Каштановый прииют (СИ) - Холодова-Белая Анастасия - Страница 7

Он выезжал из приюта впервые за три недели и впервые входил в ворота не как парнишка в мокром пальто, пахнущий кошатиной, а как врач. Охранники внесли его в журнал и любезно передали записку от заведующей отделением. Она уведомляла, что передвинула его в графике, и приём у него будет не в час, а в три в тридцать пятом кабинете. Ну и отлично, успеет отметить неожиданную удачу, поваляться на кровати. Поправив воротник куртки, он быстро пошёл к корпусу. Там было ужасно тихо, все почти на дежурстве. Кто не на дежурстве предпочитает отсыпаться или уехать в город. Обычно всё движение здесь по вечерам и утром, в пересменки. Он бы с удовольствием угостил всех за удачную сделку, но он тут мало кого ещё знает. Вот как продаст дом с концами, купит ящик пива, обязательно. Вильям поднялся к себе и, переодевшись, накрыл не очень скромный обед.

— Ну что, будем, мой самый родной и дорогой, — он отсалютовал бутылкой колы отражению и хмыкнул. Одиночество — штука такая. Коварная. Люди часто путают уединение с одиночеством. Первое человек выбирает сам, а второе падает на голову как кирпич, и из него нет выхода. Вытащив из огромного полосатого ведра куриную ножку, он откусил и с довольным урчанием откинулся на спинку кровати. В дверь кто-то постучался, и Вильям вытащил ещё одну бутылку колы. Не всё же с отражением чокаться. — Открыто.

— Вильям, я… — на пороге показалась Ликка и так и замерла, окидывая потрясающую картину взглядом. Вильям, по-турецки сложив ноги, сидел на ковре перед низеньким столиком. И перед ним три ведра курицы из КФС. — А почему ты сидишь на полу?

— Везде, где я жил, не то что стол — даже стулья не всегда были. Привык. Заходи, — Вильям указал ей на бутылку колы и отхлебнул.

— Ты меня приглашаешь пообедать с тобой? — дождавшись кивка, Ликка скинула туфли, закрыла дверь и присела напротив. Судя по одежде, у неё сегодня выходной. — А я с ночной, отсыпалась, в пять пойду опять к станку.

— Ну да, у вас там интересная публика.

— Это ты ещё в бредовом не был, вот там вообще трендец. Там, кстати, нет медсестёр, только мужчины, чтобы удержать могли. А там и буйные, и гиперактивные, и каких только нет. Везёт, что отделение небольшое, чисто для своих, что называется, — Ликка вытащила крылышко и принялась хрустеть уже остывшим фритюром. — У нас тишь да гладь.

— А Дитмар? — Ликка недоумённо вскинула брови. — Просто раз уж я стал свидетелем этой картины, я хочу получить короткий комментарий. Почему он легенда?

— Потому что он самый заметный пациент. Знаешь, в каждом отделении есть такие, кто чудит чаще остальных. Ну вот это Дитмар. Он очень шумный, крикливый, чуть что сразу в истерику, вспыльчивый. Особенно он боится оставаться один в палате, его накрывает паника. Поэтому ему приходится постоянно уколы колоть…

— Чудит? У него такой крик был, как будто его заживо режут, — Ликка заправила прядь волос за ухо и отложила косточку на салфетку.

— Ты же знаешь, я не врач. Для меня лично он не такой уж и проблемный. Он сам ходит в туалет, сам принимает душ, чистит зубы, спокойно меняет пижаму, постельное бельё. Ест сам, ходит сам. Да и, чтобы физически навредить, у него сил не хватит, он между приступами вообще заторможенный и еле ноги таскает. Он только зеркал боится, при нём стараемся закрывать или чтобы запотевали, тогда он всё спокойно делает. Медленно, но… Знаешь, это лучше, чем на себе прямо мыть здорового пузатого мужика на две головы выше, а потом мучиться спиной. Вот этого я успела натерпеться в предыдущей клинике…

— Ну, зато теперь ты здесь, — Ликка сжала протянутую Вильямом руку и улыбнулась. Вильям решил, что не стоит так уж настойчиво интересоваться этой темой, чтобы его ни в чём не заподозрили.

— Это, конечно, мне повезло. Хотя, знаешь, такие старинные дома нагоняют на меня… Тревогу. Типа привидения начинают мерещиться. Он по ночам, особенно на заморозки, зачинает щёлкать и поскрипывать, у нас же чердак рядом, стропила крыши знаешь какие звуки издают. Неуютно на ночных дежурствах. Плюс в трубах, если на первом этаже открыли воду, у нас начинает булькать или выть.

