Тайны мадам Дюбуа - Логинова Анастасия - Страница 4

Леденящую душу эту историю поведал нам господин, с которым мисс Ева Райс познакомилась незадолго до ужина, и с которым поспешила познакомить меня:

– Мишель Муратов. Потомок русского графского рода, – на отличном французском отрекомендовался господин, делая при этом ударение на последнее «о» в своей фамилии.

Я, не буду скрывать, чуточку испугалась и притихла. Слава богу, собеседники мои слишком были увлечены беседой, чтобы это заметить.

– «Галлантик» долго ремонтировали, – говорил месье Муратов о корабле, – вкладывали огромные деньги, однако через год вдруг продали судоходной компании «Северогерманский Ллойд», где и переименовали в «Ундину». Собственно, в 1889, когда «Ундину» снова спустили на воду, и началась ее вторая жизнь.

– Именно с тех пор здесь видят призрака инженера Коллинза? – приподняв бровь, поинтересовалась Ева.

– Так говорят.

– Я в это не верю, – решительно заявила Ева. – Склоняюсь даже к мысли, что вы это выдумали. Не считаю вас лжецом, но вы, писатели, любите сочинить что-нибудь эдакое!

– Вы писатель, месье Муратов? – изумилась я. А впрочем, он не первый русский аристократ, развлекающийся писательством. Так что ничего удивительного. – О чем же ваши рассказы?

И тот действительно принялся рассказывать долго и подробно – впрочем, без излишнего занудства. И постепенно я успокоилась. Ежели сей господин и русский, то родился и жил, наверняка, за пределами Российской Империи. Это не редкость. О том говорило не только всякое отсутствие акцента, но и манера держать себя, и даже то, как он произносил собственное имя. О том, что русских принято называть по-отчеству он будто не знал и вовсе. Лет ему, нужно думать, было чуть меньше тридцати.

Если что и подсказывало о русском происхождении месье Муратова, то лишь типичная славянская внешность: средний рост, крепкое телосложение, открытое лицо с голубыми глазами и шевелюра со светлыми вихрастыми кудрями, которые задорно трепал ветер. Нос у месье Муратова был вздернутым и чуть-чуть смотрел в бок, что портило его репутацию русского аристократа, зато подсказывало, что жизнь он знает, и рассказы его, быть может, не дурны.

– Я, видите ли, пишу авантюрные истории о молодом человеке, который снимает тесную квартирку на Риволи в Париже, а на жизнь зарабатывает тем, что расследует особенно запутанные преступления.

– Это прелестно, – саркастично заметила Ева. – Готова поспорить, что квартиру он снимает на пару с молодым же доктором, ветераном войны?

Явный намек на популярные произведения мистера Конана Дойла не произвел должного впечатления на месье Муратова. Он улыбнулся, прищурился и любезно ответил:

– Редакторы крайне рекомендовали мне именно так написать, ибо подобные сюжеты теперь отлично продаются. Но нет. Моему герою в расследованиях будет помогать прелестная молодая особа. Шотландка или ирландка, пока не решил.

– О, – темные глаза Евы с интересом блеснули, – и как же будут звать эту молодую особу?

– Увидим… – пожал плечами Муратов и вдруг повернулся ко мне: – позвольте узнать ваше имя, мадемуазель?

Глаза Евы снова блеснули, уже недобро. Она была уязвлена – это ничего не сказать. Но ссориться с новой знакомой и подыгрывать этому субъекту я, конечно, не собиралась:

– Джанин, – не моргнув глазом, соврала я. – Джанин Уитсон.

– Вас действительно зовут Джанин Уитсон? – насторожился Муратов.

– Может быть. В любом случае, мое имя не подойдет для вашего рассказа.

– Бросьте, Лили, пускай месье Муратов берет ваше имя – уверяю, мне все равно.

Ева вскинула подбородок и горделиво отвернулась к морю. Месье Муратов не поспешил ее успокоить.

– Так значит, Лили? – снова обернулся он ко мне и сделал немудреный перевод: – как цветок?

– Как цветок, – согласилась я. – Мой муж тоже так говорит.

– Ваш муж? О… – месье Муратов сконфузился и даже отступил на шажок. – Не знал, прошу простить. Вы путешествуете вместе?

