Война Иллеарта - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 108

• Предыдущая
• 108/129
• Следующая

Он продолжал идти так, пока не прошагал почти целую лигу. Тогда он заметил, что находится возле журчащего потока. Долина по обеим сторонам ручья была изрезана оврагами. Он шел, внимательно осматриваясь по сторонам, вдоль нее, пока не нашел заросший травой глубокий овраг, из которого не была видна северная часть долины. Там он улегся на живот, чтобы поглодать старую кость своего оскорбления.

Прошло время. Тень наползала на долину по мере того как солнце двигалось к вечеру. Сгущались сумерки, словно вытекая из щели между скал. Кавинант перевернулся на спину. Сначала он с суровым удовлетворением наблюдал, как темнота ползет по стене гор к востоку от него. Он чувствовал, что испытывает желание остаться в обществе лишь ночи да собственных утрат.

Но вот опять, с удвоенной силой, вернулось воспоминание о Джоан.

Это заставило его принять сидячее положение. Еще раз он обнаружил, что удивляется жестокости своего заблуждения, той злобе, что разлучила его и Джоан — для чего? Адский огонь! — выдохнул он. Сумерки заставили его почувствовать, что он слепнет от переполнявшей его злости. Когда он увидел Елену, идущую к нему по оврагу, она, казалось, шла сквозь легкий туман проказы.

Он отвернулся от нее, попытался сосредоточить взгляд на слабеющем свете, отбрасываемым заходящим солнцем на скалу к востоку от них; и пока его лицо было обращено в другую сторону, она подошла, уселась на траву у его ног. Он мог живо ощущать ее присутствие. Сначала она молчала. Но когда он все еще отказывался встретиться с ее пристальным взглядом, мягко сказала:

— Любимый. Я сделала для тебя статуэтку.

С усилием он повернул голову. Она наклонилась в его сторону с многообещающей улыбкой на губах. Обе ее руки протягивали ему белый предмет, казавшийся сделанным из кости. Он совершенно не обратил на него внимания; его глаза впились ей в лицо, словно в своего врага. Умоляющим тоном она продолжила:

— Это сделано из костей Мирхи. Я сожгла ее — чтобы оказать последнюю честь, какая была в моих силах. Затем из ее костей я сделала это. Для тебя, любимый. Пожалуйста, прими ее.

Он взглянул на скульптуру. Против воли она вызывала интерес. Это был бюст. Сначала он показался слишком большим по размеру, чтобы быть сделанным из кости лошади. Но затем он увидел, что четыре кости каким-то образом были состыкованы вместе и сплавлены. Он взял фигурку из ее рук, чтобы рассмотреть поближе. Его заинтересовало лицо. Черты были не такими грубыми, как в другой костяной фигурке, виденной им. Оно было худым, вытянутым, непроницаемым — пророческое лицо с волевым выражением. Статуэтка изображала кого-то знакомого, но он не сразу узнал лицо.

Затем, осторожно, словно боясь ошибиться, он сказал:

— Это Баннор. Или кто-то из Стражей Крови.

— Ты смеешься надо мной, — ответила она. — Я не настолько бездарна. — В улыбке ее было какое-то особенное удовлетворение. — Любимый, я сделала тебя.

Его ярость медленно угасла. В конце концов, она была его дочерью, а не женой. Она имела право на любой упрек, казавшийся ей справедливым. Он не мог оставаться с ней злым. Он осторожно опустил бюст на траву, затем нагнулся к ней и, как только село солнце, обхватил ее обеими руками.

Она жадно приняла его объятие и на несколько секунд прильнула к нему, словно обрадовавшись, что гнев прошел. Но постепенно он почувствовал, как изменилась напряженность ее тела. Ее слишком страстная любовь, казалось, стала жестокой, почти назойливой. Какая-то натянутость сделала грубыми ее руки, заставила ее пальцы сжать его, словно клешнями. Дрожащим от страсти голосом она сказала:

— Ядовитый Клык уничтожил бы и это.

Он поднял щеку с ее волос, повернул ее так, чтобы было видно лицо.

