Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 36

— Бобруйский оскорбился, решил пристава извести, нанял для этого небезызвестную мадам Фараонию, чародейку неслабую, как мы уже убедились. Цену она заломила несусветную, сто тысяч рублей, и ее получила. Только что-то не так пошло, не сработали плетеные куколки…

Тут у меня в голове что-то щелкнуло. Дурында, как есть дурында! Бокал звякнул о паркет, забрызгивая нас шампанским.

— Гришка! Мне домой срочно надо!

— Куда?

— На Архиерейскую. По дороге объясню.

До десерта из дома Бобруйских было велено никого не выпускать, ливрейные мужики объяснили это довольно нагло. Мне объяснили, пока я вестибюле Грегори со своею шубкой дожидалась. Я не спорила, мысли другим заняты были.

«Опростоволосилась ты, Попович, сложила сто тысяч с Фараонией да вывод получила, что-де мадам чародейством своего не достигла, поэтому собственноручно пристава ухайдокала, чтоб денежки отработать. Но куколки плетеные Мишка у Захарии нашел. Губешкина убила? Старушка квелая? Нет, не сходится».

— Что происходит? — осведомился Григорий Ильич, набрасывая мне на плечи шубу.

Лакей повторил то же, что до этого мне докладывал, но иным, гораздо более почтительным тоном.

«Соломенные человечки… Фараония использует глиняных. Какая разница? Что глина, что солома, главное, похожую форму придать. Для смертельных кукол девочке Лизе чародейка использовала… понятно что, соломенных же напитывали любовными эманациями, ну то есть напитали бы, предавайся пристав страсти, где ему положено было, а не бегай по приличным девицам».

Волков закончил монотонное перечисление всех непотребств, которым предаст в своих приказных подвалах всякого, дерзнувшего нам дорогу заступить.

Сани наши с промерзшим возницею стояли в самом конце вереницы транспортных средств. Туфельки увязли в снегу, Грегор привычно подхватил меня на руки, велел:

— Рассказывай!

— Хозяйка моя пропала. — Слова вылетали облачками пара и застывали на каштановых кудрях моего телоносителя. — Провидица Зара. А у нее, представь, целый выводок соломенных куколок обнаружился. Девицы нетяжелые сказывали… Ну, знаешь, на углу площади бордель «Храм насладжений»? «Д» и «ж» еще в вывеске перепутаны. Вот умора.

— Не отвлекайся. — Грегори сунул меня под полог, придвинулся, пытаясь согреть, велел вознице трогать. — На Архиерейскую!

— Нет! — воскликнула я. — Сначала мадам Фараонии визит нанесем.

Адрес подчиненному был известен, Григорий Ильич приказал править туда, обнял меня за плечи.

— Ну, милая, не томи.

Интимность позы я проигнорировала, не до того.

— Подозреваемых у нас двое. — Про солому уже забыла, но Волков и не уточнял. — Зара и Фараония. Одна плетенками зловещими балуется и пропала странно. Другая через гомункула способна со свету сжить и цену даже назначила. Сто тысяч.

— Что ж тебе сумма эта покоя не дает?

— Ты ведь не знаешь! Я ведь эти «тыщщи» нашла… Девяносто девять восемьсот…

Щелк в голове.

— Двести рублей недостает. Эх, Дуняша, отольются нам…

Волков меня поцеловал, не иначе в чувство привести пытался. Зашипев на него рассерженной кошкой, я оттолкнула мужское тело.

— Исчерпал ты, мистер Грегори, свои авансы. Ни словечка более от меня не дождешься, пока свою версию не расскажешь.

Он явно сдерживал раздражение, втягивал ноздрями шумно воздух.

— Приехали, вашбродь, — сообщил возница.

Руки мне спутник не предложил, пришлось самой из саней выбираться.

— Здесь обожди, — велело начальство приказному и гордо прошествовало к двери с медной табличкой «Фараония».

Дом богатый, как все в городке, окна темны, трубы числом три дымят в морозном воздухе.

— Погоди, — нагнала я спутника.

— Что еще?

— Ты без трости.

— И что с того?

— Значит, мы с тобою супротив чардейства зловредного вовсе беззащитны.

— Отступить предлагаешь? — протянул Григорий Ильич глумливо. — Весь задор растеряла?

