Ева - Чейз Джеймс Хэдли - Страница 1

James Hadley Chase

EVE

Copyright © Hervey Raymond, 1945

All rights reserved

© Т. А. Шушлебина, перевод, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

Прежде чем поведать историю своего знакомства с Евой, я должен вкратце рассказать о себе и о тех событиях, которые привели к нашей первой встрече.

Если бы не один неожиданный поворот судьбы, побудивший меня отказаться от заурядной карьеры экспедитора, я бы не встретил Еву, а значит, не ввязался бы в историю, которая в конечном счете разрушила мою жизнь.

Даже теперь, спустя два года после того, как мы виделись в последний раз, стоит лишь подумать о ней, и мною вновь овладевает неистовая страсть с горьким привкусом разочарования, которая приковывала меня к ней все те дни, когда лучше бы было сосредоточиться на работе.

Не важно, чем я сейчас занимаюсь. Никто никогда не слышал обо мне в этом захолустном городке на побережье Тихого океана, куда я приехал около двух лет назад, осознав наконец, за какой пустой и призрачной мечтой гнался.

Но речь пойдет не о настоящем и не о будущем. Моя история посвящена прошлому.

Хотя мне и не терпится поскорее вывести на сцену Еву, все же, как я уже говорил, надо сообщить некоторые подробности о себе.

Меня зовут Клайв Торстон. Возможно, вам приходилось слышать это имя. Я считаюсь автором пьесы «Повторное приглашение», которая в свое время произвела фурор. На самом деле той пьесы я не писал, но из-под моего пера все же вышли три довольно популярных романа.

До постановки пьесы я был никем; впрочем, как и теперь. Жил в городе Лонг-Бич в большом многоквартирном доме рядом с рыбоконсервным заводом, на котором работал экспедитором.

Пока в нашем доме не поселился Джон Коулсон, я вел такое же монотонное, начисто лишенное честолюбивых помыслов существование, как и сотни тысяч других молодых людей, не имеющих никаких перспектив, обреченных и следующие двадцать лет протомиться все на той же работе.

И хотя жизнь моя была бесцветной и одинокой, я влачил ее с равнодушной покорностью. Я не видел возможности вырваться из каждодневной рутины утреннего подъема, похода на службу, дешевой еды, опасений превысить бюджет, случайной интрижки, если позволяли деньги. Выхода из этого замкнутого круга не было, пока я не познакомился с Джоном Коулсоном. Именно тогда мне представился счастливый шанс, и я его не упустил.

Джон Коулсон знал, что скоро умрет. Три года он боролся с туберкулезом, но его силы были на исходе. Словно умирающий зверь, который прячется перед смертью от посторонних глаз, он оборвал все связи с друзьями и переехал в грязный доходный дом в Лонг-Бич.

Почему-то меня тянуло к нему, и ему, казалось, было приятно мое общество.

Может, потому, что он был писателем. Я и сам всегда мечтал заняться литературным трудом, но мысли о трудностях этого ремесла вгоняли меня в ступор. Хотя я чувствовал, что стоит начать, и мой дремлющий, но несомненный талант принесет мне богатство и славу. Полагаю, многие думают точно так же, и, подобно им, я все никак не мог заставить себя взяться за дело.

Джон Коулсон рассказал мне, что написал пьесу и что она была лучшим его творением. Я охотно слушал рассказы приятеля, узнавая поразительно интересные вещи о писательской технике и о том, какую уйму денег можно заработать на хорошей пьесе.

За два вечера до смерти он попросил послать пьесу своему агенту. К тому времени он был уже полностью прикован к постели и мало что мог сделать самостоятельно.

– Вряд ли я доживу до постановки, – угрюмо добавил он, глядя в окно. – Бог его знает, кому достанется гонорар, пусть об этом заботится мой агент. Чертовски забавная штука, Торстон, но у меня нет никого, кому бы я мог оставить наследство. Жаль, что я не обзавелся детьми. Тогда мой труд не пропал бы зря.

Я осторожно поинтересовался, ждет ли агент его пьесу, и он покачал головой:

– Кроме тебя, никто и не знает, что я ее написал.

