Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 41

В Дмитрове она никогда бы не решилась так пошутить, там вообще было не до шуток. А дома все можно. Это же дом!

Терем всполошился, забегали домочадцы. Братец Андрей, лохматый и сонный, но в кольчуге и при мече, вывалился почти кубарем с крыльца прямо в объятья сестры. За ним подбежали Роман и Борис, тоже получая свою долю приветствий.

— А матушка где? Матушка?! — закрутила головой Настасья… и увидела мать.

Елена, простоволосая, в наскоро накинутом на плечи убрусе, летела к дочери, давясь слезами. Отпихнула сыновей, взяла в тонкие руки щеки Настасьи, неверящим взглядом пробежала по чумазому лицу:

— Живая! Живая! Мы ж тебя схоронили! — Елена прижала дочь к себе до хруста в суставах. — Живая!!! Доченька, родненькая, светик мой.

Мать что-то шептала и шептала, глотая, обильно льющиеся слезы.

— Ну, чего ж ты плачешь, я же здесь. Живая и здоровехонькая, — тоже утирая слезы, произнесла заготовку от дозорного Настасья.

— А я дурная мать, я не почуяла, поверила. Прости меня, — целуя дочь в висок, прошептала Елена.

— Самая лучшая матушка, моя родненькая, — положила ей голову на плечо Настасья.

За стенами просыпался лагерь ворогов, город в крепкой осаде, но никогда за несколько месяцев Настасья не чувствовала себя так умиротворенно. Никогда она, дурная, больше не будет сомневаться в силе любви родителей и другим того не позволит.

А матушка изменилась, нет, не постарела, все так же хороша: те же синие озера глаз под тонкими дугами бровей, лебединая шея, гордый поворот головы, прямая спина, плавные движения рук и вкрадчивый голос, убаюкивающий внимание мнимой мягкостью. Но все же вид у княгини Чернореченской был измученным, уставшим, где приятная округлость щек и свежий румянец, где смешинки в уголках губ, заставлявшие невольно улыбнуться в ответ? И эта проступившая меловая бледность кожи, словно Елена несколько месяцев не выбиралась из темного погреба.

— Плохо вам здесь? — сочувственно проронила Настасья, присаживаясь у ног матери.

— У нас? Да что у нас? Где отец? — Елена провела тыльной стороной ладони по лбу, будто пытаясь смахнуть тревоги. — Я к нему посылала до осады, а теперь и не знаю, может гонцы уж вернулись, да не могут в град пробраться.

— А отчего вы решили, будто я умерла? — Настасья заглянула матери в глаза.

До этого дочь только рассказывала и рассказывала матери о своих злоключениях, ничего не утаивая, как на исповеди. Наболело, хотелось вытолкнуть из себя дурные воспоминания, и мать все понимала, не перебивала, лишь хмурилась и время от времени сжимала руку дочери, не в силах сдержать накатившее волнение. И вот настало время самой Настасье задавать вопросы.

— Кто вам сказал, что меня нет?

— Сам братец Давыд человека послал, передал — в Дмитрове бояре мятеж подняли, дочь твою и племянников удавили.

— Соврал или ему так передали? — задумчиво посмотрела в щель половиц Настасья.

— Бог ему судья, — мрачно произнесла Елена, — не думала, что после смерти отца так будет. Андрею уж сказала — коли кто из вас так поступит, и с того света прокляну.

— Они так не сделают, не тревожься, — Настасья вложила всю уверенность в голос.

— Так я и о своих братьях думала, а видишь, что вышло, душит нас в железных объятьях братец Давыд. И от Всеволода я такого не ожидала, — Елена сползла с лавки вниз и тоже села рядом с дочерью на мягкий мех медвежьей шкуры. — Надеялась, что он тебе мужем добрым станет, как для сестры был. Плохо я, видать, людей знаю. Как та грамотица по осени пришла, что обижают тя в Дмитрове, я хотела сама за тобой ехать, в глаза бесстыжие зятю посмотреть, но отец не дозволил, сказал, пусть Вышата съездит, разузнает получше, может ложь, чтоб с Всеволодом рассорить. А Вышата, старый хрыч, как воротился, уж так соловьем пел, как у вас все ладно да мирно.

— Так и ладно все было, все же наладилось, победила я их… Думала, что победила, — Настасья вздохнула. — Люб он мне.

Мать и дочь обнялись.

