Купец. Поморский авантюрист (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 2

В случае с батькой Митьки все свелось к нападению разбойников на его караван. Разбойный люд перебил охрану, разграбил товар, сам купец едва уцелел — хромым на ногу остался и на левый глаз зрения лишился. Разумеется, что никто в родной общине не протянул разорившемуся купцу руки помощи. Ну как не протянул — деньги, что выдала под залог община, компенсировали долг батьки, только и всего, а разорившемуся купцу расплачиваться отныне было нечем. Некогда купец Павел Федора сын мигом стал ключником Павлушей, которому потребно стало долг отработать, а сумма долга была такая, что и за всю жизнь не расплатишься. Доторговался до ручки, что называется.

Вот батька Митьки и сломался под ударом судьбы. Резко постарел, сдал на всех фронтах, да и сам сдался, морально. Работая ключником, он был доволен своим новым положением — сыт, обут, одет. Или, по крайней мере, делал вид, что доволен. Понимал, что другого выхода у него нет и не будет. Бывшего компаньона, кого он за чаепитием другом прозывал, батька теперь величал Вениамин Александрович, как тому было угодно. По-княжески али по-боярски. Да и другом Вениамин оказался с запашком, потому как напоминал Павлушке, что он теперь холоп[1], со всеми вытекающими последствиями. Будет у Вениамина сегодня настроение не ахти, поднимется он не с той ноги, а тут батька Митьки под руку подвернется — так прилетит по первое число! Велит лупить розгами, а то и пришибет ненароком, и ничего за это не станет Вениамину. Разве что виру уплатит в казну причитающуюся, как бы невзначай. Но что те «копейки» купцу псковскому, у которого склады от товара ломятся да караваны один за другим ходят?

Слава богу, Вениамин Александрович бить никого не убивал, просто потому что редко бывал в Пскове. Все чаще купец на торговых путях пропадал, состояние сколачивал и приумножал… Но вот матушка Митьки ему еще во времена, когда та была Лизаветой Романа дочерью, приглянулась. Надо ли говорить, что купец начал матери Митькиной под юбку лазать с завидной частотой? Сначала хоронился от отца, вроде как неудобно. Потом, время спустя, плевать уже хотел, начал задирать подол в открытую, ничего не страшась. Ничуть не сторонясь ни своего бывшего друга, ни Митьки. Задерет — и давай Лизку наяривать где вздумается…

Но родители Митьки никуда не дергались, довольствовались невольной жизнью и потихоньку выплачивали необъятный долг. Справедливости ради стоит сказать, что отец разок попытался огрызнуться, зубы показать, да досталось ему по первое число — едва дух не пустил. Мало того, что хромой и слепой на один глаз был, после того вовсе на ухо оглох — затрещина от Вениамина Александровича знатная прилетела. С месяц батьку пришлось отхаживать, в чувство приводить, а купец Вениамин возьми и долг увеличь. Мол, на Павлушкино здоровье пришлось потратиться.

Дальше пришлось мириться. Жить захочешь — не то терпеть станешь, как говаривала мать. Отец посерчал, конечно, но мать послушал — терпел, скрипел зубами, но терпел, а потом и скрипеть зубами перестал. Стерпелось. Такие дела, когда при нем его же жену купец наяривает, его не то чтобы устраивали, но ведь против обычая не попрешь. Да и что он сделать мог? Сам же, бывало, под юбки лазал, когда купцом был. Правда, тогда оно как-то не думалось, что та жена может быть кого-то или мать чья-то, а он эту бабу вот так, на глазах…

Самому Митьке такое положение бесправного холопа[2], считай — раба, совершенно не нравилось! Он хотел жить полной жизнью и все еще помнил, каково это — свобода! Был у него внутренний стержень, что не позволял ему смириться и закрыть глаза на существующее положение дел. Жгучее желание вернуться к былой жизни соседствовало с чувством несправедливости, не позволяя мириться с незавидной судьбой.

