Господин директор (СИ) - о’Лик Франсуаза - Страница 26

Сбежав от него в универ, я сама подписала себе страшный приговор. Он нашёл меня и посадил дома на цепь. Ещё были наручники. Всё такое тонкое, обманчиво легкое. Но это был титан, и я не могла с ним справится. Я сидела в комнате месяц. То есть это потом я узнала что прошёл месяц, а тогда… тогда я была лишена всех гаджетов, любого развлечения, всего! У меня была только кровать и унитаз. И наручники с цепью. Меня не били, не насиловали. Но и лишили любого общения. Еду приносила на подносе глухонемая женщина.

Я хотела сбежать, но так и не смогла это сделать. В комнате не было окон, лишь дверь, всегда запертая на ключ. Она открывалась для служанки, и за ее спиной в коридоре всегда маячили два охранника. Два!

Потом я решила объявить голодовку. Что ж, этот план тоже не осуществился. На одном из подносов с едой я увидела записку от отца «Каждый пропущенный приём пищи увеличивает срок твоего заточения». Я слопала всю еду в один миг. Меня потом стошнило, и я лежала на полу, разглядывая еду.

Я не сразу до конца осознала написанное в записке. Но именно этот клочок бумаги подарил мне надежду. У моей тюрьмы был срок! Однажды я буду свободна! Возможно, я ещё даже не сойду с ума к этому времени.

Когда в мою комнату вошёл отец, я уже давно потеряла счёт времени. Он грустно на меня посмотрел, а потом сказал, что ему очень жаль. И чтобы я не смела больше сбегать от него.

Я вернулась в универ и была шокирована тем, что никто не придал значения моей долгой отлучке. Поэтому потом я приложила максимум усилий, чтобы завести как можно больше друзей, быть всегда как можно ярче и заметнее, быть всегда в эпицентре событий. Я боялась однажды вновь исчезнуть в той комнате навсегда и не быть спасённой, потому что никто не заметил моего отсутствия.

Со временем я подзабыла многое, но не своё заточение. Я была горда тем, что оно меня не сломало. Я даже считала, что смогу с усмешкой встретить подобное наказание однажды. Но нет, мой обед на ковре говорил об обратном.

На рассвете я пришла в себя. Вскочила с ковра и с маниакальной тщательностью сделала уборку дома. Потом заварила невероятно крепкий кофе и залпом выпила его, глядя в окно.

Вариантов действий у меня не было. Завтра я должна буду надеть то, что принёс отец, и должна буду выглядеть слишком откровенно. Директор мне этого не простит. Ну, так я же и хотела свободы от него, не так ли? Он такой же, как отец, и мне следовало держаться от него подальше. Школе, вероятно, будут грозить штрафы или чем там может угрожать комиссия? Меня, скорее всего, уволят… И это было грустно. Мне нравилось там работать. Даже с этими старшеклассниками-извращенцами.

Я вздохнула. Вроде ничего критичного лично для меня, но было неспокойно. Интересно, отец специально подослал меня в эту школу? Может, этот Геннадий замышлял нечто бОльшее против школы? Хотелось знать больше фактов, но приходилось иметь дело лишь со своими умозаключениями.

Мой внешний вид завтра должен будет сыграть большую роль в неизвестном спектакле. Директор так сильно хотел, чтобы я была одета сдержано, что отправил ко мне Егора. Но мне ведь нет никакого дела до желаний директора, да? Да.

По-хорошему, следовало даже переспать с Егором, чтобы точно поставить жирную точку в отношениях с директором.

Мне нужна эта точка. Мне нужно избавиться от ещё одного властолюбца! Но почему же так грустно от этой мысли? Почему на сердце так неспокойно? Почему я чувствовала себя предателем?

Подсознание шепнуло: потому что ты и есть предатель. Потому что нельзя опускаться так низко. Переспишь ли ты с Егором, или оденешься завтра вульгарно, или сделаешь и то, и другое — не важно. Это всё слишком подло. Директор такое не простит никогда. После любого из этих поступков можно будет забыть о его эгоистичной натуре, о командах, о зашкаливающей самоуверенности, о властности, о силе, о мужественности, об умении заботиться, о его комплиментах, о горящем взгляде, об умопомрачительном сексе с ним, о сарказме, о ласках…

Черт! Как убедить саму себя, что мне плевать на него?

