Отпусти меня (СИ) - Малышева Анастасия - Страница 57

Маша ничего на это не ответила. Вместо этого она чуть крепче обняла мужчину, прижимаясь к нему, и вдохнула аромат его кожи. Ей тоже было тяжело остановить поток мыслей, который правил балом в её голове. Потому что всё это снова стало слишком реально — их жизнь. Совместная. Где были только они вдовеем. Поначалу. А позже их становилось уже больше…

Когда музыка стихла, рыжая осторожно выпуталась из Мишиных объятий и сделала шаг назад, в сторону дома:

— Я до дамской комнаты. Не теряйте меня.

Павлов кивнул и вернулся к столу. Но не успел он попытаться завязать беседу с сидевшим неподалёку Вадимом, как услышал недовольное:

— Ты мне не нравишься.

Повернувшись, он наткнулся на суровый взгляд Оксаны Павловны. Сомнений, что она обращалась к кому-то другому, не было. Поэтому, Миша кивнул:

— Я это понимаю.

— Будь моя воля — ты бы никогда не оказался снова даже близко рядом с моей дочерью. После того, что сделал, — продолжила женщина.

Да, было бы глупо думать, что его так просто простят. И мужчина был готов к тому, что на него будут смотреть, как на врага и грозить различными карами. В конце концов, это была Машина семья — люди, которые любили её и желали ей счастья. Но и сам Павлов был одним из этих людей. Он готов был сделать всё, чтобы девушка не просто улыбалась, а чтобы она не знала, что такое горе. И при этом верила ему.

— Я знаю, что поступил неправильно. И мне за это стыдно.

Оксана Павловна поморщилась:

— Ой, вот только не надо всех этих слов. Знает он. Ничерта ты не знаешь. Тебя не было рядом с ней, когда ты ушёл. Ты не видел её.

Сглотнув, Миша произнёс:

— Простите. Я не могу изменить того, что сделал тогда, но могу пообещать, что потрачу всю оставшуюся жизнь на то, чтобы попытаться исправить это.

Женщина какое-то время изучала его, рассматривая снизу вверх. Док чувствовал себя насекомым, попавшим под микроскоп. Не самое приятное ощущение. Но он терпел, потому что понимал — ему важно не только завоевать Машу, но и вернуть доверие её семьи. Она любила их, и без благословения родных не смогла бы быть по-настоящему счастливой с ним.

Наконец, мать рыжей заговорила. Медленно, подбирая слова:

— Знаешь…я хочу пожелать тебе только одного. Чтобы твой ребёнок никогда не оказался в подобной ситуации. Нет, пусть он влюбляется, и даже пусть ему разбивают сердце, ведь это закаляет. Но не так. Я желаю, чтобы на пути твоих детей никогда не встречались люди, которые, уходя, прихватят с собой и их души. Потому что, видит Бог — нет ничего более страшного для родителя, чем видеть, как больно его ребёнку — и не иметь возможности помочь ему. Потому что это та боль, от которой нет лекарства, и никто не поможет пройти через это. Это можно только переждать, переболеть — и попытаться снова жить.

Слова женщины, произнесённые таким спокойным, но вместе с тем холодным тоном, заставили Дока поёжиться от внезапного озноба. А та, будто не замечая, продолжила говорить, словно желая добить его….

*****

Два года назад

Нужно было успокоиться. Просто успокоиться. Девушку трясло — так, что челюсть сводило, а в груди крутило так, словно кто-то включил огромные лопасти. Дышать больно. Стоять трудно. Жить невозможно. Первый раз в жизни её руки дрожали настолько сильно. Девушка подумала — может, где-то есть источник тока? Ведь не могло так трясти тело.

Маша очнулась, сидя на полу и заходясь в рыданиях. Она не понимала, сколько прошло времени — вроде вот только она провожала ЕГО взглядом в окно, и вот уже сидела, прислонившись к стене и пытаясь унять дрожь. И сделать вдох — это было очень важно. Потому что — как жить без кислорода? С другой стороны — а стоило ли вообще пытаться?

ОН ушёл. А её накрыло. Это было похоже на волны. Маша делала что-то — механически, отключив голову, просто чтобы руки были чем-то заняты. А потом вдруг она снова находила себя сидящей на полу, сжимающей грудь руками и пытающейся сделать вдох. Выходило у неё не очень — внутри словно зияла огромная дыра, и её было нечем заполнить. Она рыдала — некрасиво, в голос, захлёбываясь, а в голове пульсировала лишь одна мысль. «Как же больно». И как сильно ей хотелось, чтобы это прекратилось. Потом её отпускало ненадолго, но следом за первой волной приходила вторая. И всё начиналось заново.

