Гомункул - Блэйлок Джеймс - Страница 16

Пьюл застыл как вкопанный, держа в руках по обломку гнилых боковин. Напарник в разрытой могиле, казалось, задыхался. Лицо его, отвернутое в сторону от весело оскаленного черепа, покраснело и словно вспухло. Огромным усилием воли он сохранил спокойствие, юзом выбрался из-под жутких останков, отполз в сторону на несколько драгоценных дюймов и очень медленно и целеустремленно выбрался из ямы. А затем, не обронив ни слова, спокойно и твердо зашагал прочь, к освещенным склепам вдали, и наконец растворился в тумане.

Сперва Пьюл подавил желание окрикнуть его, потом — позвать на подмогу Нарбондо. Раскатав на земле брезент, он стиснул зубы, сполз в яму и обхватил укутанный в саван скелет. Он переправил его наверх, обернул тканью и потащился, волоча сверток по мокрой траве, в сторону дороги, обходя источники света и натыкаясь на могилы. Оставшийся позади зияющий черный прямоугольник раскопа скрылся в тумане, поглотившем в скором времени и размытый желтый огонек прикрытого заслонкой фонаря.

Билл Кракен очнулся в чужой кровати. Быть того не может. Он ни на секунду не верил, что находится в собственной убогой комнатушке. Он ощущал приятную легкость, словно парил в нескольких дюймах над постелью, а в ушах его стоял неровный шум, напомнивший о холодной ночи, которую он провел как-то ранней весной в здании консервной фабрики на речном берегу в Лаймхаусе. Но это не Лаймхаус. И ему было очень тепло и уютно под стеганым пуховым одеялом, каких он не видел уже лет пятнадцать, не меньше.

Голова казалась громадной. Дотронувшись до лба, он обнаружил, что тот обмотан бинтами, словно у египетской мумии. В груди чувствовалась тупая боль, точно туда лягнула лошадь. На маленьком прикроватном столике лежала знакомая книга. Он узнал потрепанный охристый переплет, длинный кусок которого заворачивался сам по себе, будто у кого-то имелась неврастеническая привычка крутить его большим и указательным пальцами во время чтения. То были «Сообщения о лондонских философах» Уильяма Эшблесса.

Счастливый, Кракен схватил книгу и уставился на обложку. Точно в центре, словно кто-то потрудился вычислить ее местоположение, зияла дыра — круглая, будто след от кончика пальца. Раскрыв книгу, он страницу за страницей проследил маленькое углубление, ведшее к конусообразной свинцовой пуле, чей носик упирался в сто восемнадцатую страницу, будто не пожелав проветрить заодно и трактат о поэтике. Кракен прочел с полстраницы. Там человечество разделялось на два противоборствующих лагеря, словно готовые к сражению армии: поэты, или мудрецы, по одну сторону, а люди действия, или полоумки, — по другую. Кракен не был уверен в здравости этих рассуждений, но отказ пули повредить страницу призывал приглядеться к ним повнимательнее.

Во внезапном озарении Кракен сообразил вдруг, что за пуля застряла в его книге. Чудо! Его спас перст Божий, вне всяких сомнений. Котелок исчез, а с ним и средства к существованию, но Кракену все равно уже тошно от этих гороховых стручков. Лучше будет вернуться к торговле кальмарами. Если тебе заедут по кумполу кальмаром, ущерб окажется не так уж велик.

Кракен вздрогнул — где-то в доме вдруг послышался шум. В полуоткрытую дверь ему было видно вторую комнату, освещенную газовой лампой. На стене танцевали чьи-то тени: вот кто-то встал, надо полагать, из кресла, бурно потряс руками и вновь уселся или просто отошел от светильника. Тень принадлежала женщине, сюда долетал и ее голос.

Кракена мало интересовали заботы этой леди — по правде сказать, его не занимало ничего, кроме личностей его благодетелей. Заговорил мужчина. Появилась вторая тень, сжимавшаяся на выбеленной стене, делаясь все резче. В поле зрения вплыли плечо, затем голова… голова капитана Пауэрса! Это объясняло присутствие рядом с томиком Эшблесса глиняных трубок, кисета с табаком и спичек. Значит, в темноте за окном скрывалась Джермин-стрит, а спасителем Кракена был капитан Пауэрс. И конечно, целое собрание лондонских философов.

