Поцелуй бабочки - Тигай Аркадий Григорьевич - Страница 32

Презирайте меня, ради бога! Показывайте на меня пальцем! Издевайтесь!.. Называйте жалким актеришкой! Все кончено, я снова влюблен, уничтожен, и мое сладкое рабство продлевается на долгие годы, до самой смерти.

БАБЫ-ДУРЫ

Федорцов поставил точку, выдернул лист из пишущей машинки, произнес: «Ну вот и все…» — и повернулся к жене и дочери, которые за кухонным столом лепили пельмени.

— Вот послушайте… — сказал Федорцов и принялся читать только что сочиненное заявление: — Начальнику РЖУ номер шестнадцать Кировского района. Я, ответственный квартиросъемщик Федорцов Андрей Никитович, прошу вашего содействия в получении мною дополнительной комнаты…

Федорцов читал с выражением, удобно развалившись на стуле.

— …За время нашего проживания в этой квартире произошли следующие изменения, — продолжал он. — Из квартиры выписалась сестра матери Савина Алевтина Федоровна, а три года тому назад ушла из жизни теща Зинаида Олеговна Палёная, которая имела отдельный лицевой счет на комнату одиннадцать и шесть десятых квадратных метра, в которой…

Негромкое всхлипывание оторвало Федорцова от чтения. Он поднял глаза и увидел заплаканные лица жены и дочери. Обе безмолвно содрогались на груди друг у друга, размазывая испачканными в муке руками слезы по щекам.

— Вы чего? — не понял Федорцов.

— Мамочка!.. — простонала жена.

— Бабуленька!.. — вторила дочь.

— Что «бабуленька», вы чего сопли распустили?

— Ушла из жизни! — взвыла дочь.

Некоторое время Федорцов молча смотрел на рыдающих домочадцев, безмолвно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Жена и дочь тем временем заходились в трагедийном вдохновении.

— Вы долго еще?

Жена отмахнулась, не прекращая рыданий.

— Совсем сбрендили, — пробормотал Федорцов.

Перебирая в уме эпизоды совместной жизни, он при всем старании не мог вспомнить ничего хорошего о своей злобной, эгоистичной теще.

— Так мне читать или реветь будете? — спросил Федорцов.

— Ой мамочка, родненькая моя!.. — с новой силой заголосила жена.

Дочка тоже добавила децибел.

Казалось, что голос Федорцова производит на домочадцев возбуждающее действие.

— Сейчас-то вы чего воете? — не выдержал Федорцов. — Ну умерла, что ж, так и будете до утра заливаться?

— Не смей так говорить о маме!

— А как я говорю?..

— Потому что ты ее всегда ненавидел! — сквозь слезы простонала жена.

— Кого я ненавидел? — возмутился Федорцов. — Что ты несешь, дура?

При этих словах жена и дочь разразились такими рыданиями, что у Федорцова глаза полезли из орбит, но он себя сдержал. Некоторое время сидел, тупо глядя в угол, затем встал…

Женщины взвыли, как погребальные кликуши.

Федорцов чертыхнулся.

Порвал заявление.

Плюнул в сердцах.

Обозвал жену и дочь идиотками.

Ушел в комнату, хлопнув дверью, и включил телевизор.

МОСКВА — СОФИЯ

— …Митрофанова Валентина Семеновна, сорокового года рождения, русская, беспартийная. Образование среднее. К судебной ответственности не привлекалась… ранее за границей не была, родственников за границей не имеет, в плену, интернирована не была. Правительственных наград не имеет. Невоеннообязанная… Оформляется для туристской поездки в Болгарию…

В голове стучит кровь, руки трясутся, ладони мокрые.

«Завалят, проклятые!..» — вздыхает про себя Валентина, стоя перед комиссией.

Волнение накапливалось с утра. Вначале она долго препиралась с Веркой — что надеть.

— Комиссия — штука тонкая, — объясняла Верка. — В этом деле мелочей не бывает. Каждая деталь важна…

Подруга Верка дважды побывала в ГДР и считалась специалисткой по заграницам.

— Главное — никаких брюк. Брюки не прохонже… — объясняла она. — Нужна юбка, но не длинная… а еще лучше костюм, скромный, как у Терешковой.