— Под утро надо светцом со стены помахать, — напомнила Настасья, — Ростислав сказывал, под утро сон самый крепкий, врасплох их застанем.

— Сил у нас мало, — с надрывом выдохнула Елена, — можем и сами сгинуть, и Ростислава загубить. Андрей-то рвется, а вот мы с Вышатой крепко думаем. Знать бы, что отец жив, можно было бы и еще подождать… а если нет, — слова дались Елене нелегко, — а если нет, то это последняя наша надежда, последняя, град для детей сохранить, изгоями не стать. Знак подадим, — решилась Елена, быстро поднимаясь.

— Мы выстоим, не можем не выстоять, — одобряюще закивала Настасья и сама себе поверила.

Ночь истаивала на глазах, серела, бледнела, теряла бархат темноты. Звезды тускнели, уплывая от взора в глубины небесного свода. Пора! Вышата, нахмурив седые брови, махнул рукой, и дозорные запалил два светца. Горящие головешки сошлись в воздухе, чертя огненный крест. Где-то за ельником, на той стороне Чернавы отозвались таким же знаком. Ростислав увидел, началось движение.

— Открывай! — рыкнул старый воевода, и створы Золотых ворот со скрипом побежали в разные стороны.

Не дождавшись полного открытия, чернореченские вои устремились в образовавшуюся щель. Отчаянно затрубил рог, это залесцы подняли тревогу, лагерь неприятеля суетливо пришел в движение. Послышались первые удары железа, крики, матерщина, ржание коней. Бой закипел.

Настасья с Еленой стояли за волоковым оконцем Тайницкой башни, не подходя слишком близко, чтобы не задело стрелой. Отсюда хорошо был виден лед спящей реки, по которому скакали верховые ратные Бежска. Ростислав летел впереди, сердце Настасьи сжалось от страха: «Господи, убереги его, Господи, помоги!» Шум усилился.

— Что там происходит? — крикнула Елена вниз одному из пробегавших по двору воев.

— Бьемся, матушка, — с поклоном отозвался тот и побежал дальше.

И снова звон, крики, стоны, ржание…

В оконце опять замелькали всадники, вои Давыда выталкивали ратных Ростислава на лед, движение пошло в обратную сторону. Силен Давыд, и захваченный врасплох, сумел собраться. В распахнутые ворота вбежало несколько лошадей без всадников. Перелом битвы? «Неужели проигрываем?!» Хотелось на стену лезть от беспомощности. Настасья, рискуя, подошла ближе к оконцу, но мать с силой дернула ее за плечо, отстраняя:

— Куда, дурная! Здесь стой!

Еще одна взмыленная лошадь без седока влетела в град, за ней два воя втащили крепко раненого. А на льду бой уже шел на середине реки. Ростислав, не останавливаясь, работал мечом, отбиваясь от троих… Троих!!! Самого Давыда не было видно, может он и в битве не участвует, стоит в сторонке со свежими силами, еще не вступившими в рукопашную? Сколько у него людей? Всех ли видели? Если есть еще скрытая дружина, тогда дело совсем дрянь.

Настасья опять невольно подалась к окну. Из-за поворота Чернавы выезжали люди. Ратные, хорошо просматривались ощетинившиеся копья и сверкали шишаки. Новые силы? Подмога Давыду?! Надо предупредить Ростислава, он может оказаться в ловушке. Настасья буквально влипла в бойницу, набрала в грудь морозного воздуха и… Знакомый корзень у переднего всадника… Корзень! «Отец! Это же отец!!!»

— Отец!!! — заорала она, срывая голос. — Отец едет!!! Отец!

Смертоносное жало стрелы пролетело у самого плеча и вонзилось в бревенчатую стену. Настасья, охнув, отпрянула, но с лица уже было не стереть улыбку.

— Батюшка едет, — прошептала она матери.

— Что ж ты себя не бережешь? — сокрушенно покачала головой Елена, она уж и сама наполненными влагой очами следила за вываливающейся из-за поворота дружиной мужа и особенно за всадником в ярком аксамитовом корзене, том, что княгиня Чернореченская вышивала собственной рукой. Как не узнать?!

Димитрий вернулся!

И вот уж вои Давыда бегут, сломя голову. Наконец Настасья увидела и самого дядьку-иуду. Нарядно облаченный, что на праздник, тот, проскакав вдоль кромки реки, что-то надрывно прокричал и махнул отступление. Две дружины против одной, да без изготовки — дело проигранное, это он сразу оценил, не тратя напрасно силы.