Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина - Страница 17

Мы вышли из автомобиля и направились к входу. Высокая башенка вокзала подмигивала стрелками круглых часов, кованные калитки на высоких арках были отворены, вокзал ждал пассажиров. Алексей не взял с собой слуг, некому было расчищать путь в плотном людском потоке,  только этого и не требовалось. Крестьяне и рабочие безошибочно чувствовали барина, расступались и низко кланялись князю. Въевшееся под кожу раболепие. Такое естественное, и от того еще более страшное.

Равенство… сколько нам идти до него?

Замечала бы я эти мелочи, если бы имела титул, если живы бы были родители? Или пребывала в счастливом неведении, зная лишь одну сторону жизни, зная лишь парадный Петербург?

Алексей остановился на секунду, чтобы бросить подаяние нищему. Тот запричитал что-то благодарное и ударился головой о землю.

Я перевела взгляд на треугольную афишу, анонсирующую «Жизель».

– Желаешь посмотреть? – снова подал мне руку Милевский.

– Меня уже пригласили, – ответила я, ступая за ним.

Князь нахмурился, промолчал.

– Жандарм! Жандарм! – тучный мужчина громко звал полицейского и хлопал себя по пустым карманам, надеясь ошибиться, но уже догадываясь в верности своих предположений.

Ограбили. 

– Ждем-с, – пассажир, одетый в клетчатый пиджак сжимал в руке билет и утирал лоб тыльной стороной ладони. Теплое пальто он перекинул на руку, вероятно, бежал и упрел. От того и дышит так часто.

– Клавдия, где расписание?!  – визгливо крикнула какая-то женщина.

– Пар-ти-я-ми по со-рок че-ло-век, – по слогам читал какой-то рабочий. – Василий, что такое пар-ти-я-ми?

Вокзал говорил на разные голоса, жил собственной жизнью. Сколько встреч и расставаний хранило это место, сколько радости и печали. Романтика дорог, для многих жителей империи – прокатиться на чугунке было незабываемым приключением.

Протяжно загудел гудок, колеса исполинской машины слегка двинулись, облако пара с громким шипением поднялось в воздух.  Скорый поезд ждал отправления. ½ Петербург – Москва. Алексей уверенно направился к выкрашенному в синий вагону.

Салон же был пугающе красным. Красный ковер, красная обивка дивана и красные стены.

Алексей подошел к письменному столу и взял телефонную трубку.

– Соедините с буфетом, – приказал князь. – Любезный, подайте завтрак, да не задерживайтесь.

Я откинула штору с небольшого квадратного оконца. Солнце на миг ослепило глаза.

– Отдохни, – сказал мне Милевский, – путь предстоит долгий.

– Литерный поезд, – заметила я и повернулась к Алексею. – Княжна Давыдова ожидает высоких гостей?

Он подошел к окну и вернул занавес на место.

– Вчера ты виделась с Денских.

Князь не спрашивал, констатировал факт. Я стянула с шеи платок.

– Виделась.

– Тебе не следует общаться с Анастасией.

– Что вы говорите? – выдавила я. – Вижу, обещание не вмешиваться ты тоже забрал.  

Алексей поджал губы. Я хмыкнула и отошла к креслу – не стала ждать оправданий. Их не будет. Я знаю это как никто другой.

Июль пахнет скошенным сеном. Жаркий густой воздух обволакивает, заставляя волосы виться, забирается под платье. Гонит в воду: остудись! Узкая холодная и быстрая речка в имении Милевских с радостью принимает купальщика. Алексей только вышел из воды – широкая белая рубашка, которую он накинул, прежде чем подойти, намокла и почти не скрывает бронзовой кожи.

Я листаю книгу в большом плетеном кресле. Белый шелковый зонт защищает от солнца, но не дарит прохлады. Только воды я с недавних пор опасаюсь. У маленькой наследницы Шуваловых так много страхов…

– А ты, Мари? – он садится на землю, широко расставив ноги, срывает травинку и надкусывает её кончик во рту.

– Не хочу.

Я утыкаюсь в неинтересные страницы, я не желаю видеть его лица. Но сердце срывается на бег лишь от того, что он рядом.

– Милая, ты услышь меня, – тихо запевает Алексей, – под окном стою я с гитарою! Так взгляни ж на меня, хоть один только раз. Ярче майского дня чудный блеск твоих глаз!

