Vita Nostra. Работа над ошибками - Дяченко Марина и Сергей - Страница 7

– Привет, – сказала она сквозь зубы.

И снова увидела себя их глазами: привидение из прошлого. Нарушение правил и традиций, пусть жестоких, но всеобщих, обязательных. Чудо, пусть радостное, но зато несправедливое. Ей показалось или нет – они то и дело заглядывают ей за плечо, будто ожидая, что оттуда появится Женя Топорко?!

– Если хотите знать, – сказала Сашка с вызовом, – я с удовольствием поменялась бы с Женей местами!

Костя с силой провел рукой по лбу, будто желая стереть неприятную мысль или воспоминание. Лиза криво ухмыльнулась: не оправдывайся, говорила ее ухмылка. Мы-то знаем, что ты особенная, отличница и любимица. Теперь не жди от нас пощады.

– Физрук велел тебе вернуться в аудиторию, – тихо сказал Андрей Коротков. – Лучше не задерживайся.

Пару секунд Сашка выбирала из двух зол – дальше объясняться с ними или идти туда, где на доске нарисована символическая конструкция, готовая расчленить ее заживо. Потом зажмурилась и, не открывая глаз, слегка натыкаясь на стены, побрела в аудиторию номер один.

Стоя в открытой двери, все еще слепая, она поняла, что схемы на доске больше нет. Поглядела одним глазом, осторожно, и убедилась, что права: доска была чиста, как двор после снежной ночи. Сашкин рюкзак сиротливо валялся на полу под окном, Физрук – кличка, похоже, так к нему и приклеилась – сидел на преподавательском месте:

– Что за манера убегать, пока вас не отпустили с занятия?

– Мочевой пузырь, – проговорила Сашка сквозь зубы.

– Сочувствую, – он поманил ее рукой, указал на стул в первом ряду. – Сюда.

Сашка, как обороняющаяся армия, отступила к окну, к своему рюкзаку. Он покачал головой:

– Нет, не туда. В первый ряд… вот так.

Он потянулся, будто ему было тесно в его нынешней оболочке. Сашка боком втиснулась за стол: она тоже его отлично помнила. Дим Димыч был одной из немногих радостей на первом курсе, особенно для девочек: все верили, что он добрый, веселый, чуть глуповатый, но очень понятный. Обычный, заурядный даже, но надежный. Поток тепла и сочувствия в жутком мире Института. Теперь у Сашки было такое чувство, что в конфетном фантике ей преподнесли не камень даже – яд.

– Я помню вас почти ребенком, первокурсницей, – заговорил он неторопливо, будто разглядывая ее мысли на просвет. – Не то чтобы я был сентиментален… Нет. Я, как вы понимаете, вне человеческой эмоциональной сферы. Но отлично знаю, что такое эмпатия, без этого с младшекурсниками сложно работать. Вы понимаете, да?

Сашка кивнула, глядя вниз.

– Если я скажу, что я вам симпатизирую, – он подбирался к сути, – что мне вас жаль – это не будет имитацией. Точнее, не только имитацией… Так вот: я был против того, чтобы возвращать вас в Институт.

От неожиданности она посмотрела ему прямо в зрачки – и тут же снова отвела взгляд, содрогнувшись.

– Дело не в том, как я к вам отношусь, – заговорил он после паузы. – Дело в вас. Обучать вас по программе четвертого курса – все равно что бегать с факелом в пороховом хранилище, простите мне избитую метафору…

– Почему? – быстро спросила Сашка. – Почему?!

– Вас не научили слушать, не перебивая? – он на секунду сделался похожим на Портнова. Сашка прикусила язык.

– Я понимаю мотивы вашего куратора, – размеренно продолжал Физрук. – Но категорически с ним не согласен. Я не могу отказаться вас учить, все-таки я на работе. Но не ждите, что я буду возиться с вами и нянчиться, как это прежде делали ваши педагоги. А вы тем временем много пропустили. У вас истончена информационная составляющая и гипертрофирована физиологическая. Вплоть до того, что вы не владеете собственным мочевым пузырем…

Сашка представила, что ее рот заклеен липкой лентой. Очень трудно было сейчас сдержаться.

– Я это говорю не для того, чтобы вас унизить, – он читал ее, как вывеску. – Я вам не враг и не желаю вам зла. Но программа четвертого курса очень сложна. Зачем далеко ходить – вы сами сегодня в этом убедились.

