Я иду искать (СИ) - Гранд Алекса - Страница 24

И я даю нам обоим ровно шестьдесят секунд прежде, чем сломать то хрустальное между нами, чему нет названия.

— Последний шанс, Аристова. Слышишь? Последний. Варя — моя дочь?

— Варя — моя дочь.

Продолжает упрямиться. Сипит чуть громче ультразвука и дрожит так сильно, что дергает и меня. Размазывает. Прибивает. Но я пру к своей цели, словно одержимый, потому что слечу с катушек, если не докопаюсь до правды.

Сейчас или никогда.

— Суд. Экспертиза. Анализ ДНК на установление отцовства. Определение графика встреч с ребенком. Что дальше?

— Ты этого не сделаешь…

— Еще как сделаю, Аристова.

Припечатываю жестко и круто разворачиваюсь, не в состоянии смотреть на ее побелевшие губы. Вместе с ней распарываю грудь и себе, не знаю, кому причиняю большую боль и криво ухмыляюсь, визуализируя грядущее длинное разбирательство, которое обязательно похоронит последнее светлое между нами.

Или не похоронит…

С гулким всхлипом Лиля отталкивается от асфальта, отбивает нервное стаккато каблуками и вскоре утыкается носом между моих лопаток, смыкая руки вокруг талии. Трясется, как осиновый лист на промозглом ветру, и выдает виновато и суматошно.

— Да, Варя — твоя дочь. И ей всего четыре, Игнат. Давай обойдемся без судов и экспертиз. Давай будем действовать постепенно? Я вас познакомлю, не буду препятствовать встречам, прогулкам…

Аристова еще что-то частит, но я ни хрена больше не разбираю. В этот момент на меня падает ядерная бомба, в ребра врезается убийственная ударная волна, огненный шар сжирает органы вместе с кожными покровами.

Почему так… невыносимо?

Лиля

Я знала, что рано или поздно это должно случиться.

Была на тысячу и один процент уверена, что судьба когда-нибудь обязательно столкнет нас с Крестовским лбами, вытряхнет надежно спрятанные скелеты из моего шкафа и заставит вертеться, словно ужа на сковородке.

Правда, к этому моменту я рассчитывала обзавестись несокрушимой броней, обрасти прочным панцирем и научиться запирать ненужные эмоции на замок.

Вместо этого я стою, уткнувшись лбом в спину превратившегося в камень мужчины, хлюпаю носом и глотаю текущие по щекам жгучие слезы. Разлетаюсь на мириады взволнованных атомов, захлебываюсь терпким мускусным запахом и с титаническими усилиями выталкиваю из себя жалкую просьбу.

— Пожалуйста, Игнат…

Сиплю, словно простуженная, и чувствую, как под онемевшими пальцами напрягаются мышцы чужого стального пресса. Крестовский сбрасывает с себя мои руки, падающие безвольными плетьми, разворачивается на сто восемьдесят градусов и нависает надо мной, подобно громадной скале.

Со свистом выпускает воздух из ноздрей и спрашивает обманчиво мягко. Так, что у меня волосы на коже встают дыбом.

— Пожалуйста? Пожалуйста, Лиля?

Спародировав мою жалкую мольбу, он наклоняется еще ниже, ловит меня двумя пальцами за подбородок, не позволяя спрятать глаза, и буквально препарирует полным клокочущей злости взглядом, вряд ли осознавая, что давит так сильно, что завтра от его прикосновений, скорее всего, проявятся синяки.

— Четыре года! Четыре, мать его, гребанных года я не знал, что у меня есть ребенок! Пять лет я верил в то, что ты сделала тогда аборт! Спать не мог нормально, жрал через раз!

От колких фраз, врезающихся в солнечное сплетение, я цепенею. Крест же разгоняется в считанные секунды, срывается на оглушительный крик, раздает такой диапазон отчаяния, что меня скручивает пополам и едва не начинает тошнить.

— Четыре года МОЯ дочь называла отцом другого человека! Четыре года какой-то мужик читал МОЕЙ дочери сказки, катал ее у себя на шее, мазал зеленкой ей ссадины! Ты лишила меня возможности увидеть ее первые шаги, услышать ее первые слова, а теперь считаешь, что банальное «пожалуйста» спасет ситуацию?!