Взгляд ее глаз остудил его. Несмотря на слабый свет, они потрясли его, словно погружение в ледяные воды северного моря. Странность ее взгляда, необычайная его сила усиливались, концентрировались до тех пор, пока ее глаза не стали выражением чего-то дикого и беспредельного. Вселяющая страх мощь вырывалась из них. Хотя ее взгляд не был устремлен на него, он как сверло проходил через него, оставляя кровавый рубец. Это было видение картины конца света. Он не мог придумать для всего этого другого названия, нежели ненависть.

Этот взгляд вынудил его выкарабкаться из оврага, прочь от нее.

Ему удавалось с трудом удерживаться в вертикальном положении, он накренился так, будто сильный ветер вынес его куда-то на мель. Он услышал ее слабый вскрик: «Любимый!», но не мог обернуться. Ведение заставило его сердце дымиться как сухой лед, и ему было нужно найти место, где он мог преодолеть боль и отдышаться в одиночестве.

На некоторое время дым застлал его рассудок. На бегу он налетел на Баннора и отскочил от него, словно натолкнувшись на огромный валун.

Это столкновение удивило его. Безмятежный вид Баннора был полон некой таинственной угрозы. Он бессознательно отшатнулся. — Не прикасайся ко мне! — И отправился, шатаясь, в другую сторону, ковыляя в ночи до тех пор, пока от Стражей Крови его отделил крутой холм. Тут он сел на траву, обхватил грудь руками и попытался заставить себя заплакать.

У него ничего не вышло. Его слабость, его постоянная проказа перекрыли этот эмоциональный канал; он слишком долго пытался разучиться облегчать страдания. И отсутствие неудач в этих попытках сделало его жестоким. Он был до краев полон застоявшейся, не находящей выхода яростью. Даже в бреду он не мог избежать ловушки своей болезни. Встав на ноги, он потряс кулаками в небо, словно севший на рифы одинокий галеон, стреляющий из своих пушек в бессмысленном споре с неуязвимым океаном. Проклятие! Но наконец наваждение прошло. Его гнев резко остыл, он оборвал свой внутренний крик, надежно закрыл этот выход своей ярости. Он чувствовал себя так, словно просыпался после тяжелого сна. Ворча сквозь зубы, он упорно двинулся к потоку.

Не позаботившись снять одежду, он неистово бросился лицом в воду, ныряя словно для какого-то прижигания или избавления от боли в ледяной холод ручья.

Он не смог выносить этот холод дольше секунды; все тело обожгло, судорогой схватило сердце. Дыша с трудом, он вынырнул и встал, дрожа, на каменистом дне потока. Вода и ветер хищной болью пробирались до костей, словно холод лакомился его костным мозгом. Он выбрался из потока. В следующее мгновение он снова увидел взгляд Елены, почувствовал, как тот опаляет его сознание. Он замер. Внезапная идея заставила забыть про холод. Она родилась практически созревшей, словно медленно развивалась в темной глубине его сознания, ожидая, пока он будет к ней готов. Он понял, что у него есть возможность для нового вида сделки соглашения или компромисса, издалека похожего, но далеко превосходящего ту сделку, которую он заключил с ранихинами. Они были п о природе своей слишком ограничены; они не могли принять его условия, выполнить тот его договор, который он подготовил для своего выживания. Но человек, с которым он мог бы теперь совершить сделку, почти идеально соответствовал тому, чтобы помочь ему.

Для него было вполне возможно обрести свое избавление посредством Высокого Лорда.

Он тут же увидел трудности. Он не знал, что содержит в себе Седьмой Завет. Он должен бы направить апокалиптический импульс Елены сквозь непредсказуемое будущее к неопределенной цели. Но сам этот импульс был чем-то, что он мог использовать. Он делал ее лично могущественной — могущественной, а потому уязвимой, ослепленной желанием — и, к тому же, она владела Посохом Закона. Он мог убедить ее занять его место, принять его положение в силу обязанности противостоять интригам Лорда Фаула. Он мог, управляя ее необычной страстью, отказаться от влияния его Белого Золота на судьбу Страны. Если он сможет заставить ее взять на себя мучительную ответственность, столь неотвратимо ожидавшую его, то станет свободен, и это уберет его голову с плахи этой галлюцинации. Но чтобы добиться этого он должен поступить на службу к Елене в каком-либо качестве, которое бы скорее концентрировало, чем рассеивало ее внутренние силы — и держать ее под контролем до соответствующего момента.

• Предыдущая
• 108/129
• Следующая