День отца (СИ) - Лабрус Елена - Страница 33

Всё, что думал Бахтин, было написано у него на лице.

Горечь, тревога, досада. Но прежде всего — облегчение.

Он шумно выдохнул.

— Чёрт побери! — повалился он на подушки. — Я же с ног сбился, таская её по врачам. Почти отчаялся, когда мне сказали, что, возможно, это генетическое. Какой-то синдром, типа Альцгеймера, очень редкий, при нём не образуются новые ячейки или какие-то связи в памяти. Я не врач, не запомнил термины, что-то связанное с височной долей мозга, — он приложил пальцы к виску. — Когда ничего нового не запоминается. И старые знания постепенно утрачиваются. Я так испугался, что даже не отдал Владе листы, где были эти, носящие рекомендательный характер, выводы специалистов и список генов, которые ей советовали проверить. Какой счастье, что эти прогнозы не оправдались!

— Но ты же собирался? Сказать ей? Проверить? — нахмурился я.

А ведь моя тётка была права: листы действительно оказались не все.

И вопросы по генетике возникли не только у неё.

Жаль, что Славка поспешно улетела и, наверное, не сдала эти анализы.

Хотя чего жаль-то? Всё и так разрешилось, выяснилось. Она поправилась.

— Да, Рим! Да! Я бы сделал всё что угодно ради Владки.

Владки… Имя настолько резануло слух, что мне показалось мы говорим о разных людях. Впрочем, так и было: его Влада и моя Славка — разные люди. Для нас с Бахтиным.

— Всё что угодно? — усмехнулся я. — Даже переспал с фанаткой?

Он улыбнулся. С достоинством принимая мою правоту.

— Можно сказать и так. Да, ради неё я и переспал с чёртовой фанаткой.

— Серьёзно? — скривился я.

— Серьёзнее некуда, — он отвернулся, перестав улыбаться.

Потом хмуро покосился на стакан с водой на сдвижном столике.

Я поправил трубочку, неровно воткнутую в отверстие стакана и подал ему.

Бахтин сделал несколько жадных глотков, словно это время было нужно ему, чтобы обдумать ответ, и поднял на меня глаза.

— Ты думаешь, я не знал, что это Влада её наняла? Думаешь, не понял, зачем?

В памяти всплыли слова жены Реймана: «Они словно нарочно позировали».

Чёрт, и Рейман была права. Выходит, он нарочно.

Я покачал головой:

— Не понимаю. Если ты знал, что она наняла девчонку. Знал, что подаст на развод. То зачем ей подыграл? Зачем подставился? В чём смысл?

— А в чём вообще смысл, Рим? Смысл всего этого? — развёл он руки в стороны и зло толкнул обратно на стол стакан. — Смысл жизни? В чём?

— Хочешь поговорить о смысле жизни со мной?

— Нет, я хочу поговорить о тебе, — покачал он головой. — Вот ты любишь её всю жизнь. — Я и не собирался отвечать, но он поднял руку, словно я буду возражать. — Не спорь. Любишь. Так почему не держал? Почему отпустил?

Я многозначительно пожал плечами.

То ли выходил вечер встречи, то ли вечер памяти. Теперь на ум пришли слова Князева: «Если держать — это чужая, свою — надо отпустить».

Бахтин кивнул, словно я ответил:

— Вот. Потому что любишь. Потому что её счастье тебе важнее, чем своё собственное. Всё просто, Рим.

«Что же ты её не отпустил? Сам. А ждал, когда она наймёт девчонку, если знал, что она хочет уйти? — подумал я про себя. — Что же сейчас, когда она вернулась, не гонишь?»

— Для нас с тобой, может быть, просто, — сказал я вслух и упёрся руками в пластиковую спинку его кровати. — Но не для неё. Я всю жизнь думал, что она любит тебя.

— А я всю жизнь знал, что она любит тебя, — вздохнул он. — И, если эта фанатка, которую я притащил домой, был Владкин способ вырваться на свободу — я не мог ей отказать.

Я покачал головой, чувствуя, как словно рвутся швы на плохо заштопанной ране.

Это разговор пора было заканчивать — он приносил мне невыносимую боль.

Что бы ни говорил Бахтин, Славка всё равно осталась с ним.

Он побеждал всю жизнь. Он просто не умел иначе.

