Мудрость толпы - Аберкромби Джо - Страница 6

– Я начинаю думать, что вы так нравились Сибальту оттого, что были его полной противоположностью. – Ризинау игриво приобнял ее за плечи. – Ох, сестра, вы так циничны!

Вик повела плечом, стряхнув его руку.

– Думаю, я это заслужила.

– После того, как ваше детство украли лагеря, после того, как вы сделали карьеру тем, что заводили друзей, чтобы потом предать их архилектору Глокте, – чего еще можно было ожидать? – заметил Пайк. – Однако цинизма тоже может быть чересчур много. Вы еще увидите.

Вик не могла не признать: она ожидала, что их «Великая Перемена» развалится задолго до этого момента. Что Судья и Ризинау, устав от перебранок, вцепятся друг другу в глотки; что непрочное содружество ломателей и сжигателей, умеренных и экстремистов распадется на множество фракций; что решимость Народной Армии растает, размокнув под дождями. В конце концов, что на гребне любого из встреченных ими на пути холмов появится кавалерия лорд-маршала Рукстеда и порежет это воинство оборванцев на куски.

Однако Ризинау с Судьей продолжали терпеть друг друга, а королевской гвардии было не видно и не слышно – даже сейчас, когда они уже входили в лабиринт дурно спланированных, дурно построенных, дурно пахнущих лачуг под стенами столицы. Дождь понемногу утих, струйки воды сочились из разбитых водосточных труб в грязные немощеные проулки. Может быть, силы Орсо были истощены столкновением с Лео дан Броком? Может быть, они были брошены на усмирение других восстаний? А может быть, в эти странные времена его солдаты были вынуждены столько раз менять стороны, что больше не знали, за кого им сражаться… Вик подумала, что хорошо их понимает.

…В этот момент выглянуло солнце, и она увидела вдалеке ворота Адуи.

Несколько мгновений Вик размышляла, в городе ли Огарок. Может быть, ему грозит опасность? Но потом поняла, как это глупо – беспокоиться об одном человеке посреди всего, что творилось вокруг. В любом случае, что она могла для него сделать? Что здесь вообще можно было сделать для кого бы то ни было?

Ризинау нервно взглянул на стены столицы, покрытые потеками сырости.

– Мне кажется, лучше соблюсти меры предосторожности. Может быть, дождемся, пока подвезут пушку, и уже потом…

Судья, громко и презрительно фыркнув, вонзила босые пятки в бока своей лошади и припустила вперед.

– В храбрости ей не откажешь, – заметил Пайк.

– Разве что в здравом смысле, – парировала Вик.

Она чуть ли не надеялась на ливень стрел, но ничего подобного не произошло. В неуютной тишине Судья рысцой подъехала к воротам, вызывающе вздернув подбородок.

– Эй, вы там, внутри! – завопила она, придержав лошадь. – Солдаты Союза! Горожане Адуи!

Она привстала в стременах, указывая назад, на огромную орду, ползущую по размокшей дороге по направлению к столице:

– Вот это – Народная Армия! Она пришла, чтобы освободить свой народ! От вас мы хотим знать только одну вещь! – Она воздела над головой скрюченный палец. – С кем вы? С народом… или против него?

Ее лошадь бросилась в сторону, но Судья, рванув за повод, заставила ее описать небольшой круг, по-прежнему держа палец в воздухе, под нарастающий громовой топот тысяч и тысяч ног.

Вик вздрогнула, когда позади ворот что-то гулко загремело. Потом между двумя створками появилась светлая щелка, заскрипели несмазанные петли, и ворота медленно растворились. С парапета свесился солдат, размахивающий шляпой, с безумной ухмылкой на лице.

– Мы с народом! – заорал он. – Да здравствует Великая Перемена!

Судья вскинула голову и повернула лошадь, отъезжая с дороги, потом нетерпеливо махнула рукой, приглашая Народную Армию внутрь.

– В жопу короля! – завизжал одинокий солдат, вызвав волну одобрительного хохота у приближающихся ломателей.

После чего, рискуя жизнью, он взобрался по мокрому флагштоку, чтобы сорвать висевшее над городскими воротами знамя – флаг Высоких королей Союза, реявший над стенами Адуи на протяжении веков. Золотое солнце Союза, эмблема, данная Гароду Великому самим Байязом; флаг, перед которым люди опускались на колени, которым клялись и которому приносили клятвы… трепеща, упал на усеянную лужами дорогу перед городскими воротами.

