Невезучая, или невеста для Антихриста (СИ) - Снежная Александра - Страница 10

Поняла я смутно. Но подавать видимость Сене, что я совсем безнадежна, не стала.

— А при чем тут рай? — дернула я Семена. — Мы ж вроде как в аду?

— Ну, ты темная, — поразился Семен. — Так дорога в рай через чистилище лежит. У нас все схвачено. Ни один новопреставленный мимо не проползет. Думаешь, ты как здесь оказалась? — подмигнул мне он.

— Как? — не, ну, интересно же, как меня вместо рая в ад притащили.

— Знамо как — дед Панас на снежках новую сказку испытывал. Вот они тебя с похмелья, пардон, от избытка чувств и потеряли.

— Какие снежки? Какую сказку? И дед Панас — это кто? — что-то я ничего не поняла.

— Снежки — это ангелы, ну, белые они и пушистые, как снежки, поняла, да? А дед Панас, можно сказать, личность легендарная — таможенник-сказочник, он при жизни, той, которая не загробная была, передачу "Вечерняя сказка" вел.

— За что ж его в ад-то?

— Дык все за те же сказки. Сказка, она ж особого настрою требует, — Семен, как алкаш со стажем, щелкнул пальцами по подбородку, недвусмысленно намекая, какого именно настрою требует сказка. — Ну, и переборщил дед с настроем-то. Прямо в прямом эфире и переборщил.

— Как переборщил?

— Как, как? — коварно ухмыльнулся Семен. — Рассказал дитяткам сказку, а в конце добавил: "Вот такая хуйня, малята"

— И что дальше? — приходя в себя от шока, поинтересовалась я.

— Шо, шо, сидит теперь у входа в преисподнюю и сказки гонит, пардон, рассказывает. Самая шедевральная была, когда Оксану Ивановну принесли. Ангелы потом три дня вспомнить не могли, кого они приволокли. И рыдали-то так натурально, все причитали — птичку жалко, птичку жалко.

— Какую птичку? — не, ну, я офигеваю с их загробного дурдома.

— Так Панас им сказку про гордого орла рассказывал, пока Владыка Оксане Ивановне по ушам ездил, в смысле, предложение руки и сердца делал, — Семен задумчиво почесал затылок и поправился: — Не. Не сердца. Какую-то он ей другую часть тела предлагал. Не помню. Помню только, что по морде она ему красиво въехала.

Тут я, конечно, к крале респектом сразу прониклась. Там такой чернокрылый бугаина, что железный Арни супротив него дистрофик, а она его по морде. Красивой, между прочим, морде. Самоубийца. Уважаю.

— А дальше?

— А что могло быть дальше? — выдал Сеня как само собой разумеющееся. — Владыка рубашку на груди порвал, крылья сложил и под "жалко птичку" с небес-то на землю и кинулся.

— Зачем?

Нет, я понимаю, что он вроде как падший, но если из-за каждой бабы с небес падать, так и отбить себе чего-нибудь можно. Хотя как я на него посмотрела, так он, по-моему, на всю голову на этой своей Оксане Ивановне отбитый.

— Как зачем? — вытаращил глаза Семен. — Он же, пока в гипсе лежал, Оксана Ивановна, доброе сердце, — тут Семен опять нервно побил себя по губам и поправился: — Бессердечная тварь, пытала Владыку своими бульонами, котлетами и бужениной.

И вот после слова "буженина" Сема зачем-то заляпал слюной приборную панельку.

— А дальше? — даже не знаю, почему я так прониклась, но жутко хотелось знать, запытала ли краля чернокрылого до победных конвульсий али нет.

— А дальше случилась беда, — трагично поведал Семен. — Запах котлет, буженины и пирожков долетел до рая. В палату к симулянту, пардон, больному, явился Пресветлый, и его ванильная морда стала требовать контрабанду, в смысле, Оксану Ивановну обратно.

— А она что?

— А она… — Семен выдержал долгую паузу, вероятно, чтобы я прочувствовала всю торжественности момента. — Стерва, — гордо изрек он. — Поправила Владыке подушки, допытала его борщом, а потом повернулась к Пресветлому и нагло так ему заявила, что по законам Божьим она несет ответственность за того, кого прикормила, и теперь, как порядочная женщина, обязана на нем жениться.

— Замуж выйти, — поправила я Сему.

— Да один черт, — отмахнулся от меня товарищ Смерть. — Муж и жена — одна сатана. Главное, что она самому Пресветлому гарбузовую кашу подсунула.

