Аркейн. Трилогия (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 84

Старый хозяин Чернотопья не только изменил собственной супруге, одобренной его величеством, но и додумался признать ублюдка. Одна лишь мысль о том, что в высшем обществе родного графства можно оказаться в одном помещении с таким отвратительным плодом неблагородной любви, баронессу бросало в дрожь.

Меж тем Олаф закончил говорить с трактирщиком, и грузный хозяин, размахивая толстыми руками, принялся отдавать распоряжения. Работники заметались по залу, быстро убирая свободный грязный стол и сменяя его новеньким откуда‑то из кладовки, красивым, с резными ножками, накрыли его чистой скатертью.

Олаф подошел к своей хозяйке и, низко поклонившись, указал в сторону сервируемого места.

– Ваша милость, разрешите сопроводить вас к столу, – низкий, с легкой хрипотцой голос слуги в очередной раз заставил баронессу почувствовать, как сковало дыхание, а кончики пальцев свело судорогой – так хотелось дотронуться до красивых золотых волос на голове Олафа.

Но она держала себя в руках и позволила себе лишь кивнуть.

Олаф был молод, высок, широкоплеч, просто нечеловечески прекрасен, и служил у отца учителем этикета и танцев. Немудрено, что девушка быстро потеряла голову, сразу же безоговорочно влюбившись в мужчину, так отличающегося от всех, кто встречался ей раньше на землях Черноземья.

Лавки убрали, заменив удобными креслами, набитыми конским волосом. Девушка мягко опустилась на сидение, а слуга придвинул ей стул, чтобы госпожа не утруждалась. Госпожа – так Олаф обращался к ней только наедине, и при этом говорил с таким придыханием, что у баронессы сердце кровью обливалось.

Ну почему жизнь так жестока! Если бы она не родилась в семье барона, они могли бы быть счастливы. Но нет, она аристократка, и потому их чувствам – конечно же, взаимным! – не суждено зайти дальше позволенного между учителем и ученицей.

Народ в трактире, первое время открыто пялившийся на гостью, быстро потерял к ней интерес. Сопливая благородная девка, преисполненная собственной гордости, но смотрящая при этом на простых людей, как на дерьмо. Таких в Большой уже повидали достаточно.

А вот их новый барон, Киррэл «Чертополох», всего разок появившийся в торговой деревушке, сумел произвести на простолюдинов иное впечатление. Умный, рассудительный и ко всем относится с уважением, пока человек не докажет, что этого не заслуживает.

Да, барон повесил одного ростовщика, действующего без королевского разрешения. Ну так тут все по закону – нет бумаги от его величества, не смей и наживаться на соседях. Еще приговорил одного дебошира к прилюдной порке – и тоже за дело! Нечего по ночам пьяным на добропорядочных жителей нападать. А то ведь одному пареньку, который с девушкой гулял, руку сломал и зубы выбил. Но после кары баронской присмирел, отработал долг перед пострадавшим честь по чести и больше ни капли в рот не берет.

Слухи о жестокости Киррэла до местных доходили, но верили им не слишком – здесь, в самом богатом поселении баронства, прекрасно знали, как нужно держать в руках дело, если не хочешь разорения. Да и пострадавшие по приказу барона все больше сволочи и твари, которых не жалко. То один разбойников на уважаемую семью наведет, то второй работорговлей промышляет – казнить таких нужно.

Не знал Киррэл, что репутация у него уже сложилась. Но в Большой обещанного приезда своего хозяина ждали с нетерпением. Накопились дела, которые без баронского слова не решить. Опять же, судьи своего в Большой не имелось, и нужно было либо самим в Чернотопье отправляться, чтобы справедливости искать, либо ждать, когда его милость приедет сам.

А девчонка, явившаяся в такую непогоду, тем временем начала жаловаться. И мясо ей слишком сухое, и вино кислое. Не так себя вел барон Киррэл, совсем не так. Он и сам не пил почти, и другие рядом с ним старались не налегать, чтобы не опозориться перед уважаемым человеком.

– Ваша милость, – на пороге трактира возник мокрый дружинник. – Дождь закончился, мы можем ехать дальше. Если вы не пожелаете остановиться здесь для отдыха…

Говорил он через весь зал, совершенно не опасаясь никого из присутствующих. Сняв капюшон, воин смахнул ладонью влагу с лысой, как коленка, головы и шагнул ближе к своей госпоже.

