Девушка лучшего друга (СИ) - Гранд Алекса - Страница 29

– За что он так со мной, Поль? Он же для меня… все, – всхлипнув, я делаю еще пару глотков пряной рубиновой жидкости и с надеждой всматриваюсь в глаза Паниной, как будто у нее есть ответ на пронзающий меня шипами вопрос.

– Какая разница, за что? Оставь в прошлом, перешагни и двигайся дальше…

– Тебе легко говорить, – резко обрываю одногруппницу, не дав ей закончить фразу, и утопаю в бессильной злобе.

На себя – за то, что погрязла в унизительной жалости к собственной персоне. На Тимура – за то, что оборвал связующие нас нити и разбил сердце. На Полину – за то, что ограничилась общими словами и не принесла уникального рецепта, как вытравить сковавшую меня боль и преодолеть бесконечную апатию.

– Мне легко?

На пару мгновений Панина застывает, превращаясь в мраморное изваяние – холодное, жесткое, но безупречно красивое. С аккуратным ровным носом, изящным профилем и подчеркнутыми хайлайтером острыми скулами. С длиннющими ресницами, которые могут поднять торнадо, и пухлыми губами, которыми не получается не любоваться.

– Ты, наверное, будешь удивлена, Аверина, – едко ухмыльнувшись, Полина берет паузу и промачивает горло вином. После чего спокойно продолжает, изучая аккуратные квадратные ногти светло-бежевого цвета: – но я знаю, как собирать себя по частям, лечиться в клинике от анорексии и как вычеркивать из жизни плохих парней.

Панина? Клиника? Анорексия?

Пожалуй, если бы меня сейчас по затылку ударили тяжелым пыльным мешком, эффект был бы гораздо меньше. Да если бы здесь и сейчас промчалось стадо слонов с гиппопотамами, я бы их не заметила. Потому что вдруг открывшиеся грани вроде бы простой и изученной от корки до корки Полины притягивают внимание, как блеск драгоценных камней, и цепляют какую-то струну во мне.

– Что уставилась, Аверина? Пей.

Бросает Панина чуть охрипшим голосом и катает по столу новенький телефон в гламурном розовом чехле, теперь до жутчайшего диссонанса не сочетающийся с ее образом.

И, если я не хочу лезть в ее непроглядный чернильно-черный омут и заставлять одногрупницу ворошить, вероятно, болезненное прошлое, то есть одна вещь, которую я не прочь прояснить.

– Полин, сейчас это уже не так важно, но… – откинувшись на спинку стула, я гулко сглатываю и пуляю в собеседницу словами, словно дротиками: – фотка на дне рождения у Шилова. Ты?

Я ожидаю чего угодно. Что Панина цинично рассмеется и признается, что слив – дело ее рук. Что она перечислит имена подружек, причастных к тому феерическому шоу. Что скинет вину на Абашина или Слонского, которые тогда терпеть меня не могли. Только к одному оказываюсь не готова…

– Летова.

В эту секунду мой мир снова переворачивается вверх дном. Белое пачкается и отдает угрюмой чернотой. Черное покрывается белыми пятнами. И я больше не знаю, кому я вообще могу доверять.

Слава, четыре месяца спустя

Постепенно я свыкаюсь с предательством самых близких людей и заново учусь дышать, ходить, говорить, жить. Все это время Панина следует за мной неотступной тенью, подхватывает, если я норовлю сорваться в пропасть боли и самокопания, и буквально пинками гоняет на занятия по йоге к девчонке-инструктору, пару лет назад потерявшей серьезную работу в офисе и внезапно нашедшей свое призвание в духовных и физических практиках.

Новый год я не отмечаю впервые за много лет, засев за не требующий умственных усилий ситком прямо в домашней пижаме. И никакие даже самые настойчивые уговоры обрывающей мне телефон Полины не действуют.

Я по-прежнему неохотно общаюсь с родителями и предпочитаю чаще бывать у отца в бизнес-центре, поглощая там безвкусный ланч, нежели появляться в стильной лишенной душевного тепла квартире. Сейчас мои будни очень напоминают серый унылый шаблон, но такое положение вещей устраивает меня целиком и полностью. Меньше потрясений – меньше вероятности снова разбить себя в крошево.

– Доброе утро, Слава. Я жду тебя внизу.