Смутившись, я топталась на месте. Эх, будь при мне оберег приказной, я бы вообще не опасалась. Коллеги-товарищи эту Фараонию на раз-два бы развеяли, если бы до дела дошло.

— Револьвер хоть прихватил?

Волков фыркнул и вдавил рукой выпуклую образину под табличкой, в доме разнесся птичий щебет и перезвон колокольчиков.

Мы подождали. Грегори забарабанил в дверь кулаком.

Эк его разобрало, темперамент холерический.

Наконец створка раскрылась наружу, заспанная девица куталась в шаль.

— Полночь скоро. Барыня почивают.

— Полицейские мероприятия для прилежного разыскания, — подвинул в сторону Грегори горничную. — Зови барыню без промедлений.

След в след за ним я прошла через сени в гостиную. Григорий Ильич сбросил верхнюю одежду в кресло, сел в другое, мне разоблачиться не помог. Не очень-то и хотелось. Натоплено было в доме жарко, но в шубе мне пока было в самый раз.

Хозяйка явилась минут через десять, все это время мы с Волковым молчали, последний еще и моего взгляда избегал. Прикинув, что, если дойдет до дела, оконную раму можно будет и дернуть, чтоб стеклом чародейство нейтрализовать, представлять, как в этой же раме меня Фараония запечатает на манер вареника, я не стала. Расслабилась, чуть присела, разрабатывая колени, прикинула, что вон ту напольную вазу можно швырнуть, а золоченого скарабея со стены вдогонку, что Грегори руку на колене прямо держит, поэтому у него револьвер небольшой в рукаве припрятан. Тут как раз десять минут истекли.

— Григорий Ильич? — Мадам поправляла тюрбан, а надо было бы шлафрок запахивать, очень уж меж полами все женское выпирало. — Что за надобность?

— Драгоценнейшая госпожа Фараония, — карие глаза джентльмена обшарили плотоядно массивную фигуру, — простите столь поздний и неожиданный визит.

Эманации свои мужские Грегори разбрызгивал щедро, рикошетом на меня немножко даже попало. Воспоследовали поцелуи чародейских ручек и новые извинения.

— Ну, будет, юноша, — подобрела хозяйка и потрепала каштановые кудри паучьей лапкой.

— Эта вот барышня… — распрямился Волков, кивая на меня.

Фараония посмотрела, пришлось приседать в книксене, а ведь такую позицию уже получилось перфектную занять, в слепой зоне, чуть позади, даже без револьвера скрутила бы тетку.

— Евангелина Романовна!

— Добрый вечерочек, — сызнова книксен.

— Присаживайтесь, — повела Фараония рукой.

И мы с ней рядышком опустились на диван. Грегори свое кресло занял на приличных десять секунд позже. Эманировать не прекратил, его корпус был развернут к хозяйке, колени к ней же направлены, плечи подались вперед, вроде как от невероятной заинтересованности в объекте. Любопытно, он рассудком картину просчитывает или уже мимо воли?

— Итак? — улыбнулась кокетливо гадалка.

— Барышня Попович явилась вас в убийстве пристава Блохина обвинять, — сообщил ей легким тоном Грегори и подмигнул.

Они расхохотались.

Я ослабила ворот шубы, жарковато, принюхалась… жженым сахаром не пахло, и на том спасибо.

— И что же Гелюшку на эти мысли натолкнуло? — веселилась тетка.

Григорий Ильич развел руками, дескать, у нее и спросите.

Фараония повернулась ко мне. Глаза у нее были грустные и очень старые, как у вековой черепахи в столичном зверинце. Таким глазам врать нельзя.

— Можно мне сначала один вопросик вам задать? После ответа, клянусь, все вам расскажу.

— Даже если ответ тебе не понравится?

Она перешла на «ты», я втянула воздух ноздрями, чардейством не пахло.

— Даже тогда.

— Ну задавай, рыжая.

— Да или нет? Вы на пристава Блохина порчу навели?

— Нет.

— А убили?

— Это уже второй вопрос.

— Справедливо, — пришлось согласиться. — Что ж, извольте. Мне удалось вызнать, что некий толстосум желал от пристава избавиться и что вы за избавление сто тысяч потребовали.

Фараония махнула рукой.

— Ну был такой разговор за картами. Бобруйский спросил, сколько стоит Степку беспутного со свету сжить, я и ляпни по дурости.