Эскорт для чудовища (СИ) - Шварц Анна - Страница 20

— Можешь остаться тут, — Смоленский игнорирует протянутый телефон и закручивает крышечку бутылки. Потом ставит ее на стол рядом с кроватью, — все равно я вряд ли буду спать на кровати, которую ты пометила своим лицом. Купи себе стойкую косметику, Саша, если собираешься выкидывать такую хрень еще раз.

— Стойкого тональника не существует, — фыркаю я, поднимая взгляд на него.

— Тогда в своей постели я хочу видеть тебя с чистым лицом, — усмехается этот черт, и, оставив меня сидеть с круглыми глазами, уходит, прикрыв за собой дверь.

У него отвратительные шутки. Надеюсь, это не намек на что-то.

После стычки со Смоленским я долго не могу уснуть, несмотря на то, что кровать он мне уступил просто шикарную и удобную. Я лежу, пялясь на потолок, под моей ладонью лежит планшет, с которого я могу управлять половиной самолета, а мысли назойливо крутятся только об Але и Майе.

«Похоже, ты совершенно не знаешь свою сестру, Саша».

Он ведь в чем-то прав.

Несмотря на то, что мы одного возраста, мы не очень дружили в детстве. Аля была тихой и маминой любимицей. У меня же с самого начала как-то не задалась тихая жизнь. Я вечно огребала за свое поведение, а Аля получала похвалы, и из-за этого поначалу о сестринской любви и дружбе речи и не шло.

Потом уже наше общение потеплело. В то время, как я ушла из школы и мать махнула на меня рукой, назвав в очередной раз полной бестолочью.

У меня только сейчас появилась мысль, что на сестру я смотрела сквозь призму обожания нашей матери. «Аля самая лучшая, самая добрая». «Аля прекрасный ребенок и никогда не врет. У нее большое будущее». Она вдалбливала это в голову всем вокруг. Блин. А я ведь даже ни разу не задумалась, что не знаю, о чем на самом деле мечтает Аля, как она проводит вечера, что на самом деле думает, когда у нее что-то не удается, и почему у нее нет лучших подруг, а только случайные знакомые, которые менялись так же часто, как я меняла пары туфель в лучшие годы своей жизни.

Как бы то ни было, думать о том, что Аля просто ненормальная дрянь, которая оболгала зачем-то своего мужа, и изменяла ему, я не могу. Что-то здесь было не так.

— Ай, блин, — ругаюсь я, когда в бок впиваются осколки от телефона. Я поднимаюсь, смахиваю их на пол и ложусь обратно уже под одеяло. От постельного белья пахнет кондиционером и Смоленским. Совсем немного.

Это меня не очень радует, но, положив руку на сердце, стоит вспомнить о том, что Кирилл Мудакович пожертвовал мне свою удобную постель, а сам теперь спит в позе Ленина на неудобном кресле. Поэтому у меня даже злость на него отступает, да и вообще хочется перестать называть его Мудаковичем, не разобравшись подробнее, что же случилось у них с Алей в прошлом.

С этими мыслями меня вырубает. Мне почему-то снится самое яркое происшествие дня: как я стою в ванной, которая вся усеяна осколками и каплями крови и смотрю на профиль мистера Суицидника по фамилии Смоленский. Я уже не могу вспомнить — действительно ли он выглядел настолько разбитым, сломанным и растерянным в тот день, или моя фантазия еще сильнее приукрасила сон, но мне становится его очень жалко. Во сне мне хочется обнять его.

— Как спалось, Александра? — вежливо спрашивает меня наутро один из Церберов-задротов, когда я сталкиваюсь с ним в салоне, направляясь за сумочкой с косметикой. Я пару секунд тупо смотрю на него, пытаясь обмозговать вопрос. Приглаживаю волосы и пальцами натыкаюсь на полоски от подушки на лице.

— Нормально. Спасибо, — отвечаю я вместо «да я бы еще часов пять подрыхла бы», — а вы как? Где м… Кирилл Владимирович?

Я запинаюсь на последнем слове. Надо заканчивать обзывать этого человека разными прозвищами. Однажды я ляпну одно из них, не подумав, и явно получу по своей глупой башне.

— Да здесь, — Цербер смотрит на меня, приподняв едва брови, — куда же он денется с самолета?