— Это типа, от ворот поворот? — хмыкнула я.

— Это типа — Пресветлый — я не ваша навеки.

— И чего Пресветлый?

— Чего, чего… Обиделся. Сильно.

— И? — не, ну что, я у него интимные подробности так и буду клещами вытягивать?

— И испортил мальчику родословную, — тяжело вздохнул Сема.

— Какому мальчику?

— Такому, что через девять месяцев после котлетно-бульонных пыток родился, — пояснил костлявый.

Я ненароком выглянула в любезно открытое Мотей окошко и челюсть у меня отвалилась, приблизительно аки у Адки шухлядка.

Картина напоминала эпизод из знаменитой рекламы "Фэйри" про Вилла-Рибо и Вилла-Баджо, когда хозяйственные граждане опосля того, как кого-то зажарили и съели, дружно заметали следы преступления. Огромные котлы со сковородками были вывешены прямо посредине улицы, и толпы маниакально чистоплотных граждан совершенно нечистоплотно вазюкали по ним своими языками.

— А это кто? — пришла в себя я от первоначального шока.

— А-а-а, это… — Семен брезгливо покосился на динамично лижущих котлы и сковороды граждан, — Так лизоблюды, холуи и подхалимы.

— А зачем они сковородки лижут?

— Дурная привычка, — поморщился Семен. — Они поначалу кой-чего другое тут у всех лизать пытались, — Сеня весомо так поглядел на мою "Марфу Васильевну", и мы с ней мгновенно вжались в сиденье и густо покраснели. — А потом Оксана Ивановна, светлая душа, то есть темное отродье, — тут же поправился он, — нашла им правильное применение. И при деле, и на чистящем порошке экономия.

— А сковородки потом куда? — мало ли, я про всякий случай спросила, а то вдруг меня тут тоже котлетами и бужениной пытать станут, так я лучше помру голодной смертью храбрых.

— Ты про эти, что ли? — махнул на облизанную посуду рукой Сема. — Так на них дед Панас семечки жарит и потом "снежкам" по спекулятивной цене загоняет.

— А зачем снежкам семечки? — любопытство, конечно, свинство, но раз уж я тут как бы прописалась, должна же быть в курсе всех местных традиций.

— Сказку закусывать, — ехидненько заржал Семен. — Они когда закуской вход в чистилище заплевывают, Адка белеет, нервически трясет плинтусами и бросается им в морду штукатуркой.

— За что ж вы ее так? — я, конечно, не ярый защитник униженных и угнетенных, но с точки зрения чисто женской солидарности решила вставить свои пять копеек.

— Сдача она. Калитка заборная, баба базарная, — зло пожаловался Семен. — Поставила ей Оксана Ивановна навороты новомодные на нашу голову. У ней же встроенный блютус и вай-фай беспроводной. Вот она, как только кто контрофакт в Ад проносит, так тут же и стучит Оксане Ивановне. А Оксана Ивановна, как женщина хозяйственная — скупая баба, в смысле, — опять оговорился костлявый, — ставит все на баланс и заставляет инвентарный номер присваивать. Вот скажи мне: на кой ляд моей косилке инвентарный номер, а Моте ейная амортизация, износ и матюги на капоте? Тьфу, — плюнул в окно Сема.

Мотя резко затормозил у огромного стеклянного здания с кричащей желто-красной вывеской "Аддональдс".

Из открывшегося в стене окошка выползла наглая бесовская рожа и, ляпнув мухобойкой ползущую по стойке муху, чертяка торжественно провещал:

— Свободная касса.

— Жрать будешь? — повернулся ко мне Семен.

— Я фаст-фуд не ем, — брезгливо поморщила нос.

— Я тоже, — гыкнул Сема. — У меня тут товарообмен. Взаимоудобственный.

— Мы рады вам, вы благодарны нам? — догадалась я.

— Сечешь, — довольно подмигнул мне товарищ Смерть, вытаскивая из-под сиденья связку чеснока.

— Это чего?

— Это дефицитный ингредиент для пампушек, подчеревка и кровяной колбасы, — ухмыльнулся адский недохакер.

Что-то я совсем запуталась. Причем тут пампушки и колбаса?

Сема в этот момент протянул чеснок черту, и тот, воровато озираясь по сторонам, быстро спрятал его под прилавок, а оттуда вытащил какой-то увесистый сверток.