И пусть я никогда с ним не соревновался, он снова победил.

Да, он сделал как она хотела: её отпустил.

Но она вернулась не ко мне. Она приходила ко мне, но вернулась — к нему.

Я натянуто улыбнулся.

— Поправляйся!

— Удачи тебе, Рим Азаров! — крикнул он вслед.

— И тебе, Максим Бахтин. И тебе, — кивнул я и вышел.

давай сыграем в одиссея

ты завтра сядешь на корабль

и очень долго не вернёшься

а может даже никогда

— Ну что, дружище, приехали, — открыл я дверь машины Командору.

Он осторожно спрыгнул и потрусил к своим любимым «столбикам» у подъезда.

Я собрал с пассажирского сиденья материалы дела о пропавших девочках, которыми щедро поделился Годунов и пошёл за псом, крепко прижимая к себе увесистые папки, а подбородком к ним — коробочку с кнопками.

На душе было пасмурно, не смотря на солнечный день.

В моей душе теперь всё время было сыро, промозгло, хмуро и шёл непрекращающийся дождь.

Если бы не эти папки, не горе людей, что было куда весомее моих личных трагедий, как бы эгоистично и жестоко это ни звучало, не знаю, как бы я держался.

Родители потеряли детей, трёх чудных девочек, которые ушли из дома и не вернулись. И, может быть, уже никогда не вернутся, а я… что потерял я?

Малышку, что нашла родную любящую семью?

Так ей там лучше. Это её дом, её родные, её отец.

Любовь всей своей жизни?..

Нет, про Славку лучше было не думать.

Может, потери мои были и не так тяжелы, как у родителей пропавших девчонок, но болело, к сожалению, не меньше. Как бы ни старался я обесценить и преумалить свои утраты, всё равно чувствовал себя скверно.

И пытался глушить чувства работой.

Я читал и перечитывал показания свидетелей и оперативную информацию. Как сказал Мент, свежим взглядом разглядывал фотографии, всматривался в лица и здания на снимках. На стене в своей опустевшей комнате даже повесил пробковую доску и карту, где тоже ставил точки цветными копками, чертил линии, делал пометки на сносках, стараясь ничего не упустить.

Новую партию кнопок, что лежали сейчас поверх папок, я купил именно для этого.

Всё ещё придерживая их подбородком, я открыл дверь подъезда.

— Командос! — крикнул, не видя куда убежал пёс.

— Привет! — раздался сбоку знакомый голос.

Я вздрогнул от неожиданности, коробка с кнопками соскользнула и цветные гвоздики рассыпались по ступеням.

— Да чтоб тебя! Как ты всегда вовремя, Полина, — покачал я головой.

Швырнул на край парапета документы и присел, чтобы собрать разлетевшуюся канцелярию.

— Я не специально, — кинулась она мне помогать.

На эту суету притрусил пёс.

— Ну, слава богу, соизволили вернуться, сеньор Командор, — покачал я головой, со всей силы стараясь игнорировать Полину.

Она неловко кашлянула, когда второй раз открыв дверь подъезда, я пригласил только пса.

— Можно мне войти? — спросила робко.

— Зачем? — бросил я через плечо.

— У меня есть кое-что для тебя. Я ненадолго.

Я молча кивнул.

В квартире так же молча прошёл в спальню, на ходу снимая куртку.

Теперь эта комната больше не была похожа ни на детскую, без Стешкиных вещей и игрушек, ни на спальню — половину кровати я завалил бумагами, а на второй спал порой не раздеваясь. Она стала похожа на кабинет Мента — запущенное логово отпетого холостяка с грязной посудой на тумбочке и пустыми пивными бутылками на подоконнике.

Я искоса глянул на топчущуюся в дверях комнаты Полину.

Усмехнулся: и как мне в голову пришло, что Мент хотел с ней замутить. Сейчас-то я понимал, к чему он завёл тот сложный разговор, но тогда какая только дичь не лезла в голову.

И сдержался спросить: что же сейчас ты не ставишь руки в боки, не орёшь, не командуешь, а неловко топчешься на пороге, дорогая?

— Вот, — подала она документ. А когда я не протянул руку, чтобы его взять, усердно делая вид, что перебираю бумаги, положила передо мной на кровать. — Это свидетельство о разводе. Мы больше не женаты, Рим.