Он выдержал паузу, будто намеренно испытывая ее терпение. Остался, по-видимому, доволен. Заговорил очень медленно, будто подчеркивая каждое слово:

– По моим расчетам, без дополнительных занятий вы не до-существуете до диплома.

Невидимая липкая лента, залепившая Сашкин рот, лопнула и даже, кажется, затрещала:

– Скажите это моему куратору!

– Я говорил, – он не удивился, будто только и ждал этих слов. – Весь педагогический коллектив не сумел убедить Фарита Коженникова, что вас нужно оставить в покое и не тыкать зажигалкой в ядерную бомбу… Но кто знает, может быть, у вас получится? Попробуйте найти к нему подход.

– К Фариту?! – Сашка поперхнулась.

– Это, конечно, фантастически звучит, – Физрук чуть заметно поморщился, – но попробовать надо. Объясните ему, что вы не справитесь с программой. Что он требует от вас невозможного.

– А вы? – тихо спросила Сашка. – Вы-то сейчас – возможного требуете?!

Последовала новая пауза. Если Физрук о чем-то и раздумывал, то на его неподвижном лице эти мысли не отражались. Только зрачки расплылись широкими черными дырами – и снова свернулись в две точки.

– Ладно, – сказал отстраненным, очень деловым тоном. – Мой предмет называется «аналитическая специальность», а меня зовут Дмитрий Дмитриевич, если вы забыли. На протяжении семестра я обычно не пишу докладных, но в конце семестра будет дифференцированный зачет. Все, что вы сумеете выучить, – то ваше. Что пропустите, проболеете – ну, что же, я предупредил.

Сашка горько улыбнулась:

– Спасибо. Очень доходчиво.

– Николай Валерьевич Стерх, – он пропустил ее сарказм мимо ушей, – займется с вами работой над ошибками. Первое индивидуальное занятие с ним сегодня, в шесть вечера, в четырнадцатой аудитории, как обычно. С собой возьмите блокнот и ручку.

– А Олег Борисович… – Сашка с неожиданной теплотой вспомнила сейчас Портнова, – больше не будет с нами работать?

– Олег Борисович преподает специальность начинающим, – все так же отстраненно проговорил Физрук. – У него теперь новые первокурсники. Кстати, хорошо, что вы напомнили…

Он встал, открыл знакомый шкаф, снял с полки стопку книг, потертых, с надорванными и подклеенными корешками:

– Повторенье – мать ученья, хотя в вашем случае я бы не обольщался.

– Что я сделала не так? – прошептала Сашка. – На экзамене?

– Все вы сделали как надо, – Физрук положил книги перед ней на столешницу. – Вы не та, за кого мы вас принимали, вот в чем ошибка.

– Почему за вашу ошибку наказывают меня?!

– Да кто же вас наказывает…

Голос Физрука прозвучал очень по-человечески. Его лицо на долю секунды стало живым, даже страдающим, даже симпатичным – и снова превратилось в неподвижную маску с черными глазами-дырами. Сашка съежилась.

– Никто вас не наказывает, – с горечью и досадой продолжал Физрук. – Вы очень опасны. Вы оружие… либо орудие жуткой мощи. Вы убийца реальности, Саша, и разрушитель грамматики, и я сделаю все возможное, чтобы вы никогда больше не прозвучали. А так… – он на секунду запнулся, – вы прекрасная девушка, и я вам не враг. Впрочем, я это уже говорил.

Когда она вышла из первой аудитории, до конца обеденной перемены оставалось еще несколько минут, холл пустовал, зато внизу, в столовой, слышались голоса. Не хочу оправдываться, ожесточенно подумала Сашка. Не хочу ни с кем объясняться, что я вам, козел отпущения?!

Табло с расписанием выглядело совершенно по-другому, чем два часа назад: квадраты и прямоугольники групповых занятий исчезли, остались только узкие ленточки индивидуальных. Сашка отыскала свою фамилию в списке и увидела единственное занятие сегодня, в шесть вечера – индивидуальное занятие со Стерхом. Он мне все объяснит, подумала Сашка с надеждой, такой же яростной, как недавнее раздражение. Он разъяснит мне про «убийцу реальности». Хотелось бы верить, что Физрук пошутил, но в этом Институте не так много шутников…

– Девушка!

Сашка резко обернулась. Полная женщина в белой блузке стояла в дверях деканата, упершись в бедра пухлыми руками: