Снежник (СИ) - Елисеева Александра - Страница 31

Его завернула в свой старый платок и вышила немудрое имя простыми и крупными стежками. Азарий. Как прадеда звали. «Светом озаренный» – означало оно … Ну и пусть, что ее дитятко погибнет с самым первым лучом, ни дня прожить не сможет в страшном лесу. Зато его имя светло, будто ясный весенний день.

Не нареченные, как в народе ходила молва, дети к своим матерям потом возвращались. По ночам своих родительниц звали, прося их назвать, а потом того ужаснее наяву приходили. И там уж и к себе, за чертог, забирали…

Она остановилась и положила дитятко на ковер из мягкого болотного мха. А мальчик молчал, лишь голубые глазенки распахивал. И смотрел так пронзительно, что боялась в иной раз мать взглянуть на свое чадо. Сама не призналась бы она ни за что, как стыдно ей пред ним было.

Сперва ведь даже она решила, что плод из нее мертвым вышел. Не кричал, не плакал, на свет появляясь. Спокойный, смирной… Обрадовалась было, что проблема сама разрешилась. Но от беды не уйти никогда.

И вот положила его на студеную землю. Сама не нашла сил жизнь погубить, в колдовской лес притащила мать младенца. Седьмой ее отпрыск. А всех не прокормишь.

Так и ушла. Но в сердце тяжесть лежала.

Прошло время. Мерз младенец в тонком платке, но кричать не пытался. Ни звука, даже самого тихого, он не издал.

А волки выли и выли громко, все ближе. Пока совсем рядом они не показались. Ребенка почуяли, ветер донес до них запах.

Вперед вышел матерый. Склонил страшную морду, клыки показал. Порычал тихо и на других, что с ним были, волков он полаял. Обнюхал зверь живую находку. Прислушался. А маленькое сердце ребенка гулко, словно птичка в силках, билось в груди.

Волк его лицо осторожно лизнул шершавым языком. Теплый. Затем на зуб тонкий платок попробовал. Выдержит ли? Крепкий… Ухватился за сверток, аккуратно держа. И понес. Проклиная извечных врагов, что и своих детей не жалеют…

Волчица его, почуяв, ждала. Носом, унюхав, водила. Приняла хрупкую ношу волка. Затем также, как своих прибылых, вскормила младенца ценным молоком.

Ночь ребенок, своей матерью не желанный, пережил. Да и день за ним – тоже. Так и жили они дальше. Волки в логове, где вместе с пушистыми щенками находилось человечье забытое чадо.

Азарий рос, приласканный стаей. Делил игры с волчатами. И у лютых зверей, что его приютили, он принял дикие повадки.

Однажды пришли охотники в лес и напали на волчье логово. А вместе с щенками, испуганно сторонящимися их, обнаружили скулящего также ребенка. От людей, не знакомых ему, подкидыш прятаться думал, но его на уловке поймали.

А волчица вышла вперед, рыча, своих детей защищала. И чужого сына, который сумел стать родным, она тоже закрывала спиной. Но охотники направили на нее самострел и запустили болт в ее шею.

Ребенка же, покинутого родной матерью, решили забрать с собой. Ну и что, коль люди чужих детей не берут – своих ртов достаточно. Но только немыслимо отдать себе подобного на воспитание дикому волку.

А мальчик страшно дичился людей, рвался из цепких рук, кусаясь. По-волчьи скулил и все пытался подойти к мертвой волчице. Его, крепко держа, потащили с собой в ближайшею деревню.

Там жители тут же вспомнили, как некогда одна женщина понесла седьмого ребенка и тот, по ее рассказам, не встретил ярко-алый рассвет. Она же на дитя свое посмотрела с ужасом, будто тот, воскреснув, ее посетил.

На мать накинулись все люди, и мальчика ей назад к себе пришлось забрать в дом. Там он дальше и рос.

Азарий стал крепким, возмужал, но людей по-прежнему обходил стороной. Его тянуло в лес и порою ему хотелось выть с далекими волками на округлую сияющую луну.

И он был могуч, статен. Но следом за ним шла приставучая молва – будто впитал ребенком он свою силу с диковинным волчьим молоком.

Говорили про юношу, что он может поднять кобылу. Кличали в Лиесе богатырем. Из родного дома он рано ушел, ратные подвиги повсюду его путь освещали.

Молвили, что однажды он спас от страшных разбойников наследницу, ехавшую из Кобрина. Чужой император вздумал озолотить храброго лиесца по весу дочери, горячо им любимой. Но герой отказался от щедрой награды, заставив себя уважать.

Одно только его мучило и нещадно терзало: хладное чувство засело в его сердце. Простое – зовется тоскою. Одиночество изводило мужчину до самой кончины. Говорили, что перед смертью он, старик, уставился в пустоту пред собой и счастливо вымолвил: «Волчица, мать мне родная…» Так и умер с улыбкой, редко являвшейся на его устах.

Только слава о нем жива до сих пор. Облетела она весь материк, Эллойю. И мальчишки мечтают вырасти, хоть немного похожими на этого знаменитого воина. Чьему имени перевод – «светом озаренный». Азарий.

Впереди виднеется бескрайний и широкий лес. Закатное солнце золотит голые ветви и касается древесной коры алой кистью. В тишине раздается шепот летящего ветра, и слышны разговоры бурлящей горной реки.

А на синем небе появляются звезды: сначала красным пламенем загорается путеводный Таллий, затем за ним следуют остальные. По небосводу летит комета и, сверкая своим белым хвостом, рассекает глубокую, темную синь.

Ильяс видит над собой свергнутую богиню Ринойю, а рядом с ней созвездие покрупнее – ее свирепого медведя Бакху. Изящная рука охотницы указывает на впереди появляющийся волшебный Лиес. Там ждут бывшего воина Таррума массивы лесов, где разная нечисть живет вдоволь, узкие звериные тропки и люди, не ведающие суеверного страха перед таинственным, незнакомым им колдовством.

Но этой ночью Ильяс в последний раз засыпает на неплодородной твердой кобринской земле. И молит богиню-охотницу, что этой ночью обернулась слепящее-яркими звездами, ее отваги, храбрости и внутренней силы. А сидящего рядом с Ринойей зверя – покровительства, защиты для тех, кто остался в суровой империи. Встретиться бы с ними, свидеться... Сам читает их имена, словно ведовское заклятие: Дарий, Рогвор, Голуба-знахарка, волчица из Айсбенга, которую он не сумел спасти...

Сон ему приходит тревожный. Вдруг снова он видит мертвеца Саттара, глядящего на него безумными застывше-ледяными глазами. Почивший охотник тянет к нему свои покрытые белым снегом руки. Убитый хватается за рубаху крючьями пальцев и рвет к себе Ильяса. Айвинец вырывается, кричит, но Саттар будто не слышит его.

Слышится треск порванной льняной ткани. В чистый снег падает слетевшая с рубахи Ильяса сребристая пуговица и, растаяв легко, как снежника, красит в красно-багряный белую землю.

– Ты дол-ж-жен был умереть в-вмес-с-те с-со мной, – шелестит в беспробудном сне мертвый голос.

Саттар обхватывает руками его крепкую шею и с нечеловеческой силой давит. Ильяс задыхается и с трудом хрипит:

– Нет...

Чувствует, как не хватает ему дурманяще-сладкого воздуха. Пытается отбиться, но все без толку. Смерть к нему подступает... И будто бы за плечом Саттара Ильяс видит ее, вечно молодую старуху. Та выжидает, к нему не подходит. А взгляд безразличен... Ей все равно.

Слышится режущий визг. В заледеневшее лицо Саттара вцепляется теплыми когтями кот. Охотник расслабляет свою железную хватку, и Ильяс навзничь оседает на снег. Делает вдох. Кислеющий воздух достигает его легких.

До чего ему приятно снова дышать...

– Просыпайся! – кричит Рогвор, тут же становясь человеком, – Я его задержу!

Ильяс думает, отчего оборотное заклинание старого друга и здесь, в посмертном мире, действовать может. А Рогвор, теперь уже человек, дерется со страшным почтившим в Айсбенге охотником.

– А как же ты? – айвинец спрашивает у колдуна.

– А я уже мертв, – безразлично, легко его друг отвечает.

Тогда Ильяс вдруг замечает, что глаза того блестят, будто стекляшки, и похожи на иссиня-черный обсидиан.

– Давай же, Ильяс! – торопит Рогвор.

Ильяс видит, как Саттар наносит удары чародею один за другим. Рогвор пытается биться, но погибший воин ему не под силу. Кот падает в снег...