Пилюля (СИ) - Алексеев Александр - Страница 39

Заканчивал концерт Владлен Бахнов песней собственного сочинения "От сессии до сессии живут студенты весело", которую посвятил своей жене-выпускнице ВГИКа Нелли Морозовой. Девушка держала на руках маленького сына, зардевшись от свалившегося внимания и с любовью смотрела на поющего мужа.

Потом Раневская поздравила именинницу:

– Елена Александровна. У Вас уже есть две Сталинские премии. А за роль разведчицы в новом фильме Вашего мужа Вы наверняка получите третью. Хорошо когда коллеги по работе живут как муж и жена… Хотя нет. Вы живёте гораздо лучше…

– Горько! – заорал "тёплый" Юматов. На него все зашикали.

– Это ничего, – продолжила Фаина Георгиевна, – Жизнь – скучна без капельки безумия. Счастья вам! Горько!

– Горько! – призывно закричал народ.

Ромм встал и поклонился. Кузьмина, счастливо улыбаясь, тоже встала и обняла супруга. Только они сели. Встала Орлова, толкнув закусывающего Александрова. Тот простонал:

– Любовь Петровна…, у Вас день рождения в начале недели был. Зачем повторяться? – но встал и честно выполнил часть супружеского долга.

Когда провожали Пилюлю домой Колобок рассказывал всякие придуманные на ходу фантазии, и спрашивал у подруги: "Ты мне веришь?". А она отвечала: "Я тебе, конечно, верю". Фантазёры…

Мы шли по пустынной проезжей части взявшись за руки, а я рассказывал им, что в конце улицы – стартовая площадка нашего космического корабля. Нам предстоит долгий путь в созвездие Кассиопеи…

А ночью мне приснилось вот это…[26]

5 февраля 1950 года.

Увидев утром дрогнувшую занавеску в доме напротив, я сказал Колобку:

– Василий…

Тот напрягся, я его так называл очень редко.

– Василий, – повторил я, – запомни этот номер. Не записывай, а запомни. Это номер приёмной Василия Иосифовича Сталина. Если со мной что случится… Ну, домой не приду или ещё что-то, звони туда. Докладывай Сталину, а если его нет – старшему лейтенанту Изотову.

Заставил его несколько раз повторить названный номер.

Тренировка "Асов Пикассо" прошла очень весело. На пробежке Колобок всю дорогу трещал про увиденное на капустнике. Даже пёсика изображал типа облизывая любочкину попочку. Потом, как забивая гвозди, вколачивал цитаты Раневской, многие из которых на том моём телевидении непременно бы запикали…

Разъехались на тренировки. Я – на хоккейную, Васечка с Амосовым – на футбольную. Коротков поведал команде, что послезавтра на "Динамо" играем с рижской "Даугавой". Нужна победа, и бла-бла-бла. Мне отдельно сказал, чтобы я на игру не приходил во избежание лишних вопросов. Понятно – не дурак.

Выпил кефирчик, купил тёплый батон, иду к дому, ем аппетитную корочку. У входа в общагу стоит "Эмка" с поднятым капотом. Водила гремит гаечными ключами.

Начальство что-ли приехало?

Проходя мимо машины, обращаю внимание, что над шофёрской задницей в расстёгнутой кобуре НЕТ ПИСТОЛЕТА. Эх, мать-чешуя… На автомате разворачиваюсь в сторону Нижней Масловки и набираю скорость. Нога предательски пробуксовывает на ледяной дорожке, и я лечу на утоптанную дорогу, а ароматный батон – в сугроб…

Всё, приехали. Навалились. Ой, бля!!! Рука!!! Рука!!!

Из общежития выскочила тётя Клава, и всплеснув руками, заспешила внутрь. Без лишних разговоров меня, обыскав, затолкали в машину. К противоположному дому от перекрёстка подъехала ещё одна. Мы тронулись, та осталась.

Эта – за Колобком, наверное…

На все мои вопросы получаю один ответ – "на месте Вам всё объяснят".

Так, соображай башка. Чтобы собака не укусила ей нужно дать что-то для неё вкусное. Что я помню про сейчас интересного? Ну, "Ленинградское дело". Не. Не в тему. Тут про покушения, про шпионов, про маньяков пойдёт. А не помню такого ни хрена. Про Чикатило, Пеньковского, Тоньку-пулемётчицу помню… Тонька! Где я мог про неё услышать? А в метро. Мужик мужику рассказывал как в Локоте у полицаев служила пленная медсестра. И расстреливала наших из пулемёта. А звали её Антонина Макарова. Так, что ещё. Мы тогда-сейчас с мамой в Ленинграде были, а отец под Львовом торфопредприятие помогал восстанавливать. В мартовском письме он нам писал, что был бой с бандеровцами в Белогорще. Там был убит бандеровский генерал Шушкевич по кличке "Генерал Чупринка", бывший во время войны эсэсовцем-карателем. Я это письмо раз пять приходившим в гости нашим родственникам и коллегам отца читал. Поэтому и запомнил. Откуда здесь знаю? А стоял у дома и услышал, как под аркой два мужика про Белогорщу говорили. Что нужно валить с "рыжьём" к генералу Чупринке во Львов. А как бандиты вышли из-за угла – меня увидели. Я от них убежал. Встретились в трамвае. Кондукторша и патруль могут подтвердить, что они меня убить хотели. Мне нужно выиграть время и не потерять здоровье… А может, и жизнь…

Заезжаем в ворота. По команде выхожу из машины. Ещё раз обыскивают. Более тщательно.

– Руки за спиной. Глаза в пол. – командует мне сержант, – вперёд.

По коридорам доводят до места. Снимают пальто, шапку и ремень. Выгребают всё из карманов. Стою мордой в стену, жду. Команда конвоирам. Повели.

Я ещё и месяц не живу новой жизнью. А уже попал так попал. Попаданец долбанный…

Подводят к камере. Ставят напротив лицом к стене. Из неплотно закрытой двери слышен командный голос:

– Нельзя бить, ломать ногти, тушить сигареты… Что? Ласточку? Ласточку можно. Чтобы к вечеру всё было. И, чтобы про своего начальника тоже подписал. Понятно?

Я им что – пепельница? Чтобы сигареты о меня тушить? Я же – свой… Они не посмеют…

Судя по вытянувшимся в струнку конвоирам, вышедший начальник был если не в генеральском звании, то где-то рядом.

Уже целый час переливаем из пустого в порожнее. Щурясь, отвечаю автоматом по пятому кругу:

– Нет, с иностранцами не знаком.

– В Риге? Про Ригу ничего не помню.

– Иосиф Виссарионович со мной свои дела не обсуждает.

– Аня Афанасьева к тому, что Вы говорите не имеет никакого отношения. Василий Колобков тоже.

– Про самолёты и ракеты слышал. Никаких названий и характеристик – не знаю.

– Три заявления на меня? Из общежития и два из команды? Да люди меня просто неправильно поняли…

А Васечка то похоже от них утёк. Время. Мне нужно чтобы оно летело быстрее.

Чувствуя, как затуманивается мой разум от светящей в лицо лампы и, устав до одурения от криков сержанта в почти оглохшее ухо, спрашиваю:

– А можно я всё, что рассказал, запишу на бумаге?

Беру ручку, макаю перо в чернильницу. Медленно пишу. Про себя написал. Про Тоньку-пулемётчицу отдельно. Эта заслужила. А про эсэсовца не стал – у того лоб и так в зелёнке.

Время. Нужно выиграть время. Время – вперёд!

Осторожно улыбаюсь, как бы перечитывая написанное. А в голове играет заставка программы "Время"…[27]