Блокада. Книга 3 - Чаковский Александр Борисович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/66
• Следующая

Звягинцев напряженно всматривался в медленно приближающийся к земле парашют. Под куполом покачивалось что-то продолговатое, лишь отдаленно напоминающее человеческую фигуру.

«Нет, это не парашютист, на кой черт немцам понадобилось сбрасывать единственного парашютиста? — лихорадочно думал Звягинцев. — Но, может быть, это летчик с подбитого немецкого самолета?»

И вдруг он понял: это совсем другое!..

Звягинцев снова взобрался на крышу автомашины и во весь голос крикнул:

— Слушать мою команду! Прекратить стрельбу! Не толпиться!

То ли потому, что голос Звягинцева прозвучал громко и властно, то ли потому, что он, одетый в военную форму, был с крыши «эмки» виден отовсюду, но те, кто стоял поближе, повернули к нему головы и перестали стрелять.

Однако с разных концов завода к танковым корпусам продолжали бежать встревоженные люди.

Выхватив пистолет, Звягинцев несколько раз выстрелил в воздух и что было сил крикнул:

— Слушай команду! Ложись! Это бомба!

Он спрыгнул с машины, рванул из-за руля шофера, увлекая его на землю…

Падая, Звягинцев увидел, как из подъезда находящегося рядом здания выскочил старик Валицкий. Без пиджака, в расстегнутой рубашке, взъерошенный, он бежал, размахивая обрубком водопроводной трубы, и пронзительным голосом кричал:

— Бей парашютистов!

Звягинцев вскочил, рванулся к старику, с размаху сбил его с ног и сам покатился по земле…

Разрыва электромагнитной морской мины, — в сентябре немцы начали сбрасывать их на парашютах для минирования Финского залива и Невы, — Звягинцев, кажется, не слышал. На него свалилось что-то свинцово-тяжелое, в уши ударила взрывная волна.

Когда Звягинцев пришел в себя, то увидел, что люди уже поднялись с земли, выбрались из щелей, из-за укрытий.

Он с трудом встал на ноги, покачиваясь, сделал несколько шагов.

Ивана Максимовича нигде не было видно.

Корпус, в который попала мина, горел. Выносили убитых и раненых. С воем промчалась пожарная машина.

Кто-то с силой потряс Звягинцева за плечо. Оглянувшись, он увидел Королева.

Вне себя от радости, что старик жив, Звягинцев начал говорить, что надо немедленно оказать первую помощь раненым, организовать их эвакуацию. Королев что-то отвечал ему, но он не слышал ни голоса Королева, ни своего собственного.

Наконец Звягинцев понял: наклонясь к самому его уху, Иван Максимович кричал:

— В штаб, немедленно в штаб! Раненым помогут. А нас в штабе ждут! Уже на десять минут опоздали!

Если бы самым крупным зарубежным военным специалистам предложили, взглянув на карту, предсказать судьбу Ленинграда, они, наверное, пришли бы к выводу, что этот город обречен. Кольцо блокады опоясывало его, замыкаясь на берегах Ладожского озера; вражеская артиллерия беспрерывно вела обстрел улиц, самолеты сбрасывали на город тысячи бомб.

Казалось, что немецким армиям, стоящим у ворот этой гигантской, со всех сторон осажденной крепости, нужно сделать одно последнее усилие, и они овладеют ею.

В этом был все еще уверен и фельдмаршал Риттер фон Лееб, несмотря на то что в его распоряжении оставалось лишь двое суток, в течение которых он мог использовать для штурма города всю свою армейскую группировку — сотни тысяч солдат, тысячи орудий, минометов и танков, более полутора тысяч самолетов.

Да, фон Лееб все еще не сомневался в успехе, хотя знал, что через сорок восемь часов ему предстоит, согласно приказу Гитлера, начать переброску ряда частей на Центральное направление.

В течение двух последних суток войскам командующего 18-й армией генерала Кюхлера удалось закрепиться в Пушкине и Слуцке, окончательно овладеть Урицком. Но продвинуться по побережью к Кировскому заводу Кюхлер не сумел. Измотанные и поредевшие в результате ожесточенного сопротивления, его войска были достаточно сильны, чтобы прочно удерживать занятые рубежи, но уже слишком слабы для того, чтобы преодолеть укрепления на подступах к городу.