Бодрым голосом сообщает Шилов, каждый день подкидывающий меня в универ и не оставляющий попыток перевести наши отношения на новый уровень. Он дарит мне букеты охапками, пытается всучить драгоценности из ювелирки и один раз в три недели стабильно зовет замуж, что не вызывает во мне ни радости, ни раздражения. Я откровенно не понимаю, что держит его рядом со мной и почему моя невыразительная апатия и вопиющее безразличие его не отталкивают.

– Здравствуй, Кирилл.

Монотонно приветствую полного энергии парня и получаю ставший стандартом стаканчик с капучино, стоит мне только опуститься в мягкое кожаное кресло люксового автомобиля. Кофейный аромат дразнит ноздри, только вот былого ажиотажа некогда любимый напиток не вызывает. Может, потому что достался не из тех рук?

Я меланхолично смотрю на дорогу, привычно молча, пока Шилов с подчеркнутым энтузиазмом повествует о своих успехах в сборной, о перепавшем на его долю капитанстве и о полном карт-бланше от тренера. Только меня его достижения трогают примерно, как прошлогодний растаявший снег.

Правда, из чувства такта у меня даже получается кивать головой в нужных местах и поддерживать видимость отсутствующего интереса.

К счастью, вскоре мы прибываем в пункт назначения, и это лишает меня необходимости продолжать пресную беседу. Я выпархиваю из машины до того, как Кир успевает подать мне ладонь, и взмываю вверх по ступенькам. Чтобы у входа в аудиторию наткнуться на Летову, красящую губы броской алой помадой.

Кстати, пост старосты я покинула под укоризненное цоканье Рожковского, и теперь он принадлежит ей.

– Аверина, почему ты до сих пор не сдала мне работу?

– Я сама занесу ее Ольге Аркадьевне.

– Ох уж эти деканатские любимчики, которым все дозволено.

Колкая фраза врезается мне между лопаток после короткой пикировки, но снова не трогает. Теперь, когда я больше не смотрю на Лидку через призму дружбы, я вижу множество недостатков, которые раньше были от меня спрятаны. За фасадом беззаботной хрупкой девчонки все это время скрывалась властная, мелочная и мстительная особа. Жаль.

Оставив без внимания прошедший по касательной выпад, я останавливаюсь у своей парты и бросаю на нее сумку. Достаю оттуда тетрадь и собираюсь пролистать сделанные накануне записи, потому что материал совсем не уложился в моих бедовых мозгах, когда кто-то несильно толкает меня в спину. Я оборачиваюсь, недовольно дернув плечом от того, что Абашин влез в мое личное пространство, и собираюсь выдать Ефиму целую тираду на тему нарушения персональных границ. Только вот слова застревают в горле, ошпаривая нёбо кипятком.

От того что на экране последней модели айфона, едва помещающейся у «золотого мальчика» в руке, застыл Тимур. С искренней широкой улыбкой в самой обычной черной футболке и черных джинсах он обнимает самую обычную девчонку со смешным пучком на голове. В невысокой стройной шатенке нет ничего примечательного, но то, как Громов на нее смотрит, рождает во мне черную бурю кислотной зависти. Которой я моментально захлебываюсь и от которой хочется рухнуть на колени и просто блевать на виду у любимых одногруппничков.

Почему это все до сих пор так больно, а?

Мелькнувший в калейдоскопе чужих историй снимок вскоре исчезает, а я никак не могу проморгаться и сглотнуть ставшую вязкой слюну. Кожей чувствую неуемное любопытство Абашина, давлюсь злорадством вскинувшей бровь Летовой и напоследок натыкаюсь на сострадание, исходящее волнами от Паниной. Которое почему-то бесит больше всего и заставляет мгновенно ощетиниться.

Наверное, каждому терпению есть предел, а мне до колик под ребрами надоело быть жертвой и вызывать всеобщую жалость.

– Да, пошел ты!

Бормочу себе под нос, с грохотом опускаясь на лавку, и сминаю немеющими пальцами колкую ткань светло-бежевого свитера. Злость пульсирует в ушах, сердце отбивает яростное стаккато, а желание предпринять что-то в отместку взлетает до небывалых высот.

– Аверина, если вы не доберете баллов, я не допущу вас к экзамену.