Ассистент убийцы - Шарапов Валерий - Страница 9

– Расскажите о себе.

– Мои родители – самые обычные крестьяне. Отец воевал и погиб в Гражданскую, а мать умерла от тифа в те же годы. От моих родителей нам и достался этот дом. Окончив восьмилетку, я уехала в Псков и поступила на библиотечные курсы. Потом работала в библиотеке в Любятове, тогда-то и познакомилась с Юрой. Он приезжал на побывку. Мы целый год переписывались, а когда Юра окончил учебу и получил звание младшего лейтенанта, уехали в Карелию и там поженились.

– Александр родился в Карелии?

– Да, в двадцать шестом. В тридцать девятом Юра погиб в Финляндии, а мы с сыном вернулись в Псков.

– Где вы были во время оккупации?

– В сорок первом мы уехали в Куйбышев, к Юриной сестре. Саше тогда было четырнадцать. Потом он поступил в пехотное училище и уже в сорок пятом был отправлен на фронт, – голос рассказчицы дрогнул. – Саша погиб при освобождении Клайпеды. Почта тогда уже значительно лучше работала, чем в первые годы войны, но похоронку я получила только в апреле, за три недели до того, как Германия капитулировала. – Валентина Михайловна замолчала.

Ее гостю было видно, что ей нелегко вспоминать этот период жизни.

Зверев чуть помолчал и спросил:

– Валентина Михайловна, а вы любили мужа?

– Юру?

– Нет, Завадского.

Хозяйка квартиры усмехнулась и сказала:

– Вас, очевидно, удивляет, что я не сильно убиваюсь о смерти Андрея Филипповича?

– Со стороны это выглядит именно так!

Завадская нервно усмехнулась и добавила:

– А еще вы наверняка подозреваете меня в убийстве мужа.

– А почему нет? – спокойно сказал Зверев. – По статистике получается, что большинство убийств совершают люди, находящиеся в близких отношениях со своей жертвой. Подозревать – это часть нашей работы. Так я повторю вопрос. Вы любили Завадского?

Валентина Михайловна задумалась, поставила чашку на комод и проговорила:

– Любила, не любила. Это сложный вопрос. Я даже не знаю, как вам на него ответить. Наверное, все-таки любила, но совершенно не так, как Юру. Представьте себе послевоенное время, голод. Я потеряла мужа и сына, осталась одна. Тут-то и появился Андрей Филиппович!

– И что же?

– Тогда он еще не был руководителем районной больницы, заведовал отделением неврологии. Мы познакомились. Он тут же предложил мне с ним поужинать, ухаживал за мной, дарил подарки, ну а потом предложил выйти за него. – Глаза Валентины Михайловны сверкнули. – А какой смысл мне был отказывать ему? Человек перспективный, уверенный в себе. После войны, когда большая часть мужчин полегла на фронтах, женщинам просто непозволительно быть излишне разборчивыми.

– Вы не пытались завести детей?

– Я не хотела, а Андрей Филиппович не настаивал. Вы не думайте, что для меня это был брак по расчету. Мы в общем-то жили неплохо. До определенного времени.

– Что вы хотите этим сказать? – Зверев насторожился.

Валентина Михайловна отвела взгляд, задумалась и ответила с грустью:

– По понятным причинам я не хотела бы этого рассказывать, но смысла молчать не вижу. Вы ведь наверняка все узнаете от других, поэтому слушайте.

Зверев просидел рядом с ней еще полчаса.

Потом, когда он возвращался домой, дождь прекратился, а на улицах уже сияли фонари.

Вернувшись домой, Павел Васильевич почувствовал, что его знобит. Покидая квартиру Завадских, Зверев вернул Валентине Михайловне свитер, одолженный ему, и основательно продрог, пока добирался до улицы Гоголя.

– Только простуды мне сейчас недостает, – переступив порог собственной квартиры, проворчал капитан себе под нос.

При всем своем желании он даже вспомнить не мог, когда в последний раз болел, а тут нате вам.

Войдя в ванную, он развесил на веревках мокрую одежду, потом направился на кухню и достал из серванта бутылку «Столичной». Зверев налил полный стакан, осушил его залпом, чтобы унять дрожь, напился горячего чая, покурил и улегся в постель.

Проснулся он от громкого стука. Кто-то отчаянно барабанил в дверь. Зверев включил ночник и посмотрел на часы. Они показывали четверть второго.