Бархатный голос обволакивает. Книга падает на траву из ослабевших рук, высокородный трубадур бросается мне на помощь. Встает на одно колено и протягивал испачканный переплет.

– Благодарю, – тихо отвечаю я и словно завороженная смотрю в черные глаза.

– Признаюсь, это не та благодарность, на которую я рассчитывал, – горячо шепчет Алексей.

Его голос, пьяное лето ли тому виной, но я сама тянусь к его губам. Я ловлю пряное дыхание и тону в темном взгляде. Солнце слепит, я закрываю веки. Под моими руками мокрая ткань его рубашки. И тягучее чувство вины где-то внутри …отрезвляет, возвращает рассудок. Я отстраняюсь и смотрю в затуманенные глаза Алексея.

– Покойная сестра писала мне, что у вашего сиятельства талант, – улыбаюсь я. – Это так. Даже жаль, что князей не берут в скоморохи. Впрочем, это не мешает вам играть в собственный кукольный театр. Правда куклы нынче дороги, но и это не беда! Зато можно выбросить, коли надоест, глядишь, уже и новая подросла. 

Милевский щурится, отбрасывая в сторону изломанную травинку и, поднимаясь на ноги, отвечает:

– Верно.

Он уходит в дом, оставляя меня. Небо темнеет, и воздух дрожит перед летним дождем.

Князь не оправдывается передо мной.

Никогда.

Я откинула голову на мягкую спинку кресла, расстегивая пуговицы на пальто.

– Младшая Денских была замечена в дурной компании, – всё-таки ответил Алексей. – Анастасия состоит в одном из запрещенных кружков.

Настя… зачем? Почему? Неужели тебе мало было моего примера? Неужели террор может изменить мир к лучшему?

Вероятно, я излишне резко дернула петлицу. Гнилая нить оборвалась, и деревянная пуговица осталась в моих пальцах.

– Красная плесень пожирает молодые умы, – заметила я и рывком поднялась на ноги – повесить на вешалку пальто.

Милевский преградил мне путь:

– Дай мне.

Он протянул руку, и я сощурилась – свет сияющей радугой отразился от крупного бриллианта в мужском перстне. Я сжала деревянную пуговицу в ладони. Столько лет…  а я всё никак не привыкну к бедности.

– Не стоит утруждаться, ваше сиятельство.

– Не дури, Мари! – прикрикнул он на меня.

Не дурить? Я расправила плечи, но стук в дверь не дал мне ответить. Буфетчик принес заказ, и я захлопнула рот, позволяя князю забрать злосчастное пальто.

Алексей повесил его на вешалку и открыл. Слуга вкатил маленькую, покрытую белой скатертью тележку. Её круглые ножки звякнули на пороге, и звук утонул в густом ворсе красного ковра. Запахло самоваром. Натертый до блеска медный хозяин трапезы радостно сверкал посреди купе.

Поезд слегка качнуло. Еще раз победно загудел гудок, застучали колёса. Мы покидали Петербург.

Напомаженный работник поезда был услужлив и сверкал не меньше самовара. Ослепительно белый пиджак его дополняло такое же белое, перекинутое через руку полотенце. Алексей выдвинул стул и жестом предложил мне сесть. Вежливая забота князя не осталась незамеченной.

– Чаю, барышня? – спросил мужчина и сахарно улыбнулся, словно и не бросал до этого презрительных взглядов, брезгливо поджимая губы. Девица в форме сыскной полиции наедине с сиятельным князем, какой пассаж.

– Да, пожалуйста, – я села за стол и приняла из его рук дымящуюся чашку.

– Вы можете быть свободны, – отпустил буфетчика Алексей, сунул довольной обслуге рубль, запер дверь и сел рядышком со мной.

Целый рубль.

Я уткнулась в тарелку. Пила чай. Ела горячую кашу. За столом прислуживал князь. Шум паровоза служил мне музыкой и заменял Алексею собеседника, я молчала.

– Mon ange, parle moi! – не выдержал Милевский.

Поговорить? Что ж, извольте.

– Расскажи мне о краже в доме Давыдовой? – подняла я на него глаза. – Что конкретно пропало, есть ли подозреваемые?