Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 66

«… жаль только Витеньку. Но вряд ли гордый мальчик обратиться к Шувалову, даже если пойти ему будет некуда…» 

Я прижала руки к вискам. Бессонная ночь, трудные разговоры, две контрольных — голова просто раскалывалась.

Я же пришла за кинопроектором!

Бесцельно похлопав дверцами шкафов — все бабушкины платья, костюмы и шляпки были на месте — я пошла в спальню. Там теперь стоял высокий дубовый секретер-бюро, когда-то доверху набитый книгами. Он открывался, превращаясь в стол. Внутри бабушка хранила бумаги, конверты, письменные принадлежности, за ним писала письма. Но сейчас он был пуст. Я погладила старое дерево. Покрутила маленький ключик в двери-столешнице.

И меня словно толкнули: здесь же был потайной ящичек!

Сев прямо на пол, я вспомнила как пряталась в этом шкафу. В детстве он казался мне огромным. Сейчас я с трудом просунула между нижних полок голову. Щёлкнул скрытый механизм запора. Я с замиранием сердца разогнулась…

Как бы не так!

Увы, маленький ящичек, где легко уместились бы пара-тройка украшений, чей-нибудь надушенный платок и баночка с нюхательной солью, был пуст.

— Ну и ладно!

Легко смирившись со своим фиаско, я пошла в столовую.

Там стоял из той же серии антикварной мебели резной буфет. Насколько я помнила, в нём раньше стояла посуда. Но теперь гладкая поверхность столешницы была заставлена жестяными банками. Коллекция квадратных ёмкостей советского серийного производства в крупный красный горох совсем не вписывалась в интерьер, но бабушка её любила, поэтому прятала за дубовыми дверцами, хоть и давно уже не использовала по назначению.

— Так и думала, — усмехнулась я, открывая банку с крупной надписью «МУКА». В ней стоймя стояли «черенки» старых пришедших в негодность кистей.

«САХАР», «РИС», «МАНКА», «ГЕРКУЛЕС» — эти крупные банки я тоже проверила и отставила в сторону. Дальше шли банки помельче: «ИЗЮМ», «СОДА», «КРАХМАЛ». Я уже занесла руку над первой, когда увидела железную банку совсем не похожую на остальные. Плоскую, старую, тронутую ржавчиной. Её я тоже помнила — в ней бабушка хранила таблетки.

— Жень, ты где? — заставил меня вздрогнуть голос Ивана.

Банка выскользнула из рук и с грохотом упала на пол.

По всей кухне раскатились баночки с лекарствами.

Одну остановили дорогие мужские ботинки.

Но это были не ботинки Ивана, предупредившего меня своим выкриком, что я уже не одна.

— Так и знал, что ты обязательно что-нибудь найдёшь, — прозвучал голос графа Шувалова.

Его статная сухая высокая фигура возвышалась прямо надо мной, но его жёсткий, холодный взгляд был направлен вниз, не на меня.

Там посреди кухни кучкой лежали бумажные облатки таблеток, что вывалились из банки, а поверх… веером рассыпались старые фотографии.

— Жень, у тебя всё в порядке? — напряжённо всматривался в моё лицо Иван, что вышел из-за спины Шувалова.

— Да, всё в порядке, — присела я.

— Уверяю вас, молодой человек, — обернулся к нему граф, — Евгении Игоревне рядом со мной ничего не угрожает. И я буду вам очень признателен, если вы оставите нас вдвоём.

— Жень? — не обращая внимание на Шувалова, присел Иван. Присел буквально в нескольких сантиметрах от фотографии, что скользнула под холодильник. Я не знала, как же глазами объяснить, чтобы он её незаметно забрал — остальными лежащими кучкой старыми фото, граф со мной вряд ли поделится, но эту он не заметил.

— Да. Не волнуйся, — страшно косила я, показывая глазами вбок. — Мы с Андреем Ильичом давно знакомы. Всё будет в порядке.

— Хорошо, — кивнул он, очень выразительно. — Если что, я за дверью.

Ловким движением руки подхватил снимок, встал и вышел.

Я с трудом сдержала вздох облегчения и радости: ура! Получилось!

— Я сейчас всё соберу, — грохнула я об пол пустой коробкой.

