ведь сказала, что она беременная, еще и двойню наколдовала. Но умом Данка понимала, что у Дана будут другие дети от порядочной жены, не какой-то гулящей шлюхи. Поэтому пускай живет с другой женой, растит своих детей, а она будет растить своих.

Спустя два месяца

— Хорошо, что ты пришла, — Даниял не мог говорить, из гортани вырывались лишь невразумительные хрипы и сипение. — Мне надо тебя кое о чем попросить. Да не реви ты.

Его только вчера перевели из реанимации в отдельную палату. Зарема пришла его проведать и теперь сидела зареванная, а он морщился, потому что сказать надо было много, а говорить было тяжело.

— Ты чуть не умер, Даниял!

— Ну не умер же.

Вряд ли шесть недель медикаментозного сна можно считать смертью. И почти две недели вывода из этого состояния. Дан до сих пор содрогался от того путаного бреда, который демонстрировало ему просыпающееся сознание, хотя ему в один голос твердили, что его случай уникален.

Врезавшись в опору виадука, машина Данияла задела металлический забор, которым была огорожена часть, требующая переоблицовки. От заграждения оторвался штырь, пробил лобовое стекло, а заодно и грудную клетку Данияла буквально в нескольких сантиметрах от сердца. Насквозь.

Он должен был умереть, сто, двести процентов — множественные ранения, внутренние разрывы, кровопотеря, повреждения легких и открытый пневмоторакс — по всем правилам Дан обязан был скончаться еще в машине «неотложки».

Но он не умер ни по дороге в клинику, ни по пути в реанимацию, ни в самой реанимации. Данияла ввели в искусственную кому, требовалось сразу несколько сложных операций, между которыми восстанавливать его сознание не было никакого смысла.

Прогнозы врачей были очень сдержанными — процесс восстановления предстоит долгий, и чем он закончится, никто не знает. Как раз об этом Даниял и хотел поговорить с Заремой.

— Я пробуду здесь не один месяц, Зарема. Как только удачно сложатся обстоятельства, ты подашь на развод в связи с моей ограниченной жизнедеятельностью. Или несостоятельностью, я посоветуюсь с адвокатами, как лучше.

— Но ты же не инвалид, Дан! Зачем тебя позорить?