Ратник (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 4

— Ну… родной мой лезгинский. Русский и английский знаю свободно. Могу более-менее объясниться с азербайджанцами-турками, табасаранцами, кумыками, аварами, адыгами, а также нохчий-галгай. Чуть-чуть знаю немецкий и французский. Отец вел много с кем переговоры и считал полезным, чтобы его дети знали языки. И женщины тоже. Ведь услышать можно разное… и случайно оброненное слово бывает, что решает если не все, то многое.

— Хм… у тебя талант к языкам, я посмотрю.

— Да, они мне легко даются. Поэтому старославянский я и выучила быстро и легко. А потом и тут. Но… какая от всего этого польза? Я ведь понятия не имею как вести хозяйство. И ладно крепости, так даже и обычного дома.

— Ничего страшного милая. Ничего страшного. Давай так. Мы каждый день будем об этом беседовать. Сначала я расскажу все в общих чертах. А потом ты будешь спрашивать.

— Правда? Ты ведь вон сколько с сабелькой да копьем своим прыгаешь.

— Правда-правда, — произнес Андрей и нежно поцеловал жену в шею. — Я ведь когда готовился, не думал, что вот так все повернется. Поэтому больше налегал на сельское хозяйства и ремесла.

— Может быть мне лучше записывать?

— Можешь и записывать. Только аккуратно. Не забывай о том, что эти записи могут попасть в чужие руки.

— Я не знаю никакой тайнописи. Или мне на своем родном вести записи?

— Не надо никакой тайнописи. Пиши на местном языке. Максимально просто. И без иноземных слов. Потому как если найдут записи на непонятном языке — проблем не оберешься. С греческим еще как-то удалось объясниться, а вот с лезгинским…

— Я поняла, — оживившись ответила Марфа и повернулась лицом к Андрею. Причем несколько увлеклась и чуть не легла на живот.

— Так, — придержал он ее. — Осторожнее. Не раздави нашего ребенка.

— Прости, — тихо шепнула она и потянулась целоваться…

Технически Андрей мог бы найти и управляющего. Приказчика, как в эти годы говорили. Но имелись нюансы. Точнее два.

С одной стороны, он не доверял приказчикам, вполне законно считая, что им плевать на управляемое хозяйство. То есть, срубили бабла и ходу. А вотчина? Так хоть трава не расти. Понятно, что не все так плохо. И найти человека ответственного было можно. Как и найти для него способы мотивации. Но все равно — Андрей считал это крайностью.

С другой стороны, парень попросту не доверял местным методам ведения хозяйства. Слишком архаичным и не эффективным на его взгляд. Понятно, что от подсечно-огневого земледелия уже, к счастью, отошли. Но ушли недалеко… Во всяком случае, если смотреть на них с высоты веков.

Применялось обычное, самое что ни на есть примитивное трехполье, известное еще во времена римской республики. То есть, ситуация, при котором одно поле засевали нормально, второе — озимыми, а третье держали под паром, давая ему отдохнуть и набраться силы. На следующий год все смещалось.

В принципе — рабочее решение, но имелись проблемы.

Прежде всего — треть земель не использовалась вовсе, а еще треть — задействовалась лишь частью. То есть, в целом очень невысокая эффективность эксплуатации.

Ну и главное — при таком подходе земля не успевала отдохнуть и восстановить свое плодородие. От чего пашни целинные, то есть, только освоенные, давали урожай не в пример лучше.

Как это обойти?

Андрей знал несколько способов.

Заваливать поля удобрениями он не мог. Просто потому, что необходимого объема удобрений у него попросту не имелось. А пускать на эти цели солому и прочие полезные в хозяйстве вещи он не мог себе позволить.

Менять поля по мере их истощения, распахивая соседние земли он тоже не мог. Ведь его вотчина строго очерчена.

Оставалось только одно — применять более прогрессивный метод севооборота, с одной стороны. И механизацию — с другой.

С севооборотом все было просто и легко. Ну, на первый взгляд. Андрей планировал применить Норфолкский цикл в его архаичном виде. Известный, также, как четырехполье.

Его вотчина писалась в сто четвертей. Но в те годы это означало триста, ибо оценивалось лишь треть. Из-за практики трехполья. Вот эти триста четвертей Андрей и планировал разделить на четыре равные части. В первую он планировал высаживать горох, во вторую — озимую пшеницу, на третью — репу и свеклу, а на четвертую — овес. На следующий год все смещать по кругу.

