Забудь обо мне (СИ) - Субботина Айя - Страница 62

Андрей ведет взгляд вверх, поджимает губы и молча отступает, снова слишком выразительно пряча руки в карманы.

— Все в порядке? — Бармаглот приобнимает меня за плечи, подтягивает к себе.

Андрей, не моргая, следит за его рукой, открывает — и закрывает рот.

— Мы, кажется, встречались? — Слышу в голосе Миллера знакомые угрожающие нотки. Таким же тоном он мог спросить, какую руку оторвать первой — правую или левую.

— Ага, пару раз, — жестко отвечает Март. Снова смотрит на меня, на этот раз с прищуром, от которого я непроизвольно вжимаюсь Бармаглоту под подмышку. — Еще созвонимся.

Поворачивается — и уходит, пока Миллер поглаживает меня по плечу, чуть сильнее, чем обычно, вдавливая пальцы в плоть через все слои одежды.

Молча ведет меня к машине.

Помогает сесть, привычным движение проверят мой ремень безопасности, но уже совсем не привычно сильно захлопывает дверь.

Сам не садится — просто обходит машину, опирается бедрами на капот и долго курит, изредка приглаживая растрепанные из «хвостика» волосы.

Андрей такой… не крупный против него.

И кажется таким эмоционально открытым, даже если несет чушь и говорит совсем не о том.

Он любит меня?

Возможно, это просто мое больное воображение, но, кажется, любить меня он начал только сейчас. Иначе не примчался бы вот так, как будто час назад собирался умываться, чистить зубы и укладываться спать.

Бармаглот садится в машину вместе с горьким запахом табака.

Заводит мотор, и, когда начинает выруливать со стоянки, я говорю:

— Хочу сегодня к тебе.

Наклоняюсь к нему, провожу ладонью от колена вверх, до бедра.

Сжимаю пальцы.

— Зай, ты в порядке? — Бармаглота никогда нельзя было провести просто так.

Но я попробую.

— Да, — призывно складываю губы в полуулыбку. — Просто хочу заниматься с тобой сексом до утра на кровати, которая не скрипит.

Бармаглот несколько секунд смотрит на меня, но так ничего и не отвечает.

На перекрестке мы сворачиваем в сторону моего дома.

Я молча смотрю в окно и не могу избавиться от стоящего перед глазами Андрея — в куртке на голое тело, расшнурованных ботинках и с руками в карманах. Он сжимал кулаки, потому что нервничал? Потому что ему было больно и хотелось меня обнять? Или мне просто показалось и я, как обычно, выдаю плод своих фантазий за реальность?

Когда машина останавливается на светофоре, только ремень безопасности и капля здравого смысла не дают мне выйти и побежать обратно, посмотреть Марту в глаза и спросить: «Зачем ты приехал и зачем снова вернулся в мою жизнь?!»

Это не имеет смысла.

Как и то, что связывает меня с этим здоровенным мужиком, который уверенно управляет машиной одной рукой, а второй снова и снова задумчиво, не отрывая взгляд от дороги, поглаживает свою чертову губу.

Он не везет меня к себе, как бы показывая, что я никогда не проведу его вокруг пальца и никакие мои даже самые отточенные беззаботные улыбки не заставят его поверить, что с моей головой все в порядке.

Но и ко мне мы тоже не едем.

— Покатаю тебя по городу, — говорит, не глядя на меня. Тянется за сигаретой, закуривает. Когда держит ее в губах, находит какую-то ретро радиоволну.

Отлично. Старые песни, сигаретный дым и затуманенная мартовская ночь — то, что нужно для восстановления моего внутреннего равновесия.

— Решили вспомнить молодость, Марк Игоревич?

Теперь я «выкаю» уже совершенно осознанно, чтобы отгородиться от него и защитить хотя бы ту часть меня, что до сих пор принадлежит мне одной. В какой-то книжке прочитала, что человек остается свободным до тех пор, пока у него есть личное зачищенное внутреннее убежище, в которое нет хода никому. В котором он принадлежит сам себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я берегу свой маленький бункер, как зеницу ока.

Там только я, никаких мужиков и глупых чувств. Идеальный порядок и одна зубная щетка в ванной.