Я вымученно улыбнулась:

– Месье Дюбуа едет в Санкт-Петербург по… рабочим вопросам. Он дипломат. – И постаралась сменить тему: – полагаю, вы возвращаетесь домой из путешествия?

– Путешествие мое было длиною в жизнь, – поэтично ответил месье Муратов. – Родился я в имении под Ярославль, но мне и года не исполнилось, как папенька и маменька увезли меня с собою в путешествие сперва по Европе, потом и по Америке. Позже я оставил моих дорогих родителей, чтобы выучиться на юриста, но… писательское ремесло захватило меня, и жизнь моя пошла по наклонной, – он саркастично развел руками. – Я прочно обосновался в Париже, писал рассказы, работал в некоторых журналах – небольших, едва ли вы о них слышали. По правде сказать, жил я весьма скромно и уж давно позабыл о своих корнях – когда получил весть, что в том самом имении под Ярославль умер мой родной дядюшка. Умер, увы, бездетным. И, представьте себе, оставил свое состояние не кому-то, а мне.

– И велико ли то состояние? – впервые заинтересовалась нашим разговором Ева.

Месье Муратов скромно пожал плечами:

– Признаться, пока не знаю. Поверенный моего дядюшки разыскал меня в Париже и ехать советовал немедленно. Он говорил, кажется, о двух поместьях, особняке в Москва и… назвал некую сумму на счете в банке – но она была в рубль, а я, признаться, так и не понял, сколько это во франках…

Я смотрела на месье Муратова со смесью скепсиса и интереса. Если он говорил правду, то, похоже, сам не понимает, насколько скоро станет богат.

– Вы планируете остаться в России? – спросила я, чтобы хоть что-то спросить.

Тот снова пожал плечами:

– Пока что не думал об этом. Так или иначе, в Париже меня ничего не держит: из журнала я уволился, родители почили много лет назад, а жениться, к несчастью, я так и не успел.

Произнося последнее, месье Муратов скользнул взглядом по лицу Евы. А та, давно уж перестав обижаться, глядела на него задумчиво и накручивала на палец выпавший из прически локон.

* * *

4 июня, 19 часов 30 минут

Балтика, территориальные воды Германской империи

За ужином, что проходил в ресторане с нетипичным для немецкого заведения названием «Берлинская звезда», удалось познакомиться и с другими пассажирами «Ундины».

Ресторан представлял собой пышно убранную залу – не отличишь от любого, самого высококлассного ресторана в Берлине. Разве что вместо окон узкие иллюминаторы, да и те нарочно были закрыты кадками с буйно-цветущими растениями. На стенах – пейзажи в массивных золоченых рамах, под потолком тяжелая бронзовая люстра с электрическими рожками. Она угрожающе покачивалась прямо над нашим столом, отчего-то заставляя меня нервничать.

У ресторана имелось два симметричных выхода – к лестницам, что вели на прогулочную палубу и в курительный салон. Между выходами расположился бар с хрусталем, который нестройно звенел при каждом крене парохода, и возвышенность с небольшим оркестром. В центре же – несколько столов, покрытых белоснежными скатертями и превосходно сервированных.

– Вы не находите странным, господа, что на пароходе, плывущим из Германии в Россию, так мало немцев и совсем нет русских?

Вопрос прозвучал из-за соседнего столика, впрочем, обращен был ко всем присутствующим. Я, признаться, тоже размышляла об этом, потому не замедлила оглянуться на спросившего. Это был господин, назвавшийся мистером Макгроу, как знала я уже от Евы. Делец, хозяин мыловаренного завода из Северо-Американских соединенных штатов. Но выглядел он совершенно не так, как я себе представляла: не многим старше тридцати пяти, высок, подтянут и широкоплеч. Не очень-то похож на дельца… А впрочем, об американских дельцах я почти ничего не знала.

К тому же, как ни был бы мистер Макгроу приятен на вид, его полностью затмевала дама, подле которой он сидел. Утонченная шатенка, одетая с истинно парижским шиком – в вызывающе-алом бархатном платье и с собольей накидкой на открытых плечах. В отставленной руке она держала длинный мундштук, благодаря которому последние сомнения в ее личности и отпали. Жанна Гроссо, ведущая актриса театра «Комеди Франсез», собственной персоной. Макгроу говорил на грубом американизированном английском, но француженка-актриса, судя по всему, отлично его понимала.