Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 6

— Ой, княжна светлая, — заворковала Ненила, — да разве ж я с княжичем не справлюсь, да я вот эту егозу, — она указала на Настасью, — крохой совсем за пазухой сотню верст везла. Тоже тощая да махонькая была, меньше котенка, а вон какой красотой выросла. И ты не кручинься, накормим, — она слегка коснулась плеча Прасковьи. — Пирожок отведаешь?

— Не надо мне ваших пирогов, — нервно дернула плечом девочка. — А батюшка узнает все, велит сам вам Ивашу вернуть…

— Батюшка твой знает и мне волю на то дал, — перебила ее Настасья.

— Врешь ты все, побожись! — опять на крик сорвалась Прасковья.

Настасья перекрестилась на красный угол.

— Все равно врешь, — упрямо бросила Прасковья, но оттопыренные ушки слегка покраснели.

— Садись — садись, пироги с брусникой, медовые, сладенькие, — бесцеремонно потянула девочку к столу Ненила. — корочка румяная. Про княжну и пирожок басню-то[1] слыхала?

— Нет, — честно призналась Прасковья, давая усадить себя на лавку. — А что княжна?

— Ну, как же, жила-была девица-раскрасавица, не девка черная, а княжья дочка. Захотелось ей раз пирожка отведать, да не простого, а заморского, с чудо-ягодой, кто того пирога отведает, тот сможет на человека глянуть и сказать хороший он али дурной. Молочка подлить, чего в сухомятку-то давиться?

— Угу. А зачем ей то надобно было? — жадно начала есть Прасковья.

«О-о, за свадебным пиром, про княжну-то и забыли, девчонка голодная», — отметила про себя Настасья.

— Были вкруг нее слуги злые, завистливые, — махнула неопределенно рукой Ненила, — на хороших людей говорили — дурные, а на дурных — хорошие, и так княжну запутали, что решила она пирожок ведовской раздобыть. А в одной стороне жил княжич пригожий… — Ненила все плела и плела словесный узор, Прасковья слушала, наминая пироги и бросая украдкой изучающие взгляды на Настасью. Та сидела молча и делала вид, что тоже внимательно слушает. Напряжение начинало спадать.

Прасковья зевнула.

— Может с Ивашей рядком ляжем, басню дослушаем? — осторожно предложила Настасья.

Девочка замерла в раздумье.

— Матушка мне колыбельную пела и по голове гладила, — с надрывом проговорила она.

— Так и я могу, — улыбнулась Настасья.

— Не хочу тебя, не хочу! — неожиданно закричала Прасковья и, вскочив из-за стола, стрелой скрылась в черноте дверного проема.

— Догнать ее надо, — спохватилась Настасья, коря себя, что слишком поторопилась.

— Не надо, не все сразу, — положила ей руку на плечо нянька. — Охо-хо-хо-хо, бедное ты мое дитятко, тяжелая ноша на тебя легла.

Лежа при свете тусклой лучины на широком ложе и прислушиваясь к мерному дыханию малыша, Настасья глотала одну слезинку за другой. Такая вот свадьба у нее «развеселая» и такая вот первая ночка мужатой бабы. «А все ж он прощения у меня попросил, а ведь я бесчестье ему нанесла, крепкое бесчестье — прилюдно умыть, а он все ж сам повинился, может слюбиться не сможем, так хоть обижать меня не станет?»

[1] Басня — здесь сказка, в Древней Руси слово «сказка» не использовалось в современном значении.

— Утром князь всегда с семьей трапезничает.

Настасья едва поспевала за высоченной и худой ключницей Феклой.

Фекла, при каждом шаге размахивая длинными руками-плетями и сильно сутулясь, на ходу наклонялась к новой княгине, беспрестанно тараторя и обрушивая на Настасью ушат нужных и ненужных сведений:

— А по полудню все больше с боярами в гриднице сидит, обсудят там чего важного, да и перекусят, чем Бог пошлет. А княжне мы в трапезной накрываем, а княжича няньки кормили, мал он еще за столом сидеть. А вечеряет князь… — тут Фекла замялась, закашлялась.

— Где князь вечером трапезничает? — насторожилась Настасья.

— Да то в гостях у кого из мужей почтенных, то к себе в горницу прикажет кушанья принести, по-разному. А от прежней княгини, упокой Господь ее душу, рукоделие осталось, — быстро перевела ключница разговор, — и паволока, и аксамит, и нить златая, и иглы годные, так я велю, светлейшая, все к тебе снести.

