Три поцелуя (ЛП) - Тейлор Лэйни - Страница 24

Или они могут использовать ваши глаза как окна, забраться в вас, затолкав вашу душу в свой темный анимус и держать ее там, подобно жестоким пальцам, вцепившихся в руку ребенка.

Вот, что сделал тот незнакомец с юной красивой девушкой. Когда он посмотрел ей в глаза, она почувствовала прилив холода, разлившегося по ней ледяной водой, а потом опустилась тень. Очнулась она только утром. Вокруг щебетали птицы, а она была под тем самым тополем. Ноги ее дрожали. Но рядом не было никакого незнакомца, только ее кошка сидела на ветвях дерева. Девушке хотелось верить, что все это было сном, но в ее волосах запутались листья и тело ныло от боли, и она знала, что демон сделал то, за чем пришел. Воспоминания о тех темных часах накатывали волнами, в стремлении поглотить ее. Девушка упала на колени и застонала.

Существуют и другие, куда более страшные версии этой простой истории, и они всегда рассказываются полушепотом, как истории о пожаре, но только рядом с колыбельками, чтобы поселить страх ночи в детских душах, и это правильно.

Джудж носят тела людей как одежду. Они не должны этого делать, и тем не менее… Они не щадят людские тела, используют их и для охоты, случки и танцев и всего другого, что заставляет кровь смертных ускорить свой бег. Когда тела им надоедают, они оставляют их там, где взяли, возвращаются обратно в свои холодные тела и уходят в лес. А люди живут дальше. Со временем их истерзанные и израненные души обретают некое подобие прежнего облика. Они живут, но их постоянно мучают кошмары. 

Эсме теребила повязку на глазу, гадая как будет выглядеть мир, если смотреть на него новообретенным глазом: иначе, или так же как прежде, когда оба ее глаза были карими. Решив, что мать не видит, она слегка приподняла ткань и оглядела вагон. Вроде бы ничего не поменялось.

— Эсме! Не трогай! — отругала ее Мэб. Эсме тут же вернула повязку на место.

— Но люди будут думать, что с моим глазом что‑то не так, — сказала она. Красивый официант в вагоне‑ресторане уже бросал на нее любопытные взгляды.

— А с твоим глазом и правда что‑то не так, — напомнила Мэб.

— Я имела в виду, что с ним случилось что‑то мерзкое, или он… ну отсутствует. Но он даже симпатичный, как у тех собак, что ловят фрисби…

Мэб посмотрела на дочь. Она была в замешательстве, поэтому через мгновение Эсме быстро добавила:

— Разве недостаточно того, что с отрезанными волосами я выгляжу, как парень, так еще и на пирата должна походить?

— Не выглядишь ты как парень, — растеряно ответила Мэб.

— Ага, значит, как пират?

Мэб вздохнула.

— Оставь повязку в покое, дорогая. Пожалуйста.

С длинными или остриженными волосами, Эсме не была похожа на мальчика, и Мэб разумеется тоже. Когда они спешили на вокзал, вооружившись футлярами, то привлекли ровно столько же внимания, сколько в любой другой обычный день, когда их волосы были длиной до колен и колыхались на ветру подобно полотнищу красного шелка. Торговец фруктов, как оказалось в душе поэт, как‑то раз сказал им, что они похожи на дриад. И сейчас они тоже были похожи на дриад, которые просто устали от того, что их волосы цепляются за кусты ежевики и отрезали их одним махом, полоснув по ним ножом.

— Мама, что они со мной сделали? — спросила Эсме. — Они это сделали и с тобой?

— Нет, — ответила Мэб. Слово вышло хлестким, как щелчок пальцами. Эсме удивленно моргнула, глядя на мать. Обычно она была такой терпеливой, а голос был таким мягким. — Они сделали со мной не это. Я не видела такого раньше. Когда Королева входила… в меня…ей нравилось смотреть на мир моими глазами… как будто она была мной, так что я знаю, что мои глаза не изменили цвет, и его тоже…. — она умолкла, упустив взгляд в пол.

— Что? Кого? — спросила Эсме.

Но Мэб не ответила. Она на мгновение сжала губы, но потом все же продолжила:

— У их шпионов тоже нет таких глаз. У них только один глаз, а другой Королева хранит у себя в табернакле[15]. Только у Друджа такие глаза.