— Ну, это уже призраки подсознанья. Ничего с этим не поделаешь. У всех нас есть призраки, которые заставляют нервничать.

— У меня подруга боится темноты. Причём только если она одна.

— Обычно люди боятся не темноты, а того, что, по их мнению, может быть в ней, — Вильям улыбнулся. — Мы всей университетской группой ходили на фильм «Пятница, тринадцатое», и потом нам в каждом кусте и тени мерещился маньяк, — они рассмеялись, и Вильям протянул Ликке ведро из КФС. — Бери ещё.

— Ой, ты меня разбалуешь, я тебе ничего и не оставлю.

— Не переживай, у меня сегодня небольшой праздник, так что ешь и не возражай.

— А что за праздник?

— Я дом старый продал. Залог уже в руках, осталось юристам доработать договор, и всё.

— Здорово. Купишь себе здесь дом, будешь жить как король, — Ликка всё же выцепила из ведра ещё одну ножку. — А я пока не хочу к жилью прилипать. Знаешь, жизнь она такая. Медсестра как ветер, то там, то здесь. Где-то сокращают штат, где-то расширяют. Здесь хоть общежитие предоставляют. И очень хорошее, со своим туалетом. А кое-где приходилось снимать социальное жильё, это какой-то кошмар… Как вспомню эти облёванные вонючие подъезды, так тошнит.

— Не вспоминай, ешь курицу.

Ликка хохотнула и взяла ещё одну ножку.

Через час, приговорив два ведра и четыре бутылки колы, они разошлись. Вильям до этого с Ликкой так не общался, немного держал дистанцию, чтобы не выглядеть навязчивым. Для него это был очень болезненный бзик, от которого избавиться оказалось практически невозможно. Поэтому со стороны он выглядел забитым и нелюдимым, хотя просто боялся выглядеть как-то не так. Боялся, что стоит открыть ему рот, из него польётся то, что никому не понравится. Поэтому он был искренне рад, что Ликка говорила много и особо ничего не спрашивала. А быть участливым и сочувствующим он научился отменно. Зато так Вильям создаёт правильное впечатление милого молчаливого человека, который всегда выслушает и похлопает по плечу. Третье ведро он решил оставить на ужин, выкинул мусор и лёг на пол. В комнате было очень тепло и уютно, за окном дул пронзительный ветер, а здесь было так хорошо. Не глядя Вильям вытащил какую-то пластинку, поставил на неё звукосниматель. Ах да, он вчера слушал Аэросмит, так и оставил сверху стопки.

Он всё глубже обдумывал это экспериментальное отделение и решил сам поискать информацию. Взял подшивку одного из медицинских журналов в библиотеке пансионата и неспешно изучал. Там не было ни слова о том, чтобы здесь располагались базы для исследований. А ведь без специальной аккредитации такие отделения открывать нельзя. Пока он тут был, понял уже, что главврач тут скорее номинальная единица. Всем заправлял попечительский совет. И врачей в нём не было. Несколько сердобольных, даже один церковник, несколько дельцов и всё. И заведующие отделениями грудью стояли за свой персонал и пациентов. Не то, чтобы это было чем-то из ряда вон, но это явно означало, что экспериментальное отделение тут или по знакомству с председателем совета, или на платной основе. В любом случае ему ужасно хотелось если не работать там, хотя бы познакомиться поближе с концепцией, руководителем, может, найдётся всё же какая-то информация, хоть крошка. Нужно утолить этот информационный голод, однозначно. Он кинул взгляд на настенные часы и решил перелистать журналы, которые вчера отложил как более интересные. Не найдёт ничего про это исследование — хоть просто интересные статьи почитает.

Подозрительно тихо, солнечно. Он сидит на земле под каким-то деревом. Жарко, душно, в лицо дует горячий ветер. Рядом два велосипеда, а внизу она. Цветы собирает. Лицо закрыто шляпой. Далеко шумит шоссе. Шелест листьев на ветру.

— Хочешь венок?

Хочет. Плетёт венок, закрывая лицо шляпой. Ромашки, васильки, львиный зев. Пахнет тяжело, горячо и вкусно. Опускает на голову венок и смеётся. Низко, хрипло. Слишком много сигарет.