Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 31

— Разберемся мы с твоей Чиковой.

— Как?

— По закону. Как только смогу чин свой перед Григорием Ильичом открыть, сразу проверку в городском приюте организую. Неаккуратно Елена Николаевна делишки свои проворачивает, девушек на панель отправляет, а у них желтых билетов не имеется. Достаточно любую из них дернуть, вся схема посыплется.

— А барыня скажет…

— Да что б ни сказала, — перебила я, — слова веса не имеют, только документы. Можешь мне как-нибудь волосами ухо прикрыть?

На бал я собиралась отправиться, вооруженной полезной «жужей». Мишка выпустил локон справа, накрутил его на палец, отпустил…

— Так?

— Перфектно. — Малец действительно справился с задачей отменно, свернул жгутами пряди от затылка, поднял башенкой, закрепил ее спирально серебряными шпильками. — Тебе не в карманники, в парикмахеры дорога.

— Или в сыскари, — улыбнулся Мишка. — Я на базаре пацанов знакомых порасспрашивал. Не боись, не выдадут. Так вот, слухи среди фартовых ходят про деньги немалые, которые при приставе покойном должны были найтись непременно, только не нашлись.

— Наши сто тысяч? — кивнула я на саквояж под кроватью, засовывая в тайный боковой кармашек платья футлярчик с зоринским амулетом, больше туда ничего не помещалось, ни очков, ни тем более револьвера. Оберег приказный тоже пришлось снять, в неглубоком декольте серебряная цепочка смотрелась нелепо. — Откуда они вообще появились?

— Давилов Евсей, который в приказе служит, он же пьяница первостатейный. Напился третьего дня в рюмочной и плакал, что Блохин на лапу принял, а как помер, денежки тю-тю.

— Что же он три почти месяца не плакал, а третьего дня завел?

Мишка фыркнул.

— Может, он и раньше сокрушался, только до меня прежде слухов не доходило. Тут же важно, про что спрашивать.

— А ты что думаешь?

— Брехня. Не такой человек покойный Степан Фомич был.

— Тогда почему его нашли недалеко от места, где были спрятаны деньги?

— Мне тоже об этом подумалось. — Мишка отложил щетку, заложил за спину руки, прошелся от стены до кровати. — Пятое грудня, Параскевы день, подают у собора хорошо, от службы до заката самого.

— Ну, — азартно поторопила я. — Ты нищих опросил?

— Из наших, приютских, там вовсе убогие побираются, которых к воровству пристроить не удалось. Костыль припомнил — ноги у него совсем сухие, но котелок варит будь здоров, — что видел в тот день, как пристав из приказа выходил.

Замерев, я уставилась на отрока во все глаза, а тот заключил торжественно:

— Уехал верхом на лошади неклюдской, и неклюд же, на другой, его сопровождал.

Изобразив аплодисменты, я спросила:

— Табор от города далеко?

— Ехать туда не понадобится. — Мишка театрально поклонился. — Завтра ярмарка в Крыжовене начнется, в том числе и торги лошадиные, неклюдов в город набежит преизрядно. Я Костылю рубль пообещал, если он того самого мужика заметит да мне весточку передаст. Дашь рубль?

— В сундуке сам возьми.

Доверию пацан обрадовался больше, чем похвале. За окном уже звенели санные бубенцы, я побежала в сени, набрасывая на плечи шубу.

— Еще одно скажу, — нагнал меня Мишка. — Может, оно и не к спеху, но знать ты должна. Я тут по разным комнатам шмонал…

— Значит так, — придержала я мальчишеские плечи, — нанимаю тебя, Михаил Степанов, своим временным сыскарским помощником, с жалованьем… рубль в день, и разрешаю в интересах следствия шмо… то есть проводить обыск по собственному разумению. Докладывай, что обнаружил при обыске?

— У Дуньки в горенке под матрацем пук соломы и человечков плетеных четыре штуки.

— Молодец, — похвалила я и распахнула на стук входную дверь. — Ступай, Миха, почивать, Григорий Ильич вернет меня после празднества в сохранности.

Господину Волкову пришлось отступить, столь стремительно я к нему выпорхнула. Отступать было некуда, крыльцо за его спиной кончалось ступенями. Дверь хлопнула, я ахнула, схватила мужчину за талию, удерживая, шуба соскользнула, плечи моментально куснуло морозом.

