Блеск софитов (СИ) - Гранд Алекса - Страница 39

– Антон, ты хороший парень…

– Но не для вашей дочери, – резко оборвал собеседника, в глубине души с ним соглашаясь.

– Антон, я хорошо заплачу. Только оставь, пожалуйста, Риту, – призванное смягчить неприятный разговор предложение, напротив, вызвало шквал гнева, и дальнейшие попытки объясниться были зарублены на корню.

– Да засуньте свои деньги себе в з… – рубанул ребром ладони по столу и закончил: – куда солнце не светит.

Наверное, сегодня мне не стоило выходить из дома. Лучше было запереться в квартире, запастись мясом и парой бутылок пива и отключить на хрен все средства связи. Тогда бы мне не пришлось наблюдать в приемной Маргариту вместе с повзрослевшим, но легко узнаваемым блондином с фотографий. Да, девушка пренебрежительно сбросила его руку со своего предплечья, да, рванула ко мне, только необратимый процесс уже был запущен, а детонатор сработал. Подталкивая к казавшемуся единственно верным в тот момент решению и погребая под смертоносными осколками светлое чувство.

– Рит, нам нужно расстаться, – тонкие пальцы, касавшиеся моей груди, дрогнули, а я все стоял каменным изваянием, утопая в полных недоумения карих глазах.

– Если это шутка, Серов, то совершенно не смешная, – Марго нахмурила брови и отчитала меня, словно мальчика: – я только что с рейса, уставшая, голодная и не выспавшаяся! А еще, безумно соскучившаяся по твоей вредной наглой особе.

– Это не шутка, Рит. Все это время я использовал тебя. Ничего сложного. Пару раз сказать, что ты не такая и вообще трамвая ждешь – и ты потекла, – бросал ей в лицо острые, словно лезвия опасной бритвы, слова, собственноручно превращая наше мимолетное и хрупкое счастье в кровавое бурое месиво.

– Я тебе не верю, – такая храбрая и такая преданная, она все еще продолжала держаться за меня, давала шанс, которого я не заслуживал. – Скажи, что не любишь меня. Скажи!

– Я. Не. Люблю. Тебя, – ложь далась тяжело, как будто из сердца вырвали огромный кусок, но тогда я был убежден, что поступаю правильно. – Я взял у твоего отца деньги и могу больше не притворяться.

И даже сейчас она не заплакала. Только руки одернула, как от чумы, и сильнее закусила дрожащую нижнюю губу. Я хмыкнул, болезненно кривясь, оценил масштаб случившейся катастрофы и стремглав вылетел за дверь.

Потому что останься я хоть еще на один миг, услышь от нее хоть одно слово, увидь покатившуюся по щеке слезу, я бы не смог довести начатое до конца. Доиграть паршивый спектакль для единственного зрителя, растаптывая и пачкая то хорошее, что было между нами. Будь во мне чуть меньше воли, я бы рухнул перед Марго на колени и во всем ей признался, отчаянно вымаливая прощение.

– Так будет лучше, – повторял я и сам в это не верил, пока огонь предательства выжигал меня изнутри.

Марго

Люди куда более опасный яд,

чем водка и табак.

(с) «Три товарища», Эрих Мария Ремарк.

Последний день в южном городе ознаменовался палящей жарой: что ни надень, хоть шифоновую рубашку, хоть хлопчатобумажный топ – все в мгновение ока пропитается влагой и прилипнет к телу. До позднего вылета оставалось больше семи часов, я заканчивала со сбором вещей и планировала спуститься к мощеной набережной с удобными деревянными скамейками, небольшим поющим фонтаном и буйством зелени. За неделю я успела несколько раз полюбоваться извивающейся лентой реки, прогулочными яхтами и судами посерьезней, пришвартовавшимися к берегу. Я даже фантазировала, как мы с Антоном зафрахтуем небольшой корабль и отправимся в путешествие. Надо только закончить с обязательствами в Москве, презентовать альбом, и можно быть свободной, как ветер.

Укладывала последнюю блузку в огромный оранжевый чемодан на колесиках, когда дверь сотряс громкий стук, и на пороге гостиничного номера собственной сиятельной персоной нарисовался…

– Борис? – спросила больше удивленно, нежели радостно, никак не рассчитывая на встречу с другом детства, давно переехавшим на постоянное место жительства во Францию.