Понимая, что до тех пор, пока не будет взят Петергоф и на побережье Финского залива не удастся накопить достаточное количество войск, к Кировскому заводу не прорваться, фон Лееб пришел к выводу, что ключ от Ленинграда лежит на вершине центральной Пулковской высоты. Захватив эту высоту, можно было бы обеспечить прорыв непосредственно на Международный проспект. И хотя неоднократные попытки пехотных, моторизованных и танковых частей Кюхлера овладеть высотой не дали пока желаемых результатов, фон Лееб не сомневался, что в ближайшие часы она будет захвачена.

Но прошли еще сутки — теперь только двадцать четыре часа из тех девяноста шести, которые дополнительно были отпущены Гитлером фон Леебу, оставались в распоряжении фельдмаршала, — а центральная Пулковская высота по-прежнему оставалась непокоренной, хотя бои на подступах к ней не затихали ни на минуту.

И снова перед фельдмаршалом встал вопрос: что будет, если и последующие сутки не принесут решающей победы?..

«Петербург должен пасть!» — мысленно восклицал фон Лееб.

Однако старый фельдмаршал не мог не отдавать себе отчета в одном логически необъяснимом обстоятельстве. Казалось бы, сопротивление советских войск, блокированных со всех сторон, находившихся под массированным огнем артиллерии и бомбежками с воздуха, должно было бы ощутимо ослабевать. Но в реальной действительности происходило нечто прямо противоположное.

Анализируя сводки, поступавшие из штабов штурмующих Ленинград соединений, выслушивая по телефону доклады генералов Кюхлера и Буша, командира 4-й танковой группы Хепнера и командующего 1-м воздушным флотом Келлера, фельдмаршал не мог не заметить, что в последнее время тактика советских войск изменилась: вместо естественных в их положении оборонительных действий они перешли к наступательным…

Фон Лееб сравнивал эту новую тактику с поведением боксера, который, будучи прижатым к канатам ринга, несмотря на сыплющиеся на него удары, не только не думает об угрозе нокаута, но, неизвестно откуда черпая силы, старается наносить ответные удары.

Фон Лееб знал, что советская Ставка произвела замену командующего фронтом и теперь противостоящими его армиям войсками руководит генерал Жуков. С характеристикой бывшего начальника Генерального штаба Красной Армии фон Лееб ознакомился еще до войны: абвером были подготовлены материалы о главных советских военачальниках. Теперь фельдмаршал пытался восстановить в памяти содержавшиеся в характеристике Жукова сведения: «Профессиональный военный… Отличился во время боев с японцами на реке Халхин-Гол… Обладает решительным характером и сильной волей… Самоуверен… Сторонник наступательной тактики… Одна из восходящих звезд на советском военном небосклоне… Несомненно, пользуется особым расположением Сталина…»

«Вероятно, — размышлял фон Лееб, — неожиданное изменение „военного почерка“ русских под Петербургом во многом и объясняется появлением в Смольном Жукова. Но что может сделать даже самый лучший генерал, когда судьба города фактически решена?»

До мозга костей проникнутый верой в абсолютное превосходство немецкой военной школы, фон Лееб пытался представить себе, что бы предприняли на месте Жукова Мольтке, Людендорф или Гинденбург. И неизменно приходил к выводу, что любой из них в аналогичной ситуации был бы бессилен что-либо изменить…

Размышляя о причинах упорства Красной Армии, фельдмаршал, разумеется, не принимал во внимание никаких факторов, кроме чисто военных. Мысль о том, что для сотен тысяч советских людей оборона Ленинграда является битвой не только за родной город, не только за собственную жизнь, но и за ту идею, которая эту жизнь вдохновляла, не приходила и не могла прийти в голову фон Леебу. Именно поэтому то, что происходило сейчас у стен Ленинграда, казалось ему парадоксом. Но подобная противоестественная ситуация, по глубокому убеждению фон Лееба, могла существовать лишь временно. И хотя прошли еще одни сутки и в распоряжении фельдмаршала оставалось только двадцать четыре часа, он все еще не сомневался, что именно эти часы принесут ему желанную победу.

• Предыдущая
• 46/66
• Следующая