Южное направление (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 7

— Суд был, а расправы нет.

— Апанасенко сняли, может, и меня надо снимать? — поинтересовался Виктор.

— О тебе речь вообще не шла. Поговори с товарищем Сталиным — мол, снимите с дивизии, дайте бригаду либо полк, — предложил я. — Хочешь, я сам с ним поговорю?

— Не надо, — помотал нестриженной головой Спешилов. — Я уйду, кто-то другой придет, а ему придется всю грязь разгребать. Нет уж, коли взялся, то до конца пойду. Скажи-ка лучше, как там Архангельск?

— Когда уезжал, на месте стоял, — пожал я плечами. — Но я уже сам больше месяца дома не был, может, что и случилось — Северная Двина из берегов вышла, белые медведи напали… Ну, если бы интервенты напали, ты бы уже знал. А если не слышал, значит никто не нападает.

Спешилов вздохнул.

— Да не вздыхай так тяжело, — успокоил я парня. — Война скоро закончится, вернешься ты к своей Анне. Ты же еще свадьбу «зажал», помнишь?

Виктор опять вздохнул.

— Комиссар, да ты что вздыхаешь? — удивился я. — Какой пример личному составу подаешь? Может, завел себе кого-нить, а теперь харе стыдно? Так не переживай, сам не проболтаешься, никто не узнает. — Комиссар продолжал молча вздыхать, и я усилил напор. — Давай, колись. Что у тебя стряслось?

Наконец-то храбрый комиссар сумел выдавить из себя:

— От Аньки только одно письмо за все время пришло. Может, она уже замуж без меня вышла? Я-то ей почти каждую неделю пишу, а все письма куда-то идут, словно в камский мох.

— Вить, ты что, ошалел? — с удивлением воззрился я на друга. — Ты что, не помнишь, как у нас письма ходят? Мне служебные депеши по неделе идут с фельдъегерской связью, а уж обычная-то почта… Если пешком идти, так быстрее будет. Наверняка в Москве, на почтамте, целая груда писем лежит.

— Думаешь? — робко поинтересовался комиссар.

— Вить, стопудово. Меня когда на польский фронт вытащили, Анна хотела вместе со мной ехать. Но вишь, я же не знал, куда отправят — на Западный фронт или на Юго-Западный. Да и не хотелось девчонку на фронт тащить, мало ли что.

Спешилов воспрянул духом, а я мысленно вздохнул — надо было взять письмецо у Анны, оставил бы в Москве. Вот, недодумал.

— Слушай, Володя, — поинтересовался комиссар. — Ты когда обратно поедешь?

— В Москву отправляюсь прямо сегодня, а уж когда в Архангельск вернусь — про то только Совнарком ведает, да Феликс Эдмундович.

— Может, ты из Москвы Аньке шоколадку как-нибудь перешлешь? — спросил Виктор, вытаскивая из-за пазухи плитку. — Скажешь, что от меня. Аня уж очень шоколаду хотела, а я и купить не смог, не нашел.

— Кхэ, кхэ, — раздалось над головой нарочито громкое покашливание. Оказывается, мы не заметили, как подошел Сталин. — Товарыш Спешылов, праститэ, что стал нэвольным свидетелем ваших паследних слов. Нэ волнуйтесь, я дам Владимиру Ивановичу шоколадку для вашэй дэвушки. А эту ви, пожалуйста, скушайте сами.

Когда мы возвращались обратно, я невольно ждал продолжения разговора начатого Сталиным.

— Товарищ Кузлевич, остановысь минут на пять, — приказал Сталин водителю, а когда тот послушно заглушил машину, сказал: — Ви посидите пока, а мы с таварищем Аксеновым пройдемся.

Я послушно вышел из автомобиля, и мы пошли.

— Владимир Иванович, как ви считаете, нужен ли Советской России польский поход? — спросил Сталин.

— Не нужен, — твердо ответил я, прекрасно помня, что в той истории против похода из членов Политбюро возражало лишь два человека — сам Сталин и Радек. Но, увы, их мнение разбилось об авторитет такой «глыбы», как Троцкий, и примкнувших к нему Каменева, Зиновьева и Бухарина, а также самого товарища Ленина.

— Ви нэ верите в победу мировой революции? — задал-таки Иосиф Виссарионович тот вопрос, которого я боялся. Я же не просто не верил, что мировая революция невозможна, а твердо знал, что ее не будет, и все достижения социализма завершатся в декабре тысяча девятьсот девяносто первого года с распадом СССР. Нет, у меня нет ностальгии по Советскому Союзу, хотя и прожил в нем двадцать лет с хвостиком, но порой кажется, что все бы могло быть иначе… Потому я ответил так:

— Верю. Но только не сейчас, а когда-нибудь позже. Нам бы в России порядок навести, народ накормить.