— Игнат, я тебя прошу…

Я знаю, что в полосующих душу на мелкие окровавленные кусочки фразах Крестовского, есть много правды. Знаю, но все равно надеюсь выторговать убогое подобие перемирия, даже если мне придется унижаться, ползая перед ним на коленях.

— Даже не смей!

— Подумай о Варе. Что будет с ней, если мы развяжем эту бесполезную войну? Будем таскаться по судам, рыться в грязном белье, спонсировать адвокатов? Победителей не будет. Пострадают все и, в первую очередь, наша с тобой дочь.

Выпаливаю это все на одном дыхании, как будто от скорости моей речи зависит решение Игната, и по старой привычке, въевшейся в кожу, накрываю его пальцы своими. Инициирую робкий физический контакт, когда-то даривший успокоение, и забываю вентилировать легкие кислородом.

Приклеиваюсь к клочку асфальта. Дрожу. Смиренно жду не подлежащего обжалованию приговора и не могу вообразить, что, если Крестовский забьет на здравое зерно и вопреки всему захочет моей крови.

— Это тебе стоило подумать о Варином благополучии раньше. Теперь все будет на моих условиях.

Оценив мое полувменяемое состояние, Крест хищно ухмыляется и шагает еще ближе, опутывая аурой власти мою волю. Подавляет. Подчиняет. Играючи подминает под себя.

Мысли путаются. Зрение расфокусируется. Язык прилипает к нёбу.

— Встречаться будем там, где я скажу. Времени проводить будем столько, сколько я скажу. Уяснила?

— Угу.

Киваю медленно и понимаю, что окончательно и бесповоротно проигрываю. У меня в рукаве ни единого козыря, ничего, что я бы могла противопоставить оппоненту, а те смехотворные шестерки, что у меня на руках, не перебьют туза Крестовского.

— И только попробуй выкинуть какой-нибудь фортель. Свалишь куда-нибудь вместе с Варей — я тебя из-под земли достану, приволоку за волосы обратно и больше не буду таким милосердным. Андерстенд?

— Ага.

Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Смирение.

Каким-то чудом я промахиваю первые четыре стадии принятия неизбежного и слишком быстро даже для самой себе приступаю к осмыслению. Планета не сошла с орбиты, астероид не врезался в землю, глобальное потепление пока что не так катастрофично.

С остальным вполне можно сосуществовать, если держать в уме, что дома тебя ждет маленькое белокурое чудо. Ради которого можно и поступиться принципами, и прикусить язык, и осторожно сжать горячие пальцы Игната, захлебываясь едва различимым шепотом.

— Пообещай, что не причинишь Варе вреда…

— Не находишь, что ты не в той ситуации, чтобы диктовать условия?

— Игнат…

— Обещаю.

Отыскав что-то важное в глубине моего затравленного взгляда, сухо выцеживает Крестовский и уходит, не прощаясь. Ничего больше не говорит, не требует, не озвучивает дату следующего столкновения. Только слегка пошатывается из стороны в сторону, отчего у меня начинает странно щемить в груди.

И я срываюсь с места, как умалишенная, и бегу следом за ним, спотыкаясь в своих чудовищных босоножках. Потому что, несмотря на простирающиеся между нами застарелые обиды и пульсирующую боль, Игнат мне по-прежнему небезразличен. Потому что Москва — большая деревня, где слухи разносятся со скоростью ветра, и мне очень быстро стало известно, что после нашего с ним предыдущего скандала Крестовский вылетел с трассы и, по счастливой случайности, отделался легким испугом и сотрясением мозга.

Не прощу себе, если он покалечится по моей вине.

— Возьми такси!

Кричу в широкую спину тормознувшего на миг мужчины, уничтожая голосовые связки, только в ответ получаю хлесткое, словно пощечина, «да пошла ты, Аристова». От которого я натыкаюсь на невидимую бетонную стену и, словно в замедленной съемке, наблюдаю за тем, как Игнат выскальзывает за калитку и скрывается внутри агрессивного черного внедорожника.