– Мир может меняться, сестра Виктарина. – Пайк взглянул на нее, приподняв одну безволосую бровь. – Вот увидите.

Он прищелкнул языком и пустил лошадь в направлении раскрытых ворот.

Было что-то почти чересчур символичное в том, как Народная Армия входила в Адую, попирая ногами флаг прошлого, валяющийся в грязи.

– Они здесь! – Якиб был в таком волнении, что у него перехватывало горло, и голос звучал надтреснуто, срываясь на визг. – Ломатели! Здесь, черт подери!

Столько дней, столько недель, столько месяцев они ждали – и вот он стоял посреди маленькой гостиной их дома, дико озираясь, сжимая и разжимая кулаки и не зная, что делать дальше.

Петри не казалась взволнованной. Скорее встревоженной, даже недовольной. Парни предупреждали его не жениться на такой брюзге, но тогда он этого не видел. Он вечно на что-то надеялся. «Ты вечно на что-то надеешься», – говорили ему. А теперь вид у нее становился все брюзгливее с каждым днем… Однако сейчас был едва ли подходящий момент, чтобы беспокоиться об их неудачном браке.

– Здесь, черт подери!

Он схватил свою куртку, смахнув со стола памфлеты, рассыпавшиеся по всему полу. Не то чтобы он их читал. Он, в общем, и читать-то не умел. Но даже просто иметь их уже казалось неплохим шагом по направлению к свободе. Да и кому нужны памфлеты, когда ломатели явились в город во плоти?

Подойдя к камину, он потянулся за дедушкиным мечом, висевшим на крюке, и шепотом выругал Петри, заставившую его повесить его так высоко. Ему пришлось встать на цыпочки, чтобы достать эту треклятую штуковину, едва не уронив ее при этом себе на голову.

В нем шевельнулось чувство вины, когда он увидел ее лицо – пожалуй, даже не столько недовольное, сколько испуганное. Вот чего всегда было нужно этим ублюдкам – инквизиции и Закрытому совету. Чтобы все были напуганы. Он ухватил ее за плечо, потряс, пытаясь передать ей хоть немного своей надежды:

– Теперь цены на хлеб быстро упадут, вот увидишь. Хлеб будет для всех!

– Ты думаешь?

– Я знаю!

Она дотронулась кончиками пальцев до помятых ножен.

– Не бери его с собой. Если у тебя будет меч, тебе захочется пустить его в дело. А ты не умеешь.

– Еще как умею, – отрезал Якиб, хотя они оба знали, что это не так.

Он рванул оружие на себя, повернув не той стороной вверх, так что покрытый пятнами ржавчины клинок наполовину выскользнул из ножен прежде, чем он перехватил его и загнал обратно.

– Мужчина должен быть вооружен, хотя бы в день Великой Перемены! Если мечи будут у многих, их вообще не придется вынимать.

И, не дожидаясь, пока она озвучит новые сомнения, он выскочил наружу, с силой хлопнув за собой дверью.

Улицы снаружи были чистыми и светлыми – после недавнего дождя все блестело и сверкало как новенькое. Повсюду были люди, нечто среднее между бунтом и карнавалом. Кто-то бежал, кто-то вопил. Некоторые лица были ему знакомы, но большинство были чужаки. Какая-то женщина обхватила его за шею и поцеловала в щеку. Местная шлюха взгромоздилась на ограду, одной рукой придерживаясь за стену, а второй приподнимая платье, чтобы дать толпе взглянуть на свой товар. «Весь день за полцены!» – вопила она.

Он был готов драться. Идти на ряды роялистских копий, и пусть свобода и равенство послужат ему доспехом! Впрочем, Петри эта идея была не очень по вкусу, и, честно говоря, у него и у самого понемногу начинали возникать сомнения. Однако солдат ему попалось лишь несколько, и на их лицах были улыбки, а мундиры нараспашку, и они орали, прыгали и веселились не хуже любого другого.

Кто-то пел. Кто-то плакал. Кто-то танцевал прямо в луже, обдавая всех брызгами. Кто-то лежал в дверном проеме – наверное, пьяный… Потом Якиб увидел на его лице кровь. Может быть, ему нужна помощь? Но бегущие люди уже увлекли его за собой. Он сам не знал, зачем бежит с ними. Он не знал ничего.