— Где я тебе возьму костюм?

— Костюм ёк, — перебирая вешалки, констатировала Верка.

Остановились на коричневой юбке. Укоротили до чашечек, а вместо жакета приспособили одолженную у соседки старую кофту.

— Пусть не думают, что ты за шмотками рвешься, — сказала Верка. — И надо сделать укладку, это они любят… Но без косметики — никакого вульгарите. За бугром выпендривайся сколько влезет, а тут…

— Хоть губы чуть-чуть, что ж я лахудрой пойду…

— Пойдешь, куда денешься, если хочешь Европу повидать. И вообще, веди себя скромно, так не стой…

— Ну тебя!

— Не нукай, дура! Чего сиськи выставила. Стой ровно: пятки вместе, чтобы видно было скромную труженицу. Имей в виду, для нас в этой комиссии самое страшное — бабы. Баба сразу примеряет, нравишься ты мужчинам или нет. Если да — она тебя засыплет первой.

— А мужчины?

— Мужик тебя пожалеет, в крайнем случае. Ну, всплакнешь, если что…

— Еще чего!.. Не дождутся.

— И заревешь, не рассыплешься, для дела… Не графиня! За границу едешь!..

— Даже не верится…

Так и явилась Валентина на идеологическую комиссию в соседкиной кофте, старых туфлях, с непривычно взбитыми заначенными волосами. Только губы подвела.

Пока кадровик зачитывает документы и характеристики, из которых следовало, что Валентина является во всех отношениях женщиной достойной, устойчивой и в высшей степени активной, Валя разглядывает членов комиссии. Комсомольский секретарь и председатель завкома Бутейник когда-то работали в ее цеху; отставник Петр Маркианович тоже одно время сидел в инструменталке, потом, когда пошла мода на ветеранов, замелькал в президиумах и как-то незаметно перебрался в начальство; парторг, начальник производства… Выражения лиц у всех серьезные, смотрят строго.

Прямо напротив сидит незнакомая женщина с такой же, как у Валентины, лаковой прической.

«Вот она, вражья сила!» — думает Валентина, подбирая бюст. От волнения грудь ходит ходуном под линялой соседкиной кофтой.

— …Трудовая деятельность табельщицы Митрофановой не раз отмечалась благодарностями и денежными премиями. В коллективе Митрофанова пользуется авторитетом.

Чтение характеристики закончено, кадровик кладет бумаги на стол и снимает очки.

— Какие будут вопросы к Митрофановой?

— К работе в подшефном колхозе привлекалась? — спрашивает незнакомый солидный мужчина, сидящий у окна, но спрашивает как будто бы не ее, а парторга.

Отвечает председатель завкома:

— Обязательно привлекалась. Сколько раз вы ездили в колхоз в этом году, Митрофанова?

От волнения Валентина не сразу соображает, что надо отвечать. Голос срывается.

— В колхоз ездила…

— Сколько раз?

— Все разы, сколько привлекали.

— А конкретно?

Валентина судорожно вспоминает.

— Три или четыре раза…

— А точнее?

— Три… или четыре.

— Так три или четыре? — добивается председатель.

— Три, — едва выговаривает Валентина.

Солидный говорит «да-а…», но непонятно, с одобрением или, наоборот, осуждает.

— У меня вопрос, — говорит Петр Маркианович. — Вот тут сказано «общественно активна», а какую конкретно общественную работу вы выполняете в цеху? Или вообще?.. Расскажите.

— Я на демонстрацию хону, — неуверенно бормочет Валентина. Смотрит на членов комиссии, пытаясь понять, зачтется ли ей демонстрация.

Вид у комиссии кислый.

— И все?

Валентина напрягается, краснеет, но больше ничего придумать не может.

— Собрания посещает? — снова спрашивает Солидный у парторга.

— В обязательном порядке.

— А на собраниях выступаете или так отсиживаетесь? — допытывается ветеран.

Валентина оживляется.

— Выступаю!.. А как же… обязательно… всегда…

— Да-а… — вздыхает ветеран. — Не густо.

— Что же ты, Валя, про дружину не скажешь? — вставляет председатель завкома. — Валентина Семеновна у нас активная дружинница.

Скромная улыбка, пожатие плеч — «что считаться мелочами».