— Не стоит, — приторно-вежливый и любезно-обходительный граф отложил стопку снимков и хмыкнул, покрутив в руке жестяное дно коробки, под которым они хранились. — Ну надо же! — примерил он его внутрь жестянки, и оно легло как влитое, словно никакого второго дна у этой коробки никогда и не было.

— Да ничего, это же я навела бардак, — уверено стала я сбрасывать на место лекарства. И пока ползала по полу, унимая взволнованно ухающее в груди сердце — не столько от испуга, сколько от находки, — граф поднялся и теперь удивлённо рассматривал снимки.     

«Вы их искали?» — так и подмывало меня съязвить, глядя как на его узком породистом лице тенями пробегают охватившие его эмоции.

Но я промолчала. И, конечно, не ждала, что он поделится информацией о находке, так обидно попавшей в его руки. Но он пригласил меня в гостиную. Сел рядом со мной на обтянутый полосатой тканью диванчик.

— Ну надо же! — зачаровано покачал он головой и передал мне пожелтевшую фотографию с причудливо вырезанным ажурным краем. — Не думал, что они сохранились.

— А это кто? — уставилась я на фото девушки. Хотя знала ответ: та самая бабушкина подруга. Очень красивая, светловолосая, яркая, озорная, непоседливая.

— Моя старшая сестра. Тата. Татьяна Шувалова. А это я, — заблестели в его глазах слёзы, когда он показал на малыша в морском костюмчике по моде шестидесятых. — А это… — подал он следующую фотографию.

— Моя бабушка?! — искренне удивилась я. В молодости она была просто писаной красавицей. — Ваша сестра была подругой моей бабушки?

— Очень близкой, — кивнул граф. Изящно вырезанные ноздри его тонкого прямого носа вздрогнули. — К сожалению, она рано умерла. Разбилась на машине в двадцать с небольшим лет. Скользкая дорога. Вечный лондонский туман. Муж долго её оплакивал. 

— А за кем она была замужем?

— За сэром Вальдом, — подал он следующую фотографию. Его губы презрительно скривились. 

— За Александром Вальдом? — сглотнула я, рискуя выронить глаза из орбит. К сожалению, на снимке снова были только подруги, а не загадочный лорд Вальд.

— Да, за сэром Александром Вальдом, — терпеливо повторил граф. — А с вашей бабушкой Тата была знакома с детства. Можно сказать, они выросли вместе. Поэтому мне так дорого всё, что могло сохраниться у вашей бабушки о ней. Это, кстати, рисовала она, — показал он на мольберты.

— Что? — не поверила я ни своим ушам, ни глазам. — Рембрандта? Ван Эйка?  

— Да, она нарисовала эти копии, — снова кивнул граф и передал мне последнюю из восьми или девяти фотографий.

— Но эти картины… — растерялась я, — …были похищены.

— У Вальда, — кивнул он. — Но на самом деле они принадлежат мне.

— Почему вам? — вернув ему фотографии, я встала и пошла к мольбертам.

— Потому что они из коллекции моего отца, Ильи Николаевича Шувалова. Когда-то дед выкупил их у Эрмитажа, на том самом знаменитом аукционе, когда молодому советскому государству так нужны были деньги, что оно избавилось и от единственной картины Ван Эйка, и от Рембрандта, и от Дега. Ну а когда Тата вышла замуж, её приданым и послужили эти картины.

— Так значит они принадлежат её мужу, — бросила я через плечо.

— Они мои, — жёстко, ледяным тоном возразил граф. — Я единственный наследник после смерти сестры. И всё, что Вальд получил в подарок, он обязан был вернуть, когда похоронил жену.

А дети?

Я даже развернулась, чтобы задать графу этот вопрос.

Но память тут же подбросила жестокий ответ: заметку в британской газете. Скупо, через запятую перечисленные экспонаты и скупые соболезнования владельцу, Александру Вальду, потерявшему при ограблении сына. Чёрно-белое фото мальчишки лет семи, которого то ли задушили, то ли сам он задохнулся, прячась в пыльной портьере.

— У них были дети?

— Да, — тяжело вздохнул граф. — Один. Сын.

Бедный мужик! Всё думала я про Вальда по дороге в «MOZART».

Украденная Иваном фотография лежала у меня в сумке. И меня прямо трясло от нетерпения — так хотелось поделиться с Сергеем.

У меня просто в голове не укладывалось…

 — И моя бабушка любила этого Вальда? — подняла я огрызок письма, показывая графу.