— Савершенно с вами сагласен, — кивнул Сталин. — И многие, если нэ большинство, наших таварищей тоже нэ верит. Может быть, только таварыш Троцкий в нее вэрит. Ну а еще немножка тавариш Ленин. Но Владимир Ильич слишком доверяет расхожим суждениям, а еще — товарищу Троцкому. Хотя, как и многие, очень опасается Троцкого в роли диктатора.

— Тогда в чем смысл? — удивился я. — Если члены Политбюро не верят в польский поход и мировую революцию, то ради чего отправлять на смерть тысячи красноармейцев?

— А ви падумайте, Владимир Иванович, — мягко посоветовал Сталин. — Как гаварят — умному дастаточно. А ви человек очен умный.

И я примерил на себя эпитет «умный». Значит, члены Политбюро опасаются Троцкого в роли диктатора. А как он может им стать? Да очень просто — если идея мировой революции претворится в жизнь. Авторитет Троцкого, и без того немалый, подскочит до такого уровня, что сможет потеснить и авторитет самого Ленина, а сам Лев Давидович со второго места в иерархии переместится на первое. А кто скажет хоть слово, если за спиной Троцкого трехмиллионная армия, готовая сковырнуть всех и вся? Это вам даже не гвардейские полки менявшие на русском престоле императоров. Но как этого не допустить? Да очень просто — довести идею до маразма. И вот тут до меня дошло — весь польский поход и затеян ради того, чтобы он провалился, а товарищ Троцкий, получив мощный щелчок по лбу, умерил свои аппетиты. А то, что при неудаче погибнут люди, что ж тут такого? Люди, по мнению товарищей из Политбюро — это расходный материал.

— Кажется, понял, — проговорил я. — И могу твердо сказать, что товарища Троцкого я не люблю. А еще всех прочих, кто свои шкурные интересы поставил выше человеческих жизней.

— А уж как сам Троцкий вас тепэр не любит, ой-ой, — усмехнулся Сталин. — Но ви эта переживете, паверьте мне. Бог нэ видаст, Троцкий нэ съест.

Глава 4. Нападение​

От пригорода, где разместилась шестая дивизия Первой конной, до вокзала расстояние вполне приличное, но в двадцать первом веке мы одолели бы его за полчаса, а теперь нам потребуется четыре, если не пять. Вымощенная булыжником дорога была когда-то хорошей, но с течением времени прохудилась — какие-то камни «выперло», какие-то вообще отсутствовали. Наша «Антилопа-гну» (как еще обозвать автомобиль неопределенной марки с кабиной без стекол, если его водитель Кузлевич?) то подскакивала на колдобинах, то проваливалась в какие-то ямы, из-за чего ее скорость приближалась к средней скорости пешехода, но уж никак не автомобиля, пусть даже и ретро.

Подозреваю, что здание госпиталя — некогда пафосное, напоминавшее загородную резиденцию, а ныне пребывавшее в упадке, равно как и дорога, принадлежали когда-то австро-венгерскому магнату, некогда процветавшему, а потом пришедшему в захирение. Скажут потом, что во всем виноваты русские — они и стены состарили, и хозяйственные постройки разрушили и даже привели в негодность дорогу, выковыряв из нее булыжники для собственных нужд.

— Вам непрэмэнно нужно уехат сегодня? — поинтересовался Сталин.

Не иначе собирается пригласить меня в гости? Что ж, я бы с удовольствием сходил, но как-нибудь в другой раз. У меня там народ в броневагонах мыкается, а я им обещал отдых дать.

— Львовские железнодорожники моему начпоезда сказали, что этой ночью у них появится «окно» — пояснил я. — Завтра и послезавтра на дороге график напряженный — все будет забито эшелонами и туда, и обратно. В броха нынче вообще завал, не успевают эшелоны выпускать на Львов. Сюда ждут составы с продовольствием, а обратно раненых отправляют, которых на месте лечить нельзя, какую-то технику. Вроде, целый состав «трехдюймовок» собираются в Москву отправить. Я и решил, что пока есть возможность, нужно ехать, чтобы во Львове на неделю не застрять. Поручение товарища Ленина я выполнил, личный доклад может и подождать, но мне бы еще свои дела порешать.