Павел Васильевич натянул штаны, босиком проследовал к двери и открыл ее.

На пороге стояла Зинка Матюнина, соседка, живущая напротив.

– Павел Васильевич, родненький, помоги! – истошно выкрикнула она.

Халат, распахнутый на груди, лишь наполовину прикрывал Зинкину грудь. Карман на нем был оторван и висел на честном слове. Зинка тяжело дышала. Ссадина на ее левой щеке позволяла капитану милиции сделать определенные выводы.

– Что, опять твой Степка буянит? – зевнув, пробормотал Зверев.

– Не он, а дружок его.

Степка Матюнин, живущий на одной площадке со Зверевым, регулярно доставлял беспокойство не только ему, но и всем жителям подъезда.

Он по праву считался героем войны, на фронт ушел в первые же дни войны, воевал в составе стрелкового батальона. В сорок третьем при форсировании Днепра рядовой Матюнин отморозил правую ногу. Сначала ступня посинела, потом началась гангрена, в итоге два пальца пришлось отнять.

После ампутации Степан был комиссован, вернулся в Псков и устроился слесарем в местное трамвайное депо. На работе он считался хорошим специалистом, но любил закладывать за воротник, причем делал это неумеренно и регулярно.

С Зинкой Кочиной, рыжей дородной бабой тридцати пяти лет, Степан Матюнин познакомился уже после войны. Вскоре они поженились, и Зинка родила мужу двух пухленьких девчонок. Степан любил их, но при этом постоянно жаловался на жизнь, укорял жену, так как очень хотел сына. Зинку он тоже любил, но все-таки не так, как беленькую. В целом Степка был неплохим мужиком, покладистым и трудолюбивым, но лишь пока оставался трезвым.

Степан Матюнин регулярно напивался до одури в рюмочной, находившейся неподалеку от депо. Возвращаясь домой, он во все горло горланил военные песни, не давал покоя ни соседям, ни собственному семейству.

Зинка все это терпела, но как-то раз не выдержала и принялась орать на мужа. Степка бросился на жену с кулаками, та тут же пожаловалась Звереву, и Павел Васильевич, до сей поры смотревший на буйного соседа с определенной долей благодушия – инвалид все-таки, – сделал Степке словесное внушение.

В тот день Матюнин был пьян особенно сильно и не понял предупреждения. Степка стал орать, кичиться своими боевыми заслугами, обозвал соседа поганым ментом и вшивым интелигентишкой, чем очень сильно разозлил Зверя. В результате чего разбушевавшийся дебошир получил пару увесистых оплеух и едва не лишился еще одного пальца, но на этот раз уже на руке.

С тех пор Степка стал вести себя потише, бить жену не решался, но пить не перестал. Сегодня, увидев неистово орущую Зинку, Павел Васильевич был крайне озадачен.

– Рассказывай, что за дружок, – заспанным голосом проговорил капитан милиции.

– А пес его знает! Сам коротышка, но видно, что мужик крепкий. – Теперь соседка уже не орала, а скулила. – Накануне вместе заявились, оба пьяные! Степка мой уж еле на ногах стоял, сказал, что это приятель его. Дескать, что он у нас пока поживет. Я уж спорить с ними не стала, а они дальше пить сели. Когда мой алкаш прямо за столом уснул, этот приятель его в спальню ввалился, скинул портки и ко мне. Я вскочила, халат накинула, а он уцепился за подол и под юбку полез.

Зверев сжал кулаки. Его правая щека начала дергаться.

– А ты что?

Глаза Зинки сверкнули.

– Я его коленкой… сам знаешь куда.

– А он?

– Скрючился весь да по стенке стек. А я, значит, шасть мимо него и к тебе.

– Дети где? – хмуро спросил Зверев.

– Так у Люськи Сорокиной. Как эти двое явились, так я сразу их к Люське и отвела от греха подальше. Чувствовала, что добром это не кончится, как в воду глядела.

Людмила Сорокина, пятидесятипятилетняя одинокая женщина, тоже была соседкой Зверева, проживала в одиннадцатой квартире. Ее муж, командир кавалерийского полка РККА, погиб в девятнадцатом под Гатчиной в боях с войсками генерала Юденича. Людмила так больше замуж и не вышла и не завела собственных детей. Зинка, которая работала фасовщицей на плодоовощной базе, часто оставляла у сердобольной соседки обеих дочерей, когда задерживалась на работе допоздна.