Маша пыталась лечь спать, но у неё не получалось — чувство, будто она задыхалась, снова возвращалось. Поесть тоже не выходило — любая мысль о пище вызывала тошноту. Маша словно горела.

Она позвонила маме, но когда та взяла трубку, девушку хватило лишь на жалкий всхлип.

— Маша? Что случилось? — голос женщины звенел от волнения.

Собравшись с силами, рыжая выдавливает из себя:

— Он ушёл, мам.

— Кто ушёл? — явно не поняла Оксана Павловна.

— Миша, — сорвалось с губ девушки вместе с очередным рыданием.

— Не поняла. Что произошло?

— Он…он сказал…что не любит меня.

Каждое слово обжигало, будто огнём, но Маша сглотнула, словно надеялась, что это поможет.

— О, Господи, — только и смогла вымолвить её мама.

— Он ушёл, мам. Он совсем ушел. Мне так больно, что нечем дышать. Я пытаюсь сделать вдох, но у меня на груди будто лежит груз, — рыдала Сергеева, не в силах больше сдерживаться.

— Я знаю, моя хорошая, знаю. Это больно. Но всё пройдёт. Тебе просто нужно это пережить. Переждать. Перетерпеть.

Женщина пыталась подобрать слова, которые бы смогли успокоить её ребёнка. Она повторяла, как сильно любит её, и что всё обязательно будет хорошо. Помогало это мало — её дочь только сильнее заходилась в рыданиях. Она, словно заведённая, повторяла:

— Он ушёл. Мне так больно.

И у Оксаны Павловны сердце кровью обливалось от того горя, что испытывал ей ребёнок. Она заставила дочь вызвать такси и приехать к ней. А после — прижала её к себе, позволяя рыдать у себя на груди. Её домашняя футболка быстро промокла насквозь, но женщина ни слова не сказала — ведь это была всего лишь ткань. Если бы это могло помочь — она отдала бы дочери все свои лучшие наряды, чтобы та заливала их какими угодно жидкостями. Увы, это явно бы не помогло.

Когда спустя несколько часов ребёнок всё же успокоился, Оксана Павловна насильно накормила её супом, потому что понимала — Маше нужны были силы. Та вяло ковырялась в тарелке, но хотя бы больше не плакала. Так, лишь изредка шмыгала носом. Женщина говорила что-то, сама не замечая, что именно — просто какие-то шутки, истории. Что угодно, чтобы Маша отвлекалась. Это могло, но ненадолго — когда отчим повёз её домой, девушка поняла, что снова плачет. Тихо, неслышно — по её щекам просто бежали слезы. Она не пыталась их вытирать. Бесполезно. Серёжа пытался её как-то подбодрить, но он мужчина, и не мог понять до конца, какие чувства обуревали женское сердце.

А дома пришёл новый приступ. Сергеева сползла по стенке, рыдая в голос, и судорожно заставляя себя дышать. Потому что всё вокруг напоминало о нём. Ведь он был там, в её крепости.

И словно сам воздух другой, и, чуть подумав, Маша поняла, в чём было дело. Её вещи. Одежда, которая уже была у него, и которую он привёз, пропахла им. Его домом, его квартирой. И Маша сидела на полу, зарывшись в неё носом, глубоко дыша, а после убрала её в пакет и спрятала. Потому что боялась, что рядом с другими её вещами запахи смешаются, а после вовсе пропадут. Глупо, но она держалась за это, как наркоман, которому резко, в один день, пришлось соскочить с иглы.

Мамин суп не задержался в желудке, и девушка избавилась от него, чувствуя, как тугие спазмы сжимали желудок и горло. Так было даже лучше — ВСЁ лучше, чем невозможность дышать. И эти слезы — они были везде. Маша уже устала плакать, но они всё равно текли, и их было не остановить. Она снова позвонила маме, и та приехала. Она провела с дочерью всю ночь, гладя её по волосам и убеждая поспать. Та пыталась, честно. Ей хотелось этого — провалиться в забытье, ведь там ей было хоть немного, но легче. И дыра в груди казалась чуть более терпимой. Но ещё страшнее ей было просыпаться, потому что не хотелось открывать глаза в этом новом мире. В котором рядом не было ЕГО.