Благословенный (СИ) - Сербинова Марина - Страница 44

— Зачем же ты делаешь это, если не из жалости?

Кэрол вздохнула.

— Когда он был мальчиком, я очень его любила. Я безумно страдала после его смерти… то есть после той трагедии. Я помнила о нем все эти годы. Я мучилась чувством вины. Его воскрешение было для меня настоящим чудом, единственным чудом в моей жизни. Разве после всего есть что-то удивительное в том, что он остался мне дорог, даже если мы стали с ним совсем чужие? Не я, а он не хочет впустить меня назад в свою жизнь.

— Он мужчина, детка, если ты не понимаешь, и ему не нужна больше твоя дружба.

— Это он мне уже дал понять, — подавлено отозвалась Кэрол, подумав о грубом изнасиловании. Обида поднялась в ней, заглушая все остальные чувства. «Шлюха! Такая же, как твоя мать!». Кто дал ему право ее оскорблять? Так с ней обращаться? Он возненавидел ее за то, что она так ему понравилась? Если он влюбился, она-то при чем? Дикарь. Влюбился и сбежал. Как ребенок, ей-богу, испугавшийся, что над его чувствами посмеются! Или как гордый мужчина, считающий свою любовь безнадежной, а потому не желающий ее показать? Или первое и второе вместе взятое? Черт его разберет! С тех пор прошло полтора года. Остались ли в нем те чувства, или его безответная любовь переродилась в ненависть? И какое дело до всего этого Иссе?

К этому разговору они больше не возвращались. Исса, казалось, вообще о нем забыл. К облегчению Кэрол, пока больше не предпринимал попыток затащить ее в постель. Но с тех пор у Кэрол появилось навязчивое ощущение, что он хочет уложить ее в постель к своему дружку. Возможно ли это? Если она самому ему нравится, как может он стараться для другого мужчины? Или она ошибается? Тогда как понимать то, что он по каждому поводу посылает ее к Тиму, взвалив на нее одну все заботы о раненном? Уж конечно не потому, что ему вдруг стало наплевать на друга. Он даже прекратил свои похабные выходки. Стал выказывать симпатию. А его похоть как рукой сняло. Кэрол ее больше не видела, не чувствовала. Или он тщательно ее скрывал, или она пропала, или ее изначально просто не было. Кэрол напряженно за ним наблюдала, не понимая, что происходит, и чего ему надо. То он изрыгает на нее неприязнь, то преследует своей похотью, а теперь улыбается и пытается угодить, как будто они уже век были друзьями. Даже Патрик перестал косо на него смотреть. Допоздна мальчик сидел в спальне с мужчинами, с восторгом слушая бесконечные истории о войне и беспризорной жизни, богатой приключениями, которые они ему рассказывали. Всем сердцем он привязался к умной собаке, восхищаясь ее сообразительности и понятливости, подолгу с нею играл, заливаясь счастливым смехом, который давно уже не слышала Кэрол. Исса стал затаскивать и ее на их вечерние посиделки у кровати раненого. Кэрол не отказывалась, и с не меньшим любопытством, чем Патрик, слушала истории, которые они рассказывали. Исса был более разговорчивым, чем Тим, любил поболтать, с удовольствием рассказывал о своей жизни. Тим был замкнутым и открывался нехотя. Только благодаря Иссе, который ловко втягивал его в разговор и умел развязать ему язык, Тим делился своими воспоминаниями. Между ним и Кэрол оставалось неослабевающее напряжение, которое только когда они все вместе собирались в спальне по вечерам, давало слабину. Кэрол нравились эти вечера. Теперь, когда она больше не боялась этих двоих, так внезапно вторгшихся в ее жизнь, она начала получать удовольствие от их присутствия. Сидя в кресле и хохоча над шутками веселого Иссы, наблюдая за ползающими по комнате малышами, за Патриком, забавляющимся с псом, она впервые за эти полтора года чувствовала себя надежно и в безопасности, находясь в одной комнате с этими двумя сильными мужчинами, так доброжелательно настроенными к ней и ее семье. У нее появилось ощущение, что сейчас, пока они в ее доме, она и ее дети находятся под их защитой. Она радовалась каждой улыбке Тима, украдкой наблюдая за ним. Он продолжал держать ее на расстоянии, на ее заботу отвечал холодной вежливостью. И даже с Иссой, шокирующим ее теперь своим почти идеальным поведением, она больше сблизилась за это время, чем с ним. Исса был открытым и, хоть она не понимала до конца причину, по которой столь резко изменилось его поведение, с ним было намного легче, чем с Тимом. Исса, которого она так ненавидела вначале, начинал ей нравиться, Тим же наоборот, злил ее все больше, заставляя тихо ненавидеть его за подобное отношение. И если несколько дней назад она искренне хотела ему помочь, позаботиться о нем, то теперь готова была послать ко всем чертям.

Приближалось Рождество. Исса притащил огромную елку, которую нарядил вместе с Патриком накануне праздника, пока Кэрол хлопотала над праздничным ужином. Наблюдая за радостной оживленной суетой вокруг елки, Кэрол улыбалась, гадая, кто больше был ребенком в этот момент — Исса, с детским восторгом наряжающий елку, или Патрик. Тим, впервые покинувший спальню, сидел в кресле, наблюдая за ними и за Кэрол, возившейся на кухне, совмещенной с гостиной. Спайк, радуясь предпраздничной суете, носился по дому и прыгал вокруг елки, время от времени весело лая. И подбегал к Тиму, подсовывая голову ему под ладонь, словно звал его разделить всеобщее веселье.

— Впервые в жизни наряжаю елку! — признался Исса.

Патрик ушам своим не поверил.

— Ты врешь! Этого не может быть!