За дверью послышались всхлипывания. «Я так не могу!» — простонала женщина. Некоторое время капитан Пауэрс молчал, но в итоге рыдания стихли, и только тогда тишину нарушил его голос: «В Индиях… — Кракен расслышал только часть. — …Сент-Иву стоит довериться».

Дальше неразборчиво. Затем неожиданно пылко, громогласно прозвучали слова: «Пусть только попробуют!» Тень женщины появилась снова и обмяла тень капитана. Кракен подобрал Эшблесса и стал праздно перелистывать его, украдкой поглядывая поверх корешка.

Капитан появился вслед за своей тенью, под стук костяной ноги. Он повозился с замком стоявшего у стены морского сундучка, распахнул его и принялся вытаскивать всякую всячину: медную подзорную трубу, секстант[26], пару абордажных сабель, связанных вместе кожаным ремешком, идола, вырезанного из розового дерева, голову свиньи из слоновой кости. Затем поднялось второе дно — дубовая дощечка, похожая на кусок половицы за сундуком. Кракен приподнялся на кровати. Похоже, это и был кусок пола. Капитан перегнулся пополам, и верхняя часть его туловища исчезла в недрах сундука; левой рукой он придерживался за край стенки, правой тянулся вниз. Когда же он выпрямился вновь, в руке у него оказался зажат деревянный ящичек, очень гладкий и расписанный какими-то мелкими картинками. Капитан стоял слишком далеко и в слишком плотной тени, чтобы Кракен мог толком их разглядеть.

— Тайник надежен? — спросила женщина.

— Я же много лет хранил здесь шкатулку, не так ли? — твердо ответствовал капитан. — Теперь о ее существовании знаете только вы, ясно? Еще несколько дней, какая-то неделя — и Джек ее получит.

Капитан снова нагнулся над сундуком, спрятал ящичек и опустил дубовую доску. Потом очень аккуратно сложил все, что вынимал прежде, поверх нее.

Кракен смотрел, выпучив глаза. Ему хотелось завопить, но это было бы слишком опасно. Здесь клубились важные секреты. Кракен был мелкой рыбешкой в очень глубоких водах — почти мертвой рыбешкой. Отложив Эшблесса на столик, он подтянул одеяло к подбородку и прикрыл глаза. Кракен устал, и голова жутко болела. Когда же он проснулся, солнце играючи пронзало тонкие занавески у его изголовья, а капитан Пауэрс сидел рядом и преспокойно покуривал трубку.

Сент-Ив вглядывался в маленькое туалетное зеркало на прикроватном столике, а за оконной рамой свистел ветер. Он сдул с глаз долой вчерашнее яркое солнце и теперь так хлестал по стеклам ветвью китайского вяза, будто ярился, встретив сопротивление, не позволявшее ему пробиться в комнату и согреться у камелька. Со стороны ветра было весьма дурно так обращаться с нежной зеленью листьев, которые всего неделю как проглянули в поисках весны и вдруг попали под удар неприветливой стихии, разодравшей их в клочья.

Сент-Ив нанес побольше клея на подкладку фальшивых усов. Неловко получится, если их сорвет внезапным порывом. Изобразил на голове тощий клин челки, а брови зачесал вверх, возвращая себе сходство со взъерошенной обезьяной — в точности как и накануне. Одному богу ведомо, что ветер сотворит с его маскировкой; усилит ее, будем надеяться. Сент-Ив поднялся, накинул длинный плащ, сунул рукопись Оулсби под ковер, взял свежеотремонтированные часы и вышел в коридор. Там помедлил в задумчивости и вернулся в комнату. Не стоило привлекать к манускрипту лишнего внимания, лучше спрятать его на виду. Сент-Ив достал бумаги из-под ковра, переложил на ночной столик, растормошил всю стопку, а поверх бросил книгу и трубку — для пущей убедительности.

Пребывая в самом гнусном настроении, он тащился по улице с часами под мышкой. Похоже, сделано было чертовски мало. Он в Лондоне уже почти месяц, но еще даже краем глаза не видел легендарный корабль пришельца. И совершенно не представлял, что станет делать, если новый визит на Уордор-стрит увенчается удачей. Корабль в любом случае невероятно стар. Может статься, от него сохранилась лишь ржавая скорлупа, не годная ни на что, кроме как служить диковинным экспонатом, и скорее всего давно превращенная в некий омерзительный предмет телесного удовлетворения.