– Мы отправляемся немедленно! – визгливым голосом заявила та, подскакивая со стула так резко, что стоящему за ее спиной слуге пришлось ловить мебель.

– Тогда я велю парням готовиться, – кивнул дружинник и покинул трактир.

Юная аристократка же обвела помещение капризным взглядом и, закусив губу, подхватила края платья. Быть может, если бы она не кривила лицо в гримасе отвращения, никто бы и не подумал ничего плохого – в самом деле, мало ли аристократов ездит по своим делам через торговые поселения. Но народ видел ее выражение лица и его не оценил.

А потому, когда вечером в Большую прискакала единственная лошадь без всадника, но покрытая попоной с вышитым гербом Черноземья, никто из жителей и гостей и не подумал спешить им на выручку. Пропала мелкая стерва – ну так, чай, лес место опасное, всяко может случиться.

Дорога на Мелководье. Киррэл «Чертополох»  .

Прошедший ливень превратил Чернотопье в настоящее болото. От проторенной тропы, соединяющей город с северной деревенькой, осталось только направление. Если бы не расходящиеся по обе стороны бывшей дороги деревья, угадать, там ли ты едешь, было бы невозможно.

Но выбора особенно не было – все баронство стояло в низине, да еще и болот хватало, так что почва постоянно напитывалась влагой. Воздух пропитался сыростью и похолодел, не спасало даже выглянувшее из‑за туч солнце – слабый ветерок оказался промозглым, норовил забраться под плащ и выстудить внутренности.

Но мы ехали, хотя у коня возникли проблемы довольно скоро – не привыкшая к таким трудовым подвигам лошадь быстро выдыхалась, и Густав оказался вынужден больше идти, ведя скакуна в поводу, чем действительно на нем ехать. Однако стражник, отпросившийся на побывку с семьей, не жаловался, прекрасно понимая, что другого шанса встретиться с родными можно ждать очень долго.

Я же перебирал заготовленные артефакты. С магией стихий у меня были откровенные проблемы – ничего, кроме начального уровня, мне не давалось, так как там требовался дар нужной направленности, и чистой силой, как я делал с патронами, уже не обойдешься. Зато демонические амулеты радовали.

Помимо гончей, к езде на которой я все больше привыкал, у меня хватало и других приспособлений. Палочек в Эделлоне не имелось, но мне ничего не помешало сделать себе железную дубинку и покрыть ее нужным ритуалом. Набор артефактора, конечно, уже был растрачен, но инструменты‑то остались, а близость сотрудников Аркейна позволяла покупать часть необходимых ресурсов – ребята ведь в путь тронулись не с пустыми руками, явно предупрежденные о моих наклонностях к изготовлению необычных для ордена вещей.

Получившийся жезл действовал просто, создавая вокруг цели клетку диаметром в половину и полтора метра в высоту. При активации артефакт призывал костяные клыки, которые вырастали из земли вокруг жертвы и были достаточно крепкими, чтобы распространенным в Эделлоне железом сломать их было трудно. Само заклинание держалось всего минуту – на большее у ритуала не хватало сил, но все‑таки полезная штука.

На пальцах у меня имелось по серебряному кольцу – каждое из них создавала демонические перчатки. Примерно такие описывал в своих «Записках » Янис Вагнер, но под руководством Ченгера мне удалось усовершенствовать изначальную модель, собрав практически тактические перчатки – тонкие, не мешающие мелкой моторике и при этом крайне крепкие. Оба кольца подпитывались моим даром напрямую, и в теории я мог носить их достаточное время, чтобы закончить любую схватку, в которую мне не повезет влезть.

Помимо амулета гончей, на шее висел и еще один артефакт. Последний аргумент – одноразовая золотая пластинка с кристаллом этерния. Над ним я возился дольше всего, однако я был упрям и замотивирован, осознав, насколько был близок к смерти в Черной. Эта висюлька создавала в полуметре от меня быстро расширяющееся облако газа, который воспламенялся, превращаясь в демонический огонь высотой в два метра и диаметром в шестнадцать. Учитывая стоимость ингредиентов – а ритуал пришлось наносить дорогой краской из перетертой в порошок желчи редкого мутанта Катценауге – я искренне надеялся, что мне никогда в жизни не придется его использовать.