— Может, пацан. У меня не было никогда своего дома, где же мне было елку наряжать? — Исса весело засмеялся, словно совсем не сетовал на судьбу по этому поводу.

— Значит, у тебя никогда не было настоящего Рождества? Мам, ты слышала? Это же кошмар!

Кэрол улыбнулась, переглянувшись с Иссой.

— Тогда давай устроим тебе настоящее Рождество! — предложил мальчик. — А мы будем как будто твоей семьей.

— Давай, — кивнул серьезно Исса.

Мальчик посмотрел на Тима.

— А у тебя тоже никогда не было настоящего Рождества?

— Было. Только я не помню. Я был тогда совсем маленьким, — ответил тот.

— Тогда давай представим, будто мы все — одна семья. Ты, Исса, мама, я и лисята. Будет здорово!

Тим печально улыбнулся и кивнул. Затем украдкой перевел взгляд на Кэрол. Исса заметил его взгляд. Он всегда замечал, как Тим смотрел на нее, когда она этого не видела. Заметил и то, как стал смотреть Тим на него за время пребывания в этом доме, так, как никогда в жизни не смотрел — так пристально, словно наблюдал за неприятелем, которого пытался в чем-то уличить. Ясно, в чем именно. Иссу эти взгляды задевали и обижали, но он делал вид, что не замечает их, пытаясь понять друга. Но все равно был возмущен тем, что из-за какой-то женщины доверие Тима к нему пошатнулось. Тим вдруг замкнулся и от него. Подавленный, он выглядел так, словно мечтал закрыться, отгородиться от всего мира, как смертельно раненный зверь ищет одиночества в своем страдании. Исса ничего от него не скрывал, и такое поведение друга его обескуражило.

Тим знал, что Исса подверг Кэрол испытанию, чтобы они оба поняли, что она собой представляет и действительно ли так легкодоступна, как стал думать Тим после того, как узнал о ее связи с Рэем, на которую отреагировал очень болезненно, разочаровавшись в той, которую всегда ставил выше всех женщин. Косо и чуть ли с неприязнью смотрел Тим на близнецов, с первого взгляда уловив сходство с Рэем. Исса знал, что до того, как увидел этих детей, Тим сомневался в том, что Рэй сказал ему правду. Кэрол, замечая, как пристально разглядывает Тим близнецов, тоже поняла, что он догадался, кто их отец. Ее это обескуражило и расстроило, но она старалась не обращать на это внимания, убеждая себя, что ей все равно, что он думает. Тим же вопросов не задавал. Он делал вид, что его не интересует ни она, ни ее жизнь, и только Исса догадывался, насколько все наоборот, что друга мучает любопытство, что в нем таится куча вопросов, на которые он хотел бы получить ответы. Известие о смерти Кэрол повергло Тима в страшное уныние, подобно которому Исса никогда в нем раньше не замечал. На гибель сестры он отреагировал по-другому, болезненной яростью и непримиримой жаждой мести, он бесился, рвал и метал, и боль его была агрессивной и злобной, и он не пытался это скрыть. Когда вскоре после трагедии с Даяной он узнал и о смерти Кэрол, не было бурных эмоций и всплесков бессильного страдания — только тихая молчаливая печаль. И последнее Исса не мог выносить. Он предпочитал, чтобы друг выплескивал все наружу, чем держал в себе. Но ведь Тим не хотел признавать свою любовь к Кэрол даже перед самим собой, и если свою скорбь по Даяне он считал приемлемой и оправданной, то в отношении девушки, видимо, считал иначе. После того, как Джек Рэндэл добился для него свободы, Тим наведался на могилы Кэрол и ее сына. Потом поехал в Фарго, в родные места, долго сидел в парке на том месте, где когда-то стояла их хижинка, где играл он с друзьями, где потом с Кэрол делились друг с другом своими тайнами, расположившись на этом самом бревне, вспоминали детство и, откровенничая, так много скрывали. Смерть Кэрол причинила Тиму боль, и вместе с потерей Даяны усугубила его одиночество. Снова стало, как прежде, до того, как они вернулись в его жизнь — только он, Исса и целый враждебный мир против них. Постепенно он смирился. Они строили планы отмщения за Даяну, которого Исса жаждал не менее друга, так как был влюблен в нее и слепо ненавидел Рэндэла, которым была так одержима красавица. Что же касается Кэрол, то лично Исса, не будучи знаком с нею, был рад, что она умерла. Тим хоть и горевал, но успокоился после ее смерти, и не страдал так, как при ее жизни, от своей безнадежной любви к чужой жене, такой далекой и недостижимой для него, от ревности, от мыслей, что никогда она не посмотрит на него, как на мужчину, потому что для нее он всегда будет или тем Тимми-ангелочком, которого она любила в детстве, или вызывающим только жалость, обезображенным несчастным, бродягой. Ее смерть принесла ему успокоение. Он часто летал в Сан-Франциско, чтобы положить цветы на ее могилу. Иногда Исса его сопровождал. Тим снова стал более открытым, перестал замыкаться. Теперь его возлюбленная не принадлежала кому-то другому, не жила где-то своей жизнью, где не было места ему и его любви, перестала быть женой Джека Рэндэла, властного, знаменитого, жестокого, а ему, Тиму, не надо было больше скрывать свои чувства и бояться ее унизительной жалости. И он подолгу говорил о ней с Иссой, избавившись от злости и досады, которые она вызывала в нем, будучи живой, вспоминал, какой она была в детстве, какой стала, и сравнивал. Он не позволял себе мечтать о ней живой, а теперь не стеснялся мечтать вслух о ней, когда ее не стало. И к чувствам своим стал относиться иначе. Совсем по-другому. Кэрол превратилась в сладко-горькое воспоминание, которое он хранил в своем одиноком сердце, в котором было так мало привязанностей.