— Но я же не одна из них! — воскликнула Эсме. Внезапно ее поразила ужасающая мысль. Она никогда не спрашивала о своем отце. Она никогда не спрашивала ни о чем, что было с ним связано. Теперь она поняла, что боялась узнать, что лежит в основе кошмаров ее матери. Ей совершенно не хотелось быть частью истории, которая провоцировала подобные крики. Но она была частью этой истории. Ей каким‑то чудом все же удалось пересилить себя и спросить:

— Мой… отец не был одним из них, да?

Мэб вздрогнула.

— Нет, дорогая, нет. Друджи не размножаются.

— Надо же. — Эсме вздохнула с облегчением. — Тогда, кто мой отец?

Мать колебалась, но все же решилась рассказать.

— Он был просто парнем, когда я была девушкой, не на много старше тебя нынешней. Королева выбрала его для меня за цвет волос, — проговорила она медленно.

— И какого цвета они были?

— Точно такой же как у меня, и у тебя. У нее ушло несколько месяцев на его поиски. Она привезла его на личных санях. Тогда я ничего не знала о мире вне леса, но теперь я знаю, что он был русским. Его звали Аркадий. — Она смотрела куда‑то вдаль, предаваясь воспоминаниям.

Эсме спросила:

— Он был милым?

— Милым? — Мэб тихо хохтнула. — Поначалу нет. Он ненавидел меня, как он ненавидел их. Он не понимал что я такое; да и я тоже. Он был первым человеком в моей жизни. В первый раз, когда я прикоснулась к нему и почувствовала, что его плоть теплая, как моя, а не холодная, как у них, я не могу этого объяснить, моя дорогая, но это был первый раз, когда я поняла, что я настоящая. Он не был милым сначала, но с чего бы ему быть таковым? Его выкрали! Но со временем между нами возникла нежность.

Эсме во все глаза уставилась на мать. Она потеряла дар речи на какое‑то время. Ей столько хотелось расспросить, но она не знала с чего начать.

— Мама, что ты имеешь в виду, кем ты была? О чем ты?

Но Мэб покачала головой и уставилась в окно.

— Хватит о них, дорогая. Прошу.

— Но что насчет моего отца? Аркадия. Что с ним случилось?

Продолжая глядеть в окно, Мэб прошептала:

— Я не знаю. Не знаю, что они с ним сделали потом.

Слово «потом» повисло меж ними тяжелым бременем, и Эсме пожалела, что спросила. Одно только это слово сумело вызвать в воображении целую вселенную не облеченных в слова возможностей.

— Может быть, он сбежал, — сказала она. — Ты же сбежала.

— Да, но я не смогла бы сделать это в одиночку. Мне помогли.

— Кто?

— Один из них. Это был Накстуру — так у них волки называются. Значит, ночной. Это высшая каста Друджу.

— Почему он помог тебе?

— Нам, дорогая. Он помог нам, и я не знаю почему. А теперь ешь свой суп. Нам предстоит долгий путь. Тебе понадобятся все силы.

Эсме нахмурилась.

— А ты? Ты ничего не съела.

Мэб медленно водила ложкой в супе по кругу, но теперь, после слов дочери она поднесла ложку ко рту и сделала маленький глоток.

— Вот, — сказала она.

И медленно, молча, они продолжили есть суп, даже не чувствуя его вкуса.

— Мама, — произнесла Эсме, когда красивый официант унес их тарелки. — А ты не думаешь, что волки могли последовать за нами через туннель?

— Мы должны были выиграть немного времени, — ответила Мэб. — Они охотятся только по ночам. Они черпают энергию из луны и сильнее всего они, когда луна нарастающая.

— Но сейчас она не нарастает, — сказала Эсме. — Она почти в апогее.

Она всю жизни рисовала фазы луны и теперь поняла для чего.

— Для нас это хорошо. Значит, они будут не столь сильны.

Эсме откуда‑то знала, что не имеет значения насколько будут сильны волки, и этого будет довольно. Она видела почти наяву, как они выпрыгивают из темноты, впиваясь в них желтыми клыками. И еще она откуда‑то знала, что они не остановятся, пока не отыщут их, и гадала, почему ей больше не страшно от этого.