Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 11

— Держи, сластена моя, — протянул он Прасковье.

— И все, — разочаровано вздохнула дочь, вызвав смех молодых бояр.

— А чего ж еще? — притворился, будто и не понял, отец, удивленно поднимая брови.

— Ленты али колты, колечко еще, — надула губы Прасковья.

— Да говорят, ты мачехе грубила, — усмехнулся Всеволод, покосившись на Якова.

— Ничего я ей не грубила! — возмутилась Прасковья. — Врет она все! — и с ненавистью глянула на Настасью.

Да что ж такое?! Шутка Всеволода, а он явно игрался, снова за семь верст отбросила мачеху от падчерицы.

— Хорошо она себя вела, навет то все, — решилась и спешно подошла Настасья.

— А ты? — коротко произнес Всеволод, кольнув очами. — Ты себя хорошо вела?

Настасья не знала, как ответить. Князь строил с ней беседу, как с сопливой девчонкой, позоря пред боярами-ухарями. А уж дружки княжьи во всю готовились к потехе, ехидно щурив очи и перешептываясь.

— А? Светлая княгиня, язык проглотила? — сделал к ней полшага Всеволод.

— Как водимой[2] положено, — коротко ответила Настасья, смело не отводя взгляд.

— Беги, Прасковья, — слегка подтолкнул дочь князь, — уж в горнице у тебя подарки лежат. А вас, други, жду завтра за трапезой.

Вот так он решительно взял и выпроводил всех нежеланных свидетелей. Прасковья радостно полетела к сеням, бояре, пряча сожаление, откланялись. На дворе установилась тишина, тиун и челядь ждали отповеди провинившейся княгини.

— Княже, заждались уж, где ж так долго? — будто только что пришел, откуда-то из-за угла выкатился Ермила, широко сияя натянутой улыбкой.

— Ну вот, все и собрались, пора собачиться, — холодно произнес князь, скрещивая руки на груди.

[1] Мятля — плащ.

[2] Водимая — жена.

— А чего ж собачиться-то? Мы тя ждали, княже, княгиня, вон все печалилась, — Ермила изо всех сил сглаживал напряжение, пытаясь втиснуться между Всеволодом и Настасьей, но князь недовольным жестом отстранил его.

— Так печалилась, что на княжьем престоле восседала, гостей в гриднице принимала, быстро во вкус вошла, — на лице Всеволода заиграли желваки.

— Мне надо было, чтобы меня послушали, чтобы надежней, — сделала попытку объясниться Настасья.

— А почему они должны тебя слушать? Кто ты здесь такая?! — почти заорал Всеволод. — Кто тебе дозволял? Я, уезжая, наказал тебе, бабе, княжество блюсти?

Настасью прямо сдувало ненавистью. Вот она одна в этом позорном кругу, и все против нее, Ермила не в счет, он будет защищать княгиню до той поры, пока самому безопасно, поперек ярости Всеволода не пойдет.

— Я, как долг велит княгине, сделала, — выдохнула Настасья, и сама понимая, что лучше было бы и вовсе промолчать.

— Ты здесь не княгиня, ты здесь никто! Власти как мать захотела?! Может уж мечтаешь меня со света сгноить?

Настасья задохнулась от оскорбления, страх прошел, по венам тоже побежала ярость, способная сожрать изнутри. Все стало неважным, и себя не жаль. Только обида и ненависть.

— Я здесь княгиня, пред Богом венчанная, — Настасья слепыми от пелены глазами обвела толпу. — А власть мне не нужна, и княженье твое не нужно, и сам ты мне…

Договорить она не успела, потому что в круг влетела запыхавшаяся Фекла с княжичем Иваном на руках.

— Дождались, светлейший! Радость у нас, уж такая радость! — под острым носом заиграла открытая широкая улыбка. — Ну-ка, Иванушка, ну-ка, покажи батюшке, — и Фекла бережно поставила малыша на землю, придерживая за руки. — Ну-ка, смотрите.

Ключница отпустила руки, а Иван остался стоять кривым столбиком. Чуть пошатнулся, агукнул, скуксился под чужими взглядами, потом увидел Настасью, мяукнул: «Ма» и сделал шаг.

— О-о-о, — замерла, вдыхая воздух, толпа.

— Ма!

Второй, третий шаг… покосился…

Настасья рывком бросилась к сыну и подхватила его на руки.

— Видели, видели?! — победно выкрикнула ключница. — Княгиниными молитвами.

