Коммуналка 2: Близкие люди (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 57

Наверное, это сродни безумию: тянуть руку к нестабильному двуипостасному, зная, что челюсти того без особого труда перекусят и эту руку, и тело человеческое. Но, если быть справедливым, безумию подвержены не только нелюди.

Пальцы коснулись горячей шкуры.

Ингвар вздрогнул.

Замер.

— Но это не важно. Мы должны ее остановить. Как раньше… их остановили, и с тварью справимся. В конце концов, кто, кроме нас?

Под шкурой бьется сердце. Вспомнилось, что у двуипостасных оно сдвоенное, вернее, отягощенное дополнительными камерами, благодаря чему, собственно, и создается третий круг, по которому движется кровь, сдобренная силой.

— Он их убьет. Если мы не справимся, он всех убьет. Но мы — ладно, а они…

Ингвар коротко рыкнул.

И тряхнул шеей. Взметнулась и опала корона острых игл, а взгляд стал разумным.

— Я… закреплю, ладно? Ипостась ты не сменишь, конечно, но, может, оно и к лучшему… квартиру отремонтировать можно, если так, а вот люди…

Верхняя губа задралась, обнажив десны.

Относительно людей у Ингвара имелось собственное мнение, во всяком случае относительно одного конкретного человека.

— Он давно уже не человек, — возразил Святослав, позволяя собственной силе соединиться с чужим сознанием. Стабилизируя это самое сознание, наживо.

И в другой ситуации он бы действовал тоньше.

Дольше.

В другой.

— Идем, — Святослав вцепился в загривок существа. — Надо… найти. Всех найти.

В груди клокотал крик. Горячий.

Как и слезы, что катились из глаз. Слезы Виктория вытирала, а вот с криком справиться было сложнее. Она даже зажала рот ладонями, пытаясь удержать его, но крик все равно прорвался, жалобным, каким-то собачьим воем.

— Не сдерживай себя, деточка, — сказали ей, и тот, кто примерил личину Толика, наклонился, погладил ее по голове. — Не сдерживай. Разве мало смертей? Если мало, я добавлю… только плачь, ладно?

Виктории было страшно, как никогда прежде.

И она кивнула.

Плакать она будет. И крик вдруг преобразился, превратился в жалобный клекот.

— Вот так… станет легче… когда-то давным-давно… давно, — ее отпустили и тот, кто притворялся Толиком, переступил через лежащего человека, — подобных тебе принято было держать рядом. Вестницы несчастья. Вы рядились в черные наряды и чувствовали, когда случится беда. Особенно с теми, с кем связаны были кровью.

Неправда!

— Правда. Там, за границей, подобных тебе называют баньши, но мне больше здешнее имя по душе. Плакальщицы… — он собрал слезы Виктории и выпил их, зажмурился. — Как долго я вас искал… но собрались не все. Где мое маленькое чудо?

Он отвернулся.

И ушел, оставив Викторию наедине с разъедающим ее горем. Вот ведь странность, она почти не знала этих людей, кроме, пожалуй, Чуднова, но и его, руку на сердце положа, не знала. А теперь смерть их вдруг представилась чем-то до того невыносимо тяжелым, что просто душа на части рвалась.

Справиться с этим горем Виктория не могла.

И потому просто сидела, смотрела.

— Тише, — ее обняли и прижали к груди, чья-то ладонь прошлась по волосам. — Тише… они ушли, а нам выжить надо. Ты ведь хочешь жить?

Да.

Виктория жить хотела.

А еще ее убаюкивало тепло чужого тела. И участие. И…

— Правильно… с-скотина… Калерия, ты как?

— Не знаю. Плохо.

Голоса существовали вовне, но они были, и люди тоже, и понимание, что она не одна, окончательно успокоило Викторию.

— Линка, хватит валяться, — голос Антонины огрубел. — Иначе и вправду… сволочь он… сколько всех собирал. Меня сперва планировали в другое общежитие поселить, а потом вдруг комнату эту подсунули. Я и радовалась. Квартира все-таки… отдельная почти. В общаге сложнее… подумать бы, за какие заслуги.

Виктория сглотнула.

И боль внутри утихла.

— На вот, — Ниночка оторвала клок ткани из испорченного платья. — Высморкайся. Легче станет. Мне так… всегда, когда…

Она икнула. И этот совершенно неуместный звук окончательно примирил Викторию со случившимся.

