Забудь обо мне (СИ) - Субботина Айя - Страница 2

Обходит меня по широкой дуге.

Белый сарафан от легкого ветра прилипает к заднице.

«Я вам не обломлюсь, Марк Игоревич, а еще раз предложите трах без обязательств — наябедничаю папе. Он охотник, и у нас доме есть целое настоящее ружье. Вы же помните, да? Ваш подарок».

Уже года два прошло — а помню, как только что.

Заяц оборачивается, отводит в сторону волосы.

Замечает мой прилипший к ее пятой точке зад.

— Привет жене, — отправляет вместе с воздушным поцелуем.

— Ага, считай, уже передал, — «ловлю» поцелуй ладонью с зажатой между пальцами сигаретой.

Два года назад я сказал, что хочу с ней потрахаться. Без обязательств, для настроения и взаимного удовольствия.

Был торжественно послан. Что, в общем, было логично и предсказуемо.

Но меня так до сих пор и не отпустило.

Я докуриваю и привожу мысли в порядок. Ковыряю в себе какие-то намеки на муки совести, но хрен бы там. Мила, моя жена, любит говорить, что я — большая бессердечная тварь, и там, где сожаление включается даже у маньяков и придорожных камней, у меня полный штиль.

Меня не парит, что Заяц — дочка моего друга.

Меня не парит, что между мной и Вованом разница в возрасте меньше, чем между мной и Зайцем.

Тем более не парит ее «нет».

Ну и брак, кольцо на пальце и вот это вот все — это просто есть. В моем бизнесе нужно быть солидным и степенным. Приходится много работать с западными партнерами, а у них так принято: ты надежный человек, если у тебя в сорок лет есть жена, дом и репутация. Для полноты картины не хватает пары толстощеких пацанов, но тут я выше головы не прыгну. Какая-то детская болячка вышла мне парой недель высокой температуры и бесплодием. Ну а вариант «взять женщину с ребенком» я никогда не рассматривал, потому что слишком хорошо знал, что не смогу полюбить чужого, как своего. А притворяться всю жизнь — не настолько у меня стальное терпение.

Так что, если покопаться, то на данный момент в моей жизни есть только один повод для сожаления — тот контракт, который до сих пор в подвешенном состоянии.

Старый я для всех этих чувств, волнений и лишних нагрузок на головушку. Мне достаточно выносят мозг мои сотрудники — иногда те еще долбоебы — чтобы добровольно загружаться еще и всякими душевными страданиями.

Для таких, как я, даже придумали специальный забугорный термин — человек-селфмейд: был никем, но, как лягушка в молоке, слишком энергично шевелил лапами и в итоге вылез на вершину. Мне не обломилось папочкино богатство, не упало на голову наследство австралийского дядюшки. Я просто всюду совал свой нос, не боялся рисковать и поднимался, когда жизнь перебивала хребет.

Мне никогда ничего не обломилось просто так.

Поэтому цинизм шел впереди меня и распихивал ногами тех, кто всплывал на дороге моей жизни, «вдруг» вспомнив, что когда-то сидел со мной за одной партой, здоровался за руку и знает внучатую племянницу моей троюродной бабушки.

Внутренний фильтр на «хочу» стал больше, фильтр на людей — сложнее.

Последние годы я транслирую миру свою собственную жизненную философию: хочешь что-то взять — бери. Не можешь взять? Плохо стараешься.

Когда Заяц, переодетая в шорты и футболку (прямо вся такая приличная папина дочура), появляется на крыльце, я провожаю ее взглядом, даже не пытаясь подавить внутренний голод.

Хочу и могу.

Рано или поздно Заяц попадется в капкан.

Я возвращаюсь за стол, даю себе установку игнорить папину дочку, пока они с матерью шуршат вокруг нашей компашки, меняя тарелки и, словно со скатерти самобранки, выставляя на стол новые и новые блюда: вареных раков, салаты с анчоусами, какие-то феерически вкусные куриные грудки в сливочном соусе. У них в семье заведено: когда серьезные мужики пьют-гуляют — женщины обеспечивают «уют». Но, обычно, когда дело доходит до третьей бутылки спиртного, присоединяются к нам. На пьяную голову уже никто не говорит о работе, не обсуждает схемы, не делится координатами «нужного человечка». Начинается болтовня «за жизнь».