— Ева, — шепнул интимно пристав и опустился на ступеньку, не размыкая объятий. Теперь наши лица оказались на одном уровне в самой неприличной близости.

— Грегор, — ответила я в тон и громко расхохоталась, — приберегите ваш пыл для зрителей.

Про соломенных человечков я думать перестала, одна мысль только в голове помещается. Высвободилась, попыталась присесть за шубой, и мы столкнулись лбами с Волковым, наклонившимся с той же целью.

— Примета, — сказал Григорий Ильич, ушиб не потирая, напротив, набрасывая на меня многострадальную шубу. — Берендийская примета, нам с вами, Евангелина Романовна, нежная дружба предстоит.

— По учебникам фольклор местный изучали?

Волков подхватил меня на руки и нес к саням. Предосторожность при атласных туфельках нелишняя, но…

— Я велел грелку магическую под овчину установить, сейчас отогреетесь.

Посадив меня, он устроился рядом, набрасывая на нас шкуру, велел вознице трогать. На тулупе мужика я заметила петлички и решила, что транспорт служебный. Ногам было тепло, как и прочим частям тела. Щекам вот несимметрично повезло. Правую подмораживало, в левую же горячо дышал спутник:

— По книгам.

— Что? — попыталась отстраниться я, но узость сиденья не позволила.

— И приметы, и уклад берендийский пришлось изучать мне по книгам.

— Вы в этом преуспели, — похвалила я, — Грегор.

— Грегори. В туманной столице меня называли именно так: Грегори Волкав.

— Как вам будет угодно.

— И на «ты».

— Вас там на «ты» называли?

— В бритском наречии, — сообщили мне в ухо интимно, — нет дружеских форм вежливости, там все друг с другом на «вы», даже уличному псу перед пинком говорится: «Идите вы вон, блохастый попрошайка!» В берендийском все иначе, существует даже этот уничижительный словоерс.

— Ваше высокопревосходительство-с? — хихикнула я от щекотки. — Чего изволите-с?

— Перейти на «ты» со своей невестой, — сказал Григорий Ильич серьезно и, придержав мой подбородок, поцеловал в губы.

Поцелуй был понарошечный, легкий как перышко, но очень горячий и длился для понарошечного слегка… гм… Я-то в поцелуях не то чтоб собаку съела, но опыт кое-какой в столицах приобрела.

— Брудершафт засчитан, — перфектно изобразила я самый противный тон шефа, на меня он обычно действовал отрезвляюще, и тут не подвел. — Грегори, ты, я отзываюсь на Еву и…

— И носишь на безымянном пальце мое кольцо.

Потолкавшись немного под шкурой, я там же оказалась окольцована. Выпростав руку, увидела поверх белой перчатки массивный золотой перстень, плоской огранки сапфир крест-накрест пересекали золотые же полосы.

— Фамильная драгоценность, — пояснил Волков, — единственное, что мне на память от родителей осталось.

— Они умерли? Ох, прости, дурацкий вопрос. Мне очень жаль.

— Того, что ты дурочка? — Он шутил, но в глазах была печаль.

Я улыбнулась и пообещала:

— Непременно верну после представления.

— А твои родители, Ева?

— Тоже умерли, маменька в родах, папенька, когда я еще пешком под стол ходила. Меня мачеха воспитала.

За время, что мы ехали до белокаменных хором на Гильдейской улице, успели вполне дружески поболтать. Мне показалось, что возница направлял лошадку кружным путем, но я не стала ему на это указывать, очень уж было интересно. Григорий Ильич рассказывал о детстве, проведенном в бритской школе для мальчиков, похожей больше на тюрьму, о друзьях-приятелях, о том, как поступал в столичную полицейскую школу, о работе в тамошнем приказе, почему-то не бритском, а скотском, назвался он Скотленд-Ярд. А «ярд» переводится как «двор». Грегори объяснил, что давным-давно земли, на которых после возвели здание, принадлежали королю скотов.

Я рассказала про Орюпинск, малую свою родину, перескочила на Мокошь-град, чтоб чего лишнего пока не сболтнуть. Но и про столицу приходилось все цензурировать, прежде чем на-гора выдавать.