Очень смешно. Я пристально и многозначительно смотрю на этого юмориста, а потом обхожу, решив, что тренировки в остроумии — не моя фишка с утра пораньше. Смоленского я действительно нахожу в салоне самолета. Он занял мое место.

— Ты не могла выключить музыку, Саша? Эта хрень играла всю ночь.

Смоленский, похоже, решил начать утро с претензий.

— И тебе доброе утро, — произношу я. Он отрывает взгляд от экрана телефона и поднимает на меня, а мне хочется закатить глаза. Каждый раз пялится на меня так, словно вот-вот плюнет отравленными иглами, — я не знала, что надо выключить музыку.

— Планшет остался у тебя. Принеси его, выруби музыку и открой, наконец, окна. И приведи себя в порядок, потому что мы скоро идем на посадку. С таким лицом мне придется тебя тащить в чемодане, потому что тебя явно не узнают на фотке в загранпаспорте.

Ах ты, чудила.

Окна ему открыть, видите ли. С удовольствием открою и выкину его за шкирку с самолета. Эта картина всплывает в воображении так ярко, что я даже успеваю рассмотреть, как ветер снаружи треплет щеки Смоленского перед тем, как он навсегда исчезает в облаках.

И вот его я во сне жалела? Тьфу. Надо было утопить в ванне и сделать вид, что так и нашла его там.

Я хватаю сумку с косметикой, разворачиваюсь и ухожу, демонстративно выпрямив спину. Только очутившись в ванной, я ахаю, посмотрев на свое лицо. Ладно, я и впрямь страшная. Макияж весь сполз, лицо помято, а волосы на голове похожи на воронье гнездо. Я умываюсь и впопыхах крашусь, надеясь, что когда сойдут вмятины от подушки, это не скажется на макияже.

В планшете я вырубаю музыку, которую вчера поставил Смоленский и поднимаю шторки на иллюминаторах. В этот момент пилоты объявляют о том, что заходят на посадку, поэтому я скорее возвращаюсь обратно и плюхаюсь в кресло позади Смоленского, пристегнувшись.

Господи, а куда мы прилетели-то? Я даже не спросила. Еще и дождевые облака за окном не дают разглядеть город внизу. Мы летели несколько часов… значит, мы точно не где-нибудь в Польше или в Германии.

Посадка завершается мягко. Я смотрю на пасмурную погоду за окном и немного жалею, что надела легкий топ с брюками. К сожалению, даже сейчас я не могу угадать, где мы находимся.

— Накинь что-нибудь сверху, Саша, — слышу я голос Смоленского. Он даже не поворачивается ко мне, когда говорит. Будто бы у него на затылке глаза! — на улице всего плюс шестнадцать.

— А мы вообще где? — шепотом интересуюсь я, отстегивая ремни безопасности. Мистер Суицидник тоже отстегивается и встает, выпрямляясь со весь свой рост. Он приподнимает чуть бровь, покосившись на меня.

— Это Лондон. Ты задницей слушаешь объявления пилотов, Саша?

Вау.

Я даже пропускаю мимо ушей его очередное ядовитое замечание и смотрю за иллюминатор. В Англии я еще ни разу не была. Никогда. Мне всегда казалось, что эта страна для богатых и чопорных людей, а не для таких глупых девиц, как я. Мне бы что попроще — задницу на песке погреть, на экзотику какую-нибудь попялиться. Какая ирония, что впервые я сюда попала именно со Смоленским. Ему тут самое место. Только интересно, а для чего он тут?

Я достаю из чемодана, который потом забирает охрана, шерстяной кардиган и накидываю его на плечи. Провожаемая широкими улыбками пилотов и стюардессы, спускаюсь за всеми с самолета. Холодный и промозглый утренний воздух наполняет легкие, и я закашливаюсь.

Черт, почему у Смоленского не нашлись дела где-нибудь на Мальдивах, а? Мне уже не нравится Англия. Тут действительно серо, пасмурно и как-то холодновато.

Мы со Смоленским садимся в машину. Не успевает она тронуться, как я чувствую, что мне на колени ложится что-то легкое. Опустив растерянно взгляд вниз, я вижу стопку листочков.

— Что это?

— Подпиши. Документ о неразглашении.

— А-а, — тяну я, цепляя верхний лист ноготком и переворачивая его, — ты будешь не против, если я внимательно все прочитаю? Не хочу случайно завещать тебе свои органы или познакомиться с твоей красной комнатой.