— Что… происходит.

— Ничего хорошего, — Ниночка была страшна. Покрытое коркой подсыхающей крови лицо, слипшиеся волосы, горящие глаза. — Но… есть шанс, должен быть… не может, чтобы…

— Вика! — жалобный голос сестры вызвал тошноту. — Вика… она их… он их… они их…

— Не верещи, — оборвала Антонина, которую и узнать-то можно было лишь по яркому платью. Правда, мятое и грязное, оно утратило яркости. — Выбираться надо… я… могу вывести всех, но силы нужны. И далеко не получится…

А Владимира вместо того, чтобы обрадоваться, разревелась.

Глава 27

Глава 27

…это было глупостью.

Совершеннейшей глупостью, иначе и не скажешь, потому что умный человек воспользовался бы моментом и ушел бы сам. Что Антонине до всех этих людей? Кто они ей? Соседи, с которыми, как оказывается, неслучайно свела жизнь, а теперь того и гляди смерть соединит узами, куда более прочными, чем ЗАГС накладывал.

И ей бы спасаться.

Ей бы скользнуть на туманную дорогу, чтобы выйти где-нибудь… да не столь важно, где именно, главное, что подальше от проклятой этой квартирки.

А там…

…есть места, где Антонину ждут документы и какие-никакие копейки. На первое время хватило бы. Даже… если подумать, то можно было бы повернуть все к собственной выгоде. Потеряться, наконец, для всех, примерить обыкновенную жизнь, о которой еще недавно не думалось.

А она…

Дура.

Полная.

И в то же время что-то мешало поступить разумно, заставляя возиться с глупыми нелюдьми, еще не понимавшими, во что они вляпались. Хотя, справедливости ради, и сама Антонина не очень понимала, но…

— Времени мало. Мне нужна будет ваша кровь. По капле.

Первой руку протянула Калерия, взгляд которой метался, но Ингвара на кухоньке видно не было. Сбежал? Вряд ли… но капли крови упали на язык, и Антонина едва не рассмеялась.

И эта тоже…

— Постарайся… сосредоточиться, — она проглотила обжигающе горячую каплю. — Я… открою дорогу…

— Без Ингвара не пойду, — Калерия покачала головой. — Он… где-то рядом. И надо…

— И справится без тебя. Или думаешь, твое бездыханное тельце придаст ему сил? — Антонина говорила нарочито грубо. — А нам ты нужна. Там… пригодишься.

— Чем?

— Будешь мир слушать. Ты… слышишь.

Мелькнула мысль, что надо бы выглянуть за порог, детей забрать, но ее Антонина решительно задавила. Не хватает еще… точнее, сначала надо вывести тех, кто здесь, а потом…

— Я?

— Берегиня-полуденница, — Антонина вытерла рот ладонью. — Только слабенькая, тебе еще лет пять надо, чтобы в силу войти…

Огненная кровь полуденницы, хранящая в себе память солнца, согрела.

— Берегинь не существует, — не слишком уверенно ответила плакальщица. И протянула дрожащую руку. От нее пахло туманом, тем, что обжился с иной стороны, а теперь вот и тело примерил, выбрав по себе. Кровь была кисловатой, чем-то напоминавшей дешевое вино.

— А то… — кровь смешивалась, опьяняя.

И вспомнилась вдруг матушка, которая поднимала чарку к лампочке, кривилась, разглядывая густое содержимое ее, и выпивала его одним глотком. А после, размазав красное по лицу, замирала. И лицо это искажалось, становилось страшно, отмечено печатью безумия.

Владимира всхлипывала.

Но руку протянула, и дрожащая, та была холодна.

Тоже вино, только легкое, игристое, которое шибает в голову, толкая сделать что-то этакое…

— Я без него никуда не пойду, — сказала птица-гамаюн, отчаянно моргая. И лицо ее тоже переменилось, сделавшись по-совиному округлым, лупоглазым. — Это… просто не имеет смысла.

Она поднялась, пусть каждое движение давалось ей с трудом. Опершись на опрокинутый стол, она захромала туда, где виднелось тело генерала.

Споткнулась.

Взмахнула рукой, и показалось, что мир затрещал, не готовый выдержать тяжести уже не руки — крыла. Пусть и виделось оно пока лишь на той стороне, недоступной взгляду обычных людей.