Мы не виделись больше пяти лет, и то ли я изменилась за это время, то ли он не повзрослел, но за каких-то полчаса, которые занимала дорога до аэропорта, Борька своей непрекращающейся болтовней утомил меня так сильно, что хотелось залезть на стену. Вернее, выпрыгнуть из несущегося на четвертой скорости внедорожника, невзирая на возможные последствия в виде множественных переломов, ушибов и ссадин.

Так и не поняла, зачем отец прислал за мной личный самолет, и уж тем более не уразумела, почему в роли сопровождающего выступил Борис. Зато глупыми историями из жизни богатенького мальчика была сыта по горло – наслушалась лет на пять вперед. Я неистово мечтала хотя бы о двадцати минутах тишины, но, вместо того чтобы заполучить драгоценные крохи недостающего сна, приходилось делать вид, что мне действительно интересно, какие предметы выбрал для изучения этот новоявленный студент института международных отношений. И перспектива терпеть французского Будулая целый год, ровно столько должна была продлиться программа по обмену, совсем не вселяла оптимизма.

– Борь, ты можешь хоть немножечко помолчать? – я страдальчески закатила глаза и кубарем скатилась с трапа, оставляя растерянного блондина далеко позади.

Со всей этой суматохой и с говорливым орудием пыток под боком забыла зарядить телефон, грезя лишь о горячей ванной и чашечке крепкого черного кофе с двумя ложками сахара. И я, наверное, была в стоянии, близком к коматозу, потому как ничем другим не могла объяснить свое согласие заскочить сначала к отцу в банк.

Когда с горем пополам добрались до приемной, я практически вырубалась на ходу, так что не заметила ни перегнувшуюся через стол и активно жестикулировавшую Ольгу, ни то, как бесстыжая Борькина конечность перебралась ко мне на плечо. Да и Серова, застывшего посреди комнаты, я не сразу разглядела.  

– Антон, – мой бедный заторможенный мозг все-таки вышел из состояния анабиоза и дал команду сорвавшимся с места ногам. Занятая изнурительными репетициями, постоянно окруженная гомонящей толпой и иногда даже преследуемая самыми ярыми фанатами, я только сейчас осознала, как сильно мне не хватало Серова. И как отчаянно я по нему соскучилась, лишенная такой привычной и одновременно такой нужной поддержки и теплоты.

Только вместо них я получила какой-то нелепый сюр* [1] с дурацкой шуткой, оказавшейся вовсе не шуткой. И знала ведь, что не стоило раскрывать душу нараспашку, вручая ставшему родным человеку все козыри и ключи от потайных дверей, потому что не близкие не могут предать по определению. Легко плюнуть и растереть, когда ушлые парни стремятся через тебя заполучить расположение финансового магната Бельского. Еще легче перешагнуть через недалеких однокурсниц, с веселым пренебрежением наблюдая за их бесхитростными ужимками и прыжками.

А что делать, если тебя использовал тот, с кем делила постель? С кем делила рваные судорожные вдохи и выдохи, последнюю гренку с тарелки с золотистой каемкой, оставшийся глоток яблочного сидра и невесомое, окрыляющее чувство, поселившееся в груди?  

Только сильнее стиснуть кулаки, прикусить до крови губу и призвать на помощь всю гордость, чтобы не рвануть за тем, кто ушел. Предварительно растоптав все лучшее, что было у тебя внутри, вытащив наружу черное и гадкое. А еще недоумевать, почему глупое сердце беспомощно трепыхается и бьется о ребра, стараясь найти оправдание поступку предателя.

– Дочь, с приездом! – с моим появлением в кабинете отец охотно отложил в сторону какие-то бумаги, обогнул огромный дубовый стол и одной рукой притянул меня к себе, другой показывая что-то замершей в проеме Ольге.

Находясь в ступоре, я позволила усадить себя в кресло и даже отхлебнула из неизвестно как попавшей в руки кружки, не ощущая вкуса напитка. Коим оказался какао, который я перестала пить в пятом классе после того, как вредный одноклассник Витька Степанов засунул в мой стакан несчастного лягушонка. Перепуганное животное было спасено, но к светло-коричневой жидкости я до сих пор испытывала неприязнь.