Просто и совершенно бесхитростно. А истощения почвы и ее деградации из-за такой смены культур не происходило.

Кроме всего прочего это позволяло отойти от специализации на монокультуре, что запредельно снижало угрозу голода из-за климатических проблем.

Механизация же заключалась в использовании плуга и сеялки. Самой, что ни на есть примитивной и простой.

С плугом все понятно. Качественное улучшение и ускорения механической обработки почвы — это большой плюс. Хотя и не такой очевидный на первый взгляд. А вот сеялка выступала настоящей сельскохозяйственной «вундервафлей[2]» в этих условиях. Почему? Так сеяли зерновые в те годы как? Просто рассыпали их по пашне, а иной раз и просто разрыхленной мотыгой земле. И птицы склевывали в среднем — от трети до половины, а иной раз и больше.

К чему это вело?

К низкой урожайности. Ведь архаичные сорта зерновых не отличались ни большим количеством зерен в колосе, ни множеством стеблей в кусте. А значит выжившие всходы не могли компенсировать погибшие семена. С одной стороны, а с другой сыпать приходилось обильно. Птицы же склевывали зерна неравномерно, из-за чего получались островки слишком густого посева, где растения мешали друг другу. И выходило, что местами шли проплешины с бурьяном, а местами чалые, но густо растущие злаки.

Так или иначе, но ручной посев банальным разбросом уменьшал урожайность зерновых в те годы минимум вдвое. И Андрей планировал этот вопрос разрешить, изготовив примитивную сеялку. Два колеса. Бункер с зерном. Нож, разрезающий грунт. Трубка по которому зерна подавались. Отвал, засыпающий разрез грунта. И мерный счетчик-отсекатель для зерен, работающий от оборота колеса.

Он с этой сеялкой сам возился.

Кузнец и его подмастерья, конечно, помогали. Но основной объем работы приходилось делать самому. Так было проще и быстрее.

Пока он ограничился сеялкой на ручной тяге. Просто проверить. Да и засеять по весне сорок гектаров[3] овсом и столько же по осени пшеницей, можно было и без лошади. Во всяком случае, это было проще, легче и быстрее, чем рассеивать зерно вручную на таких площадях.

Конечно, оставался еще открытый вопрос с сеном. Но Андрей не обольщался. На своих «33 квадратных метрах» он в принципе не в состоянии прокормиться. Даже просто обычным продовольствием. Поэтому без закупок не обойтись. Вот и думал больше не столько об автономности, сколько об эффективности использования собственной земли.

И так во все это погрузился, что даже не заметил, как в очередной раз подставился. Во всяком случае неделю спустя к нему подошел Кондрат и присел на лавочку, со словами:

— Да, не думал я, что у Петра дочь такая дура.

— Чего это? — напрягся парень.

— А чего ты с ней как с ребенком возишься?

— Так забыл, что ли? Про колдуна.

— А, ну да, колдун.

— Вот и учу ей. Мне ведь супруга толковая нужна. Чтобы я мог на нее положиться.

— А ты сам то отколь сие ведаешь?

— Как откуда?

— Я послушал твои поучения. Мудрено очень. Да и отец твой иначе дела вел. И я. И все мы. Откуда твои знания?

Андрей замолчал. Он как-то растерялся от такого вопроса.

— Можешь не отвечать, — улыбнулся Кондрат. — Мне. Но я уверен, рано или поздно этот вопрос тебе зададут.

Снова тишина.

— Ты не слушай ее. Я ведь не раз замечал, что она тебя поучает — быть как все. Не выделяться. Ну, когда думает, что никто ее не слышит. Многие это замечали. Но то не страшно. Чай не в глухой чаще живете, а среди людей.

— А чего не слушать?

— Так вы чем больше стараетесь быть как все, тем смешнее выходит. Другие вы с ней. Оба другие. Ученость твоя явно книжная и весьма великая. Откуда она? Я не ведаю. Отец Афанасий тоже лишь руками разводит. Сабелькой вон — лихо владеешь. Много лучше любого из нас. Значит учитель у тебя был добрый. А это себе не каждый боярин может позволить. Да и она — краля. Дочь простого десятника тульского. Как же! Читать-писать может, причем бегло. Много всего знает, что знать не должна. Обыденные же вещи не ведает. А как гневаться изволит, так как глаза молнии мечут. Словно княжна какая. Лишь силой духа своего смиряется. Вы оба белые вороны.