— Колдуна дочь, — бросил кто-то из-за спин.

Всеволод ошалело не спускал взгляда с сына, а в уголках очей блеснула влага, неужто плачет? И Настасья обнаглела — подойдя вплотную, сунула сына в руки отцу:

— И Ивашу как Парашу подыми, он тоже так любит, — с легким укором произнесла она.

Сын испуганно притих, оглядываясь на Настасью.

— Отвык? Это батюшка твой, — ласково проворковала она.

И Всеволод прижал сына к себе, расцеловал, поднял вверх, что-то нашептывая, отворачиваясь, чтобы челядь не видела слез.

— На матушку похож, — вздохнул он, возвращая Ивана Настасье.

И в первый раз Настасья не почувствовала ревности, она берегла свое счастливое прошлое, так почему и князю не сберегать светлые образы.

И Всеволод исполнил обещание, не хотел, то было видно по глазам, но преклонил пред Настасьей колено:

— За сына благодарствую, — сухо произнес он.

Опять возникла неловкая тишина, нет злость не прошла, на Всеволода Настасья была крепко обижена, но то была уж не ярость, а глухая неприязнь.

— Чего-то я с дороги расшумелся, — смущенно проворчал князь, поднимаясь. — Впредь, коли не велю, соборы не созывай.

И широким шагом пошел к крыльцу.

— А еще, — кинулся за ним Яков.

— Чего там еще? — раздраженно дернул плечами Всеволод.

Яков быстро зашептал на ухо князю, беспрестанно озираясь то на княгиню, то на Ермилу. Настасья сумела расслышать лишь: «Желана». «Так тиун, выходит, про самое главное-то еще не выболтал, — с досадой прикусив нижнюю губу, приготовилась к новой вспышке княжеского гнева Настасья. — Кто его сейчас-то за язык тянет?»

Всеволод замер, спина выпрямилась, словно он проглотил кол, плечи напряглись.

— За кого она ее выдала? — через плечо прищуренным глазом глянул князь на гордо вскинувшую подбородок Настасью.

— За Путшу, прасола с Никольского конца.

— Прасола? — Всеволод сделал вид, что не расслышал.

— За него, — утвердительно махнул головой Яков.

И тут князь закатился безудержным смехом, сотрясаясь всем телом и опираясь на растерявшегося Якова.

— И за князя, и за сваху, ай да княгиня.

В волю отсмеявшись, бодрой молодецкой походкой князь покинул двор.

Яков трусливо сбежал следом за Всеволодом.

Союзники остались стоять в вытоптанном десятками ног круге.

— Пронесло, — вытер пот со лба Ермила, — на волосок были, прямо на волосок. Еще чуть-чуть и…

— Поорал бы да разошлись, — беспечно отмахнулась Фекла.

— То-то ты с мальцом на руках прилетела, — поддел самоуверенную ключницу боярин.

— Так князя жалко стало, вот и прибежала, — усмехнулась Фекла, подмигивая расстроенной Настасье. — Наговорит глупостей княгине, а потом стыдно будет глаза поднять. Знамое дело.

— Не будет ему стыдно, я для него «никто» здесь, — Настасья не выдержала и наконец заплакала.

Лихорадочными жестами утирая слезы, она передала сына Фекле, руки плохо слушались.

— Зря убиваешься, к тебе же летел, коня чуть не загнал, — улыбнулась ключница.

— Седмицу как-то не спешил, — не поверила заманчивым выводам Настасья.

— Так дотерпелся, что невмочь стало. Уж я его породу изучила.

— Он меня ненавидит. То ты не слышала, как он здесь орал.

— Не держи зла. Пред слугами, что петух, хорохорился.

— Не могу я уже, я ж ничего дурного не делаю, никому зла не желаю, стараюсь, а он… мочи нет, в монастырь хочу, — Настасью трясло.

— Пойди, поплачь, — подал голос Ермила, — выплачешься, полегчает. И никаких монастырей. Фекла следи за ней. А Яшка, вот змий, видать Домогост ему чего посулил.

Настасья лежала, тупо глядя в матицу[1]. Опухшие веки пощипывало, грудь еще время от времени сотрясали нервные конвульсии беззвучных рыданий, но слез больше не было. «Я никто. Вот так, просто, дочь колдуна и никто». Большая бабочка застучала в слюдяное оконце, просясь на волю. Настасья заставила себя подняться, разбитой походкой старухи добрела до окна, распахнула ставни, выпуская пленницу, повернулась и увидела Всеволода.