Отец видел желание сына, только помочь ничем не мог. Разве что между делом обучал сына уму-разуму — грамоте и счету, дабы легче по жизни Митьке было. Ну и отговаривал его каждый раз, когда Митька заводил разговоры о несправедливости и своем желании все изменить. К шестнадцати годам Митька вполне сносно вел счет и умел читать по слогам, бегло для самоучки. Вениамин Александрович, знавший о его обучении, только довольно потирал руками. Знатный ключник растет на замену Павлушке, хорошего сына воспитал. Дела купеческие ширятся, в гору идут, и толковые люди нужны всегда, а тут, почитай, на халяву знатного работника получаешь — любо-дорого смотреть. Потому купец всячески поощрял занятия. Однако в душе Митьки все сильнее пылало пламя…

Жизнь предоставила ему шанс в 1550 году, всего через месяц после того, как ему исполнилось шестнадцать лет.

В тот год у Вениамина Александровича уже были на Митьку серьезные планы. Купец подсчитывал прибыль, которую мог принести головастый молодой человек.

Все изменилось в одночасье, когда свет увидел Судебник Иоанна Васильевича 1550 года[3]. Новый закон[4] твердо провел черту между ключником сельским и городским, разделив уж куда конкретней их правовые статусы в обществе того времени. Отныне городской ключник больше не именовался холопом и получал свободы, определенные Государем. Положения родителей Митьки это не изменило, они давно смирились со своей участью, но для самого Митьки открылись новые перспективы. Он получил свободу перемещения, чего так не хватало раньше.

Митька тут же решил для себя, что отправится на заработки, дабы скорее выплатить отцовский долг и — чем бес не шутит — скопить деньги. А там… может быть, заново открыть свое купеческое дело.

За заработком Митька отправился не куда-нибудь, а к черту на кулички — в Поморскую землю. То была холодная и недружелюбная земля, но, надо сказать, богатая и щедрая, манящая авантюристов разного толка. Ходили слухи, что тот, кто рискнет освоить ту землю, получит все. Главное — не бояться трудностей. Митька трудностей не боялся и, как ему казалось, ничуть не прогадал.

В качестве места дислокации он выбрал поселок промысловиков Ненокса, что располагался на самом берегу Белого моря. Оттуда, как полагал Митька, он мог бы ходить на рыбный промысел за ценными рыбами, что охотно скупали купцы в Пскове и Новгороде.

Что Вениамин Александрович? Надо было видеть его физиономию, когда он прознал о планах Митьки. Купец раскраснелся, напоминая цветом скорлупу вареного рака, и надулся в щеках.

— Не по Сеньке шапка, Митенька… — шипел он. — Выше головы не прыгнешь! Ты бы не дергался с хозяйства. Али кормят тебя дурно, али на жизнь жалуешься?..

Но отговорить Митьку не получилось, как купчик ни старался. Конечно, Вениамин мог воспрепятствовать отъезду силой, попросту выбив из Митьки всю дурь, но делать этого он не стал. Мало ли, тронется Митька головой, и такого толкового парня, что считать и писать умеет, хозяйство купеческое лишится. Ну уж нет, пусть подурит, нагуляется, а потом вернется. Купец не верил в успех сына своего ключника и в конце концов даже выдал Митьке ссуду на то, чтобы «дурень» добрался до места и обустроился. По факту же еще крепче привязав Митьку к себе. Чай, потом эту ссуду отдавать время настанет, а Митька в Поморской земле не сдюжит. Куда мальцу на промысел идти, он к труду физическому не приучен и в первую же зиму белугой завоет, в Псков вернется. Сроком Митьке был дан год, до следующей весны. На том и сговорились.

Человек предполагает, а Бог располагает, как ведомо. По приезде в Неноксу Митька начал предпринимать попытки устроиться к рыбакам, ходившим в море на промысел. Рыбаком он был так себе, ничего не умел и не знал, но свято верил, что все получится и ему удастся деньжат накопить. Другого варианта у Митьки попросту не было.

***

В первую зиму действительно пришлось тяжко, да так, как не было никогда. Митька поспешил подтянуть поясок потуже. Деньги таяли на глазах, а работы все не было. Весь его рацион теперь составляла рыба, вкус которой быстро надоел настолько, что парню хотелось лезть на стенки своей съемного угла при одном ее виде. Но приходилось перебарывать себя и есть, целиком, практически не жуя, проглатывая жесткие куски, становившиеся поперек горла.