На следующий день, в субботу, в Аламитос-бэй проходил ежегодный фестиваль водного спорта. Я отправился на пляж, чтобы вместе с тысячами зевак посмотреть регату.

Не выношу столпотворения, но Коулсон угасал на глазах, и мне захотелось вырваться из воцарившейся в доме тягостной атмосферы приближающейся смерти.

Я добрался до гавани как раз тогда, когда миниатюрные яхты готовились к самой важной гонке дня. Призом был золотой кубок, и страсти достигли апогея.

Одна из яхт особенно бросалась в глаза. Это было великолепное судно с ярко-красными парусами и изящным корпусом, просто созданным для высоких скоростей. На яхте суетились два человека. По одному, типичному докеру, я лишь скользнул взглядом, а вот второй меня заинтересовал – он явно смахивал на владельца. На нем были дорогие белые шерстяные брюки и замшевые туфли, а на запястье я заметил массивный золотой браслет. На его мясистом лице застыло выражение холодного высокомерия – безошибочный знак богатства и власти. Он стоял у румпеля с сигарой в зубах, наблюдая, как его помощник завершает последние приготовления на судне. Я все думал, кем бы он мог быть, и наконец решил, что передо мной либо кинорежиссер, либо нефтяной магнат.

Понаблюдав за ним несколько минут, я двинулся дальше, но обернулся на звук падающего тела и жалобный вскрик.

Оказалось, докер поскользнулся, спускаясь с яхты, и теперь лежал на пристани со скверным переломом ноги.

Это происшествие и стало причиной крутых перемен в моей судьбе. У меня имелись некоторые навыки в парусном спорте, я вызвался занять место помощника и в итоге разделил с владельцем судна победные лавры.

Хозяин яхты представился мне лишь после регаты. Когда он назвал свое имя, я даже не сразу сообразил, какая мне выпала удача. Роберт Роуван был в то время одним из самых влиятельных людей в Театральной гильдии. Он владел восьмью или девятью театрами, и за ним тянулся длинный шлейф успешных постановок.

Выигранному кубку он обрадовался как ребенок и был безмерно благодарен за помощь. Протянув визитку, он торжественно пообещал, что, если мне понадобится поддержка, он сделает все, что в его силах.

Теперь понимаете, какое искушение меня подстерегало? Вернувшись домой, я застал Коулсона без сознания; на следующий день он скончался. Его пьеса, готовая к отправке, лежала на моем бюро. Колебался я недолго. Коулсон сам признал, что понятия не имеет, кто получит гонорар, а ведь мог бы, в конце концов, подумать и обо мне. Быстро успокоив свою возмущенную совесть, я вскрыл пакет и прочел пьесу.

Хоть в драматургии я смыслил немного, но, дочитав до конца, понял, что это выдающаяся вещь. Я долго сидел, просчитывая шансы своего разоблачения, но не смог вообразить ни малейшей опасности. Перед тем как лечь спать, я заменил титульный лист рукописи. Вместо «Бумеранга» Джона Коулсона на нем теперь значилось «Повторное приглашение» Клайва Торстона. На следующий день я отослал пьесу Роувану.

Прошел почти год, прежде чем пьеса была поставлена. За это время в рукопись было внесено множество изменений, поскольку Роуван предпочитал, чтобы театральные прожекты, которые он финансировал, носили отпечаток его личности. К премьере я уже свыкся с мыслью о своем авторстве и, когда она прошла с шумным успехом, был искренне горд собой.

Какое ликование наполняет душу, когда в переполненном зале называют твое имя и по лицам людей становится ясно, что ты для них не пустое место! Во всяком случае, для меня это значило немало. Не меньше значили и внушительные гонорары, ведь раньше мне приходилось довольствоваться сорока долларами в неделю.

Уверившись, что пьесу ждет долгая сценическая жизнь, я перебрался из Нью-Йорка в Голливуд. Я надеялся, что с моей нынешней репутацией на меня будет спрос и мне удастся обосноваться там в качестве сценариста. Авторских отчислений набиралось почти на две тысячи долларов в неделю, и я без колебаний снял квартиру в модном квартале на бульваре Сансет.