Я с грустью подошла к зеркалу и осмотрела себя. Я должна это сделать. У меня не было выбора. Я могла только немного смягчить падение для себя, переспав с Егором. Возможно, тогда он бы остался на моей стороне и поддержал бы меня потом, после всего.

Это было так малодушно! Я недовольно скривила лицо. Нет. Я не паду так низко. Пусть я и предам директора, но без участия его брата.

Надо сделать снимки у Егора и попросить его отдать их директору через неделю. Как приятное воспоминание обо мне. Может однажды директор узнает причину моего поступка. А может и нет. В любом случае, для наших отношений это конец. К тому же, у директора есть Танечка.

А я… я переживу. Я же сильная.

Егор был рад меня видеть и по его тёплому взгляду я поняла, что он надеялся на мой приезд. Я сама выбрала фотозону — индустриальный стиль казался мне отражением директора. Сама я оделась в гримерке в прозрачный комбинезон. Прощальные снимки для директора должны были выйти горячими.

Я выскользнула из гримерки и не могла поверить своим глазам. Около фотоаппарата стоял директор собственной персоной. Он вновь всё перекроил — в который раз уже?! Я была уверена, что он вышвырнул Егора из фотостудии. Он даже стоял ещё в мотоэкипировке. Такой самоуверенный! С наглой ухмылкой! Я хотела сделать снимки — для него, между прочим! — но он своим появлением всё испортил! До чего же невыносимый человек!

Ко всему прочему, я не хотела видеть его сегодня, не перед тем, что придётся вытворить завтра. Директор мог меня сломить, заставить меня одеться прилично и тогда… тогда меня ждала тюрьма на целый год! Уж тогда-то я точно свихнусь! И всё из-за этого самоуверенного и напыщенного индюка!

Я плохо соображала, что делаю. Что-то кричала директору, дралась с ним. Но по-настоящему меня накрыло, когда я почувствовала металл цепей на запястьях. Вновь такое унижение, вновь так беззащитна! Меня трясло, из глаз градом катились слезы, желудок опять стягивался узлом, выталкивая мой хилый завтрак наружу, сердце стучало неровно, легкие не вбирали в себя воздух. Перед глазами всё уплывало, лишь директор стоял, и за него я и держалась — взглядом и остатками сознания.

Директор освободил меня, или я сама вырвалась? Не знаю. Я ревела у него на плече и, кажется, даже охрипла от этого.

Я была в полнейшей безысходности. Я даже отстранённо подумала, что самоубийство было бы выходом, когда вдруг услышала про конец октября. 31 числа Хэллоуин, его празднуют все англоговорящие страны. И у меня забрезжила идея. Я могла надеть то, что принёс отец, могла выглядеть вульгарно, но при этом ещё и выглядеть страшно. Как и положено на Хэллоуин. Он будет в пятницу, но какая разница? Я могла вести уроки про этот праздник целую неделю.

Это бы спасло директора и, возможно, меня саму. Нужно было только всё продумать.

Я не смела радоваться.

Директор предложил все же провести фотосессию, и я согласилась. Мне нужно было немного отвлечься, прийти в себя. Меня по-прежнему ещё колотило внутри, но было уже легче и я решила отыграть роль до конца. Соблазнительная фея на заводе? Пусть будет так.

Я выгибалась, прижималась к суровому станку, закидывала на него ногу и терлась, как мартовская кошка, под всё более тяжелеющим взглядом директора. Он прятался за объектив фотокамеры, но я видела его напряженную позу, слышала шумное дыхание и, сама того не желая, заводилась.

Вот ещё минут десять назад мир был жесток ко мне и слеп, а сейчас…

Я почувствовала, что трусики стали мокрые и скользнула к ним рукой. Да, и синтетическая ткань отчетливо показывала возбуждение моей извращённой натуры. А как иначе мне себя назвать в этих обстоятельствах?

Но какой-то глубинной части меня это нравилось. Нравилось быть в стрессовой ситуации, нравилось ходить по острию ножа, нравилось возбуждаться от одного лишь массивного станка… или не от него, а от взгляда директора, который, казалось, видел то, что будет здесь через минут пять. Я, прижатая к холодному и жёсткому боку станка, с широко разведёнными ногами. Я, опирающаяся руками о неровную кирпичную стену и выгибающая спину. Я, стонущая от нарастающих чувств внутри меня.