Каждые сто лет. Роман с дневником - Матвеева Анна Александровна - Страница 13

Сразу же после зимних каникул Ира начала приходить к нам в гости чуть ли не каждый день. Причём, её интересую не столько я, сколько Димка. Ира сидит в моей комнате и крутит головой, как сова, прислушиваясь к разным звукам. А когда Димка возвращается из школы, она уходит вроде бы как в туалет и на обратном пути оказывается уже в его комнате. Мне это всё ужасно неприятно, но я не решаюсь поговорить об этом с мамой и тем более с братом. Димка, судя по всему, не слишком тяготится Ириным обществом, во всяком случае, дома он стал бывать значительно чаще прежнего. Ну вот, не хотела рассказывать про Тараканову – и целую страницу про неё исписала!

Будто бы нет других причин расстраиваться!

Вчера вечером я услышала телефонный звонок и схватила трубку раньше папы. У нас два аппарата: у родителей в спальне жёлтый, а в коридоре – чёрный. Я даже не успела сказать «алло», как вдруг услышала чужой детский голос:

– Папа, это ты?

И мой папа, представляете, сказал:

– Да, Танечка, это я. Но ты же знаешь, что сюда мне лучше не звонить?

Он так ласково говорил с этой незнакомой Танечкой, словно боялся её обидеть. Я затаила дыхание и слушала. У моего папы есть ещё одна дочка? Моя сестра, которую от меня скрывают?

Танечка говорила очень быстро, и я не всё понимала в этой сбивчивой, щебечущей речи. Зато я заметила, что голос у неё очень похож на мой. Как будто это я позвонила папе и слушаю каким-то удивительным образом наш с ним разговор по параллельной линии. От этого можно с ума сойти! А ведь мне нужно было ещё и не дышать, чтобы они меня не слышали… В конце концов я уловила смысл Танечкиных слов: она благодарила папу за подарок, потому что давно мечтала о наборе «Карлсон»…

У меня внутри всё куда-то ухнуло и оборвалось. Получается, что наш с Димкой папа – ещё и папа совершенно чужой девочки. А что, если она похожа на меня, как близнец? А что, если она и есть мой близнец, которого прячут от всех в железной маске, как в романе Дюма? Тогда я бы очень хотела с ней познакомиться! Наконец-то в моей жизни тоже произошло что-то действительно интересное и необычное. Сестра-близнец намного лучше подруги! Мы бы менялись с ней местами, как Электроник с Сыроежкиным! Как принц и нищий!

Я так увлеклась этими мыслями, что незаметно для себя начала довольно громко дышать в трубку, а папа как раз в тот момент просил Танечку звонить ему по рабочему номеру и очень заботливо спрашивал, не забыла ли она его. Танечка сказала, что ей очень хотелось поблагодарить его, потому что мама (какая мама?) отдала ей набор именно сегодня. И что завтра выходной.

Папа сказал: «Подожди-ка минутку, Танечка» – и вышел из спальни! Я повесила трубку и забежала в ванную. Включила воду. Чем окончился их разговор, я не знаю, но радость от того, что у меня имеется сестра-близнец, куда-то исчезла. Я долго намыливала руки, смотрела, как утекает в слив кудрявая пена, и мне казалось, вместе с этой пеной исчезает что-то очень важное, ценное, то, что никогда уже ко мне не вернётся.

Мне хотелось поговорить с кем-то об этом случае, но я не решилась спрашивать папу, а маме, я чувствовала, эта история не понравится. Можно было бы довериться Димке, но в последнее время, когда он дома, в его комнате почти всегда сидит Тараканова, брякая своими кольцами и благоухая «Шахерезадой». С Варей мы совсем перестали общаться, она теперь дружит с Люсей Имановой и даже подарила ей пупсика на Восьмое марта. И в школьных анкетах на вопрос «Ваш лучший друг» пишет не «К. Л.», а «Л. И.».

Как жаль, что невозможно рассказать обо всём Ксеничке Лёвшиной!.. Ксеничка такая умная, она обязательно дала бы мне хороший совет.

Я долго не могла уснуть в тот вечер, а ночью несколько раз просыпалась и думала, что больше не люблю день Восьмого марта. И никогда не смогу его полюбить.

Спустя две недели

Ура! Ура! Ура!

Я буду учить французский язык! Папа нашёл через знакомых учительницу, которую зовут Майя Глебовна, причём у неё французская фамилия Ришар. Честное слово, Ришар, как у того смешного киноартиста, который вечно спотыкается на ровном месте.

Это вам не какая-нибудь Быля. Это настоящая француженка, пусть и в четвёртом поколении! Её прадедушка бежал из Франции, потому что был коммунистом (очень правильно сделал), и у них в семье исторически знают французский язык. Майя Глебовна живёт далеко, на улице Гагарина во Втузгородке, но я буду ездить туда самостоятельно, по вторникам и пятницам, когда нет музыки.

Надеюсь, что бабушкины способности к языкам передались мне по наследству. Ведь если она даже дневники иногда вела на французском, так, наверное, знала его в совершенстве, как и немецкий. Я ещё и поэтому хочу выучить французский, чтобы прочитать те тетрадки – там, наверное, самое интересное!

Вчера, когда пили чай, я спросила у папы, как умерла его мама, и он уронил чайную ложку под стол.

– Сейчас Тараