Зима гнева (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 36

Хотя Хелла ее наверняка слышит…

– Вы не заблудились?

Мягкий голос прервал ее раздумья. Анна повернулась.

– Добрый день…

– Здравствуйте. С вами все в порядке?

Анна пожала плечами, разглядывая неожиданную собеседницу.

Монахиня. Так это здесь называется. Среднего роста, крепкая, в черном платке и рясе. Рядом с ней вьется по снегу черная кошка. Гибкая, грациозная, с умной серьезной мордочкой… смотрит серьезными глазами. Не шипит. Но Анна не сомневалась – видит.

Кошки – мудрые существа.

– Добрый день. Да, спасибо.

– Вы не идете в храм. Хотя выглядите… соответственно, – подобрала подходящее слово монахиня.

– Мне нельзя, – коротко ответила девушка.

– Это… бывает. Но Господь милосерден. Вы приехали с кем-то?

– Со спутниками, – согласилась Анна.

– Жаль, что вам сейчас нельзя в храм. У нас чудесная роспись. И иконы есть древние, намоленные. Еще пятнадцатого века. Вам наверняка понравится.

Анна вздохнула.

Она бы с удовольствием. Но…

– Мне нельзя.

– Возможно, вы приедете к нам еще раз, – предположила женщина.

И столько участия было в ее лице, столько… добра! Есть люди, которые лезут тебе в душу, и делают это из любопытства. По углам пошарить, коврики всем на обозрение вытрясти…

Есть люди, которые пытаются помочь. Не всегда ведь можно разобраться самому, иногда под ношей тяжелой и падает человек на колени… ну не под силу женщине разобрать на кирпичики гараж, разве что взорвать его к чертям!

Вот, сейчас Анне предлагали именно такую помощь. Поддержку, участие… выговориться – это немного? Смотря как и для кого. Для Анны так очень много.

Она не привыкла быть одна.

Раньше рядом с ней были мать и сестры, потом Илья, потом опять родные, а сейчас…

Сейчас – никого. И Анна чувствовала звенящую пустоту – не спрятаться, не скрыться… и никому не открыться. Кире?

Отцу? Сыну? Ни на кого она не взвалит этот груз. Да никто ей и не поверит.

И даже сейчас…

– Мне нельзя в храм потому, что я посвящена другому богу. И я не знаю, как она отреагирует на мои молитвы.

Монахиня чуточку нахмурилась.

– Вы не христианка.

– Нет.

– И поэтому не заходите в храм.

– Верно.

– Но вас крестили?

Анна подумала пару минут. Обряд имянаречения над ней проводили, но вряд ли это считается крещением.

– Я некрещенная.

– Вы не русская?

– Русская.

– Что ж, бывает и так. Но вы не кажетесь счастливой в своей вере?

Подмечено было точно. Анна вздохнула.

– Меня не спрашивали, когда выбрали. Но согласилась я осознанно. И ношу взвалила на свои плечи осознанно…

– Вот даже как. Что ж. Каждому дается крест по силе его. И по вере его.

– Может быть, – Анна обхватила себя руками за плечи. Пальто, хоть и было теплым, но холод жил внутри. Там, где ровно и уверенно билось сердце, которое должно было замереть еще осенью.

– В этом нет ничего страшного. Просто надо верить. Как сказал один мудрый поэт – идти вперед, любить и делать дело, себя не оставляя на потом.[11]

– Это мудрый человек.

– Это в чем-то мудрый человек, в чем-то мирской, это жизнь, – грустно улыбнулась монахиня. – Так бывает. Жизнь во всем ее многообразии и вдохновенной прелести событий плохо поддается подсчетам.

– Вдохновенной прелести… к сожалению – так бывает не всегда.

– Всегда. Бог сотворил этот мир любовью, и им движет любовь.

– Меня убивали без любви, – вырвалось у Анны. И она тут же прикусила язык. Но – поздно.

– Вы живы.

– Убить меня пытались всерьез. И то, что я выжила, это не моя заслуга. Скорее, так получилось…

– Иногда случается так, что мир ополчается против тебя. Но это не потому, что мы плохи, или плох мир. Так уж получается… нам не постигнуть замысел Творца.

– Когда меня убивали, болело у меня, а не у Творца, – резко сказала Анна. И даже удивилась себе. Она ли это?

Она…

– Бедная девочка.

И сказано это было так….

Анна не выдержала. Развернулась, уткнулась в черную рясу – и разревелась, чувствуя, как теплая ладонь гладит ее по волосам. Никогда у нее не было бабушки. Вот и не знала она, как это… А сейчас – была.

А матушка Афанасия гладила по волосам несчастную уставшую девчонку, и думала, что уши бы пообрывать ее родителям.

Ребенок должен всегда прийти к тебе со своей бедой, как и ее дети приходили. И внуки.

Иначе – какие же вы родители?

Кира честно достояла службу до конца. Хотя и было ей откровенно скучно. И примерно с половины действия она из храма выглянула. Анну не нашла, но решила не звонить – и вернулась в тепло. Устроилась за колонной в темном закутке, и активировала телефон.

Поиграем!

Квесты девочке нравились.

И бродилки. А вот стрелялки не совсем то… на любителя. Не на нее…

А еще ей нравились игры на логику. Собрать шарики, отгадать слова, судоку тоже – интересно… только эти игрушки она никому не показывала. Не круто!

Засмеют!

Но поиграть-то можно?

Еще бы рекламой их не портили…

Анна сидела в маленькой келье и пила чай.

Темно-коричневая жидкость приятно пахла чабрецом душицей и медом.

– Варенье клюквенное, – посоветовала матушка Афанасия.

Девушка отправила в рот ложку.

– Благодарю вас. Очень вкусно.

– Лучшая благодарность – съеденное варенье. И плюшки.

– Я попытаюсь, – улыбнулась Анна. – Вы сами пекли?

– Я, конечно. Я в миру поваром была…

– А варенье?

Анна не отказалась бы от рецепта. Нежнейшая сдоба таяла на языке, варенье растекалось пикантной кислинкой…

– Внучка прислала.

– Внучка?

– Тебя это удивляет?

– Ну…. Да, мне казалось, что в монастырь идут те, у кого семьи нет…

– Не всегда. У меня семья есть, и детей своих я люблю, и внуков. Просто так было нужно. Чтобы я ушла и молилась за них. Чтобы они были счастливы.

– Они вас любят?

– Очень. И я их тоже. Но так было надо.

Анна почувствовала определенное сродство с этой женщиной.

– Это было… больно?

– Рожать тоже больно. Но мы идем на это. И идем с радостью… у тебя введь тоже есть дети? Верно?

– Сын.

– Как его зовут?

– Георгий.

– Хорошее имя. Он крещенный?

Анна подумала пару минут. Память Яны подсказала ответ. Да чтобы коммунисты внука крестили?

– Нет…

– Ну и пусть. Бог все видит. Я помолюсь за него.

– Я не могу вас об этом просить.

– А и не надо. И так все видно. И что тебе тяжело, и что не по доброй воле ты во всей этой ситуации оказалась, и что помощь тебе нужна. Чего тут удивительного?

– Ничего.

– Я не в миру сейчас. Но помолиться за тебя могу. И за твоего сына. Родители у тебя живы?

– Отец.

– А мать?

– Я ее даже и не помню. Она нас бросила.

– И такое бывает. Как их зовут?

– Петр и… Алина.

Анна плюнула, и решила назвать настоящие имена своих родителей, Вдруг да и поможет чем эта молитва? А вдруг?

Если есть Хелла, то есть и все остальное. Анна теперь не сомневалась.

– Петр и Алина. Георгий и Анна. Я помолюсь за вас. А отец есть у твоего сына?

Анна хмыкнула.

А вот об этой ситуации она рассказать могла. И рассказала честно.

Монахиня молчала.

Запрыгнула на колени Анне черная кошка, замурчала. Анна машинально погладила ее.

– Красавица… у меня кот.

– Багира, – подсказала имя монахиня, и опять ушла в свои мысли. Анна принялась чесать кошку под подбородочком.

Наконец женщина обдумала мысль и кивнула.

– Тебе сложно придется, Аннушка. Тут и пожалеть бы бабку несчастную, она ведь, считай, сына потеряла. Если внуков искать начала, да еще так – наверняка там все плохо. Да только и жалеть ее нельзя. Есть такие люди, привыкают людей гнуть, идут по судьбам, что комбайн по полю, а останется ли что вслед за ним – и неважно! Ты ее сейчас пожалеешь, а она тебя потом – нет. Потому как нет в таких людях жалости.