— Не надобно, — у Настасьи неприятно перехватило дыхание, — княжне отдай, ей от матушки приятно будет взять, а у меня все свое привезено.

— Ой, да Параскева наша к рукоделию не больно-то охочая, — ворчливо отмахнулась Фекла, — усидеть долго не может, только нитки изорвет.

— Все равно отдай, — Настасье не хотелось брать вещи покойницы, она и так чувствовала себя захватчицей.

— А хозяйство у нас невеликое, — продолжила ключница, — я все покажу, да за все отчитаюсь, как положено. И на торг княгиня Ефросинья ходила, не брезговала. Коли, светлейшая, захочешь, так я и тебя сведу.

Фекла не проявляла враждебности, как остальные слуги, и тем подкупала Настасью. Княжьи холопки смотрели на новую княгиню без почтения, даже с каким-то вызовом, все утро громко шушукались за спиной, так, что Настасья слышала обрывки фраз: «Не пришел… смугла, что поганая, наша-то беленькой была… да любой бы не пришел, ежели б ему на голову крынку одели, дикая». Никто Настасье не сочувствовал, она ощущала себя скоморохом на потеху, только гуслей да дудки не хватало. Хотелось топнуть ногой, как давеча Прасковья, и всех прогнать прочь, но княгиня, собрав всю волю в кулак, делала вид, что ничего не замечает.

И только бойкая Фекла приняла новую хозяйку с почтением и простоватой деловитостью, и Настасья сразу потянулась к ней, нащупывая среди вязкой жижи враждебности, твердую почву.

— На торг я бы сходила, да и град посмотреть хочется, — робко призналась Настасья.

— И то верно, — одобрительно закивала ключница, распахивая пред Настасьей двери трапезной.

Расписанные стеблями трав и цветами стены радовали глаз, комната была просторной и светлой, из приоткрытых окон лился яркий утренний свет. За большим длинным столом уже сидела Прасковья, нетерпеливо покручивая ложку. Настасья выдохнула, изобразила улыбку и решительно вплыла в трапезную.

— Здрава будь, Прасковьюшка, а братец твой откушать изволил, зря ты печалилась. Ненила кашку уж такую добрую состряпала. Ивашка целых три ложки проглотил.

— Всего-то, — протянула разочарованно девочка, морща нос.

— Так полные же, а там, глядишь, и еще съест. И ложку сам в ручки взял, он своей ковырял, пыхтел, как взрослый, а нянька своей кормила, так и поладили, — Настасья хохотнула, призывая и девочку повеселиться, но Прасковья по-прежнему смотрела на нее волчонком, хмуря белесые брови.

Настасья замерла у стола, куда же сесть? Матушка Елена всегда садилась по левую руку от отца, но Настасья вроде бы как и не настоящая княгиня, пренебрегаемая, может лучше отсесть на другой край стола, захочет князь, так позовет рядом присесть?

Холопки начали вносить дымящиеся кушанья, одна из них иронично хмыкнула, заметив растерянность новой хозяйки. «Как же, позовет он! Жди. Чего мне стыдиться, я княгиня венчанная», — и Настасья уверенно села по левую сторону от устланного мехами княжьего места.

И тут в трапезную вошел Всеволод: движения уверенные, резкие, голова горделиво вскинута, лишь по слегка скривленным уголкам губ можно догадаться, что князя терзает жесткое похмелье.

— Фекла, квасу холодного вели подать! — гаркнул он.

— Уж стоит, светлейший, уж поставили, — указала ключница на запотевшую крынку.

Князь, не глядя по сторонам и не удостоив княгиню даже беглого взгляда, тяжело опустился на лавку, двумя руками схватил крынку и сделал несколько жадных глотков.

— Худо тебе, тятюшка? — пискнула Прасковья и, подражая отцу, хмуря бровки.

— Хорошо, дитятко, хорошо, — и столько ласки и нежности было в его голосе, что Настасья опять почувствовала себя совершенно лишней и ненужной.

За трапезой болтала лишь Прасковья, рассказывая отцу, что вчера делала, куда бегала, с кем играла, и только о том, что приходила есть пироги к Настасье, девочка упрямо промолчала. Да Настасья и не ждала этого. Молча новая княгиня смотрела в стол, есть не хотелось. Готовили местные стряпухи недурно, каша рассыпчатая, жаркое распаренное, приправленное пряными травами, но кусок в горло не лез. Князь тоже лениво мял ложкой кашу, то ли его тяготило похмелье, то ли присутствие молодой жены.