Сегодня все по той же проверенной схеме.

Выпили, закусили. Закусили — выпили. Курим, ржем, травим байки.

В башке уже шумит, но мысли ясные и четкие. Еще немного можно, а потом — баста. Я меру знаю.

Кто-то из мужиков пеняет Вовке, что он держит своих женщин в черном теле. Просит позвать к столу. Алла — его жена — приходит сразу, и сразу же протягивает стакан для своей порции коньяка.

Зайца нет.

Я курю, поглядывая в сторону дома: на втором этаже свет, у Зайца там ее комната. Направо от ванны, вторая, с табличкой «Палата для буйных».

Лежит, наверное, трещит с подружкой по телефону.

— Алла, подарок дочке понравился? — стряхивая пепел в бронзовую пепельницу, интересуюсь у Вовкиной жены. — Взрослая она уже, с куклами было проще.

На мгновение Алла открывает рот, потом быстро спохватывается и не очень умело врет, что Алиса просто в восторге.

Значит вот так, Заяц, даже не посмотрела, что тебе «старик» привез?

А я старался. Даже, можно сказать, рассчитывал на благодарный поцелуй. С языком и продолжением.

Уже даже собираюсь найти причину, чтобы отлучиться, найти засранку и сделать ей внушение, почему со мной ее штучки в «игнор» не сработают, но отвлекаюсь на телефон.

Мила. Каким-то непонятным мне образом жена умеет обломать кайф, напомнив о себе как раз в тот момент, когда я готов оторваться по полной.

Извиняюсь, встаю из-за стола и отхожу подальше, примерно представляя, о чем будет разговор: «Вернулся из Парижа, со мной даже не увиделся, снова к своим мужикам рванул!»

— Мил, ну хватит, — лениво тяну я, когда она выдает всю заранее подготовленную обвинительную речь. — Я тебе погремушки привез, мало что ли?



— Мне ты нужен! — У жены срывается голос. — Марк, мы почти не видимся, не разговариваем, мы… становимся чужими людьми. Я тянусь к тебе как могу, делаю все, что ты хочешь, а ты меня… как котенка… мокрого…

Мила ревет.

Я бы мог сказать, что ее формулировки неточны, потому что я никогда не просил ее стать кем-то другим, что-то поменять или как-то под меня прогнуться. Мог бы сказать, что когда люди в браке десять лет — между ними уже давно не горит и не искрит.

Но это же моя жена. Она… ну, не чужой человек и не клубная шалава, чтобы так с ней разговаривать. Так что заталкиваю грубости в задницу, мысленно рисую большой жирный крест на своих планах поймать Зайца и, смягчаясь, говорю:

— Прости, Милка-шоколадка, чет я реально натупил. Сейчас уже выпил — за руль не сяду.

Она громко сопит в ответ, но не пытается продавить свое. За то и ценю: обычно, стоит уступить, тебя сразу начинают прессовать, стучать по башке. Мила не обостряет.

— Давай завтра в тот новый рест? Японский, забыл, как называется. Нажремся сырой рыбы и несоленого риса, напьемся саке, разобьем на счастье два набора палочек.

— Утром приедешь? — немного оттаивает жена.

— В девять как штык.

— Хорошо. — Вздыхает. — Дал же бог мужа, — уже кокетничает.

— Мил?

— Ну что? — смеется, как будто это я минуту назад отчитывал ее за невнимание и нежелание работать над укреплением брака.

— Погремушки понравились?

— Завтра скажу!

— Завтра я их сам на тебя надену.

— Дурак ты, Миллер! Люблю тебя.

Я тоже говорю, что люблю, желаю спокойной ночи и выключаю телефон.

Снова жду укора совести, потому что я уже очень давно не люблю Милу, и не уверен, что то, с чего у нас начиналось, тоже было любовью.

Зато я забочусь о ней, оберегаю и, совершенно точно, никогда не разведусь.

Но если, скажем, на голову Миле свалится молодой и красивый, и она решит упорхнуть в свободное плаванье — держать не буду. И выдохну с облегчением.



«Я тебя УБЬЮ!» — пишу Танян, когда, наконец, перехожу по присланной ей час назад ссылке.

«Расчленю с особой жесткостью! Прокляну! И больше никогда не скажу, что макияж у тебя — говно, и платье полнит, и бухать с тобой не буду, когда Семочка…»