— Решил, что потрахаться мы всегда успеем, — отвечает Бармаглот, делая звук чуть громче.

Я помню, что в январе, когда немного сошел снег, Андрей катал меня по Москве.

Обычно, я подпевала — считай, орала — глупым песням в его плейлисте, пила что-то слабоалкогольное за двоих, потом мы ехали домой и занимались сексом.

Все было понятно.

Как в американских фильмах про красивую любовь.

Бармаглот просто выбирает какие-то далеки районы Москвы, которые даже мне, которая в поисках всяких интересных распродаж перерыла, кажется, каждый угол, кажутся незнакомыми. Даже шучу, что если он собирается от меня избавиться, то самое время сделать это, потому что я вообще и близко не представляю, где мы.

Миллер еле заметно улыбается уголком губ.

И когда я понимаю, что окончательно перестала понимать смысл происходящего, останавливается у кофейни. Строго на меня смотрит, чтобы никуда не уходила, и уходит, снова чуть громче обычного хлопнув дверью.

Я заглядываю в телефон и от нервов прикусываю кончик языка.

Сообщения от Андрея.

Куча пропущенных вызовов от него.

Пытаюсь сунуть телефон в карман. Так спешу, что промахиваюсь, роняю его на пол.

Пытаюсь достать. Не могу. Замок от ремня безопасности как нарочно держит намертво.

От бессилия царапаю джинсы на коленях.

Но все-таки как-то отстегиваюсь, достаю телефон и дрожащими пальцами выключаю его с концами.

Чтобы не ответить.

Не вляпаться в него снова.

Он же ответит.

Нагрубит или бог его знает что. Я тоже отвечу.

И так пока мы снова не превратим наше молчание в подобие перемирия.

Бармаглот возвращается с двумя стаканчиками кофе, хмурится, потому что я не успеваю пристегнуться обратно, но ничего не говорит.

Привозит меня в какой-то старый двор, со всех сторон окруженный домами времен еще моей прабабушки. Здесь и фонарей толком нет, но мне даже в голову не приходит боятся. Я не знаю, каким на всю голову отбитым нужно быть, чтобы сунуться к двухметровому шкафу с разными тупыми вопросами, типа, нет ли у него лишней сигареты.

Еще не очень поздно, но из всех окон горят только два — одно прямо рядом с лавочкой, куда усаживается Бармаглот. Сначала сам, потом — меня себе на колени.

Чтобы не грохнуться, обнимаю его за шею одной рукой.

— Когда я был чуть младше тебя сейчас, — говорит Бармаглот, когда выкуривает я уже сбилась со счету какую сигарету, — любил приезжать сюда. Здесь мой приятель студенческий жил, воооон там, — показывает на темное окно на третьем этаже трехэтажного дома.

— А сейчас не живет?

Бармаглот оставляет мой вопрос без ответа.

Делает глоток чая из своего стаканчика и продолжает:

— У нас тогда вообще ни хрена не было, только планы стать однажды до хуя богатыми и крутыми, иметь всех баб, которых сможем себе позволить, и просто наслаждаться жизнью. Типа, если денег в кармане достаточно — жизнь будет классной априори.

Я проглатываю неуместный нервный смешок, потому что, хоть Миллер в своем репертуаре и матерится через слово, но все же говорит как-то… очень по-взрослому, такими словами, которых я думала, он даже не знает.

— Потом мы как-то подзаработали, наскребли денег, вложились в общее дело. Естественно, прогорели. Он сдулся, сказал, что мог бы потратить все на красивую жизнь уже сейчас, начал что-то заливать о том, что я его впутал в дерьмо. В общем, мы как-то перестали общаться. Он загулял, я продолжал пахать. Грызло, что я должен этому мудаку вернуть деньги, которые вроде как он просрал по моей вине. Заработал, выкрутил, отдал. Он их пробухал. Въебашился пьяный в столб.

Снова затягивается.

Я молча ставлю свой стаканчик на скамейку, обхватываю Бармаглота обеими руками, кладу голову на плечо.

Он ведь рассказывает мне что-то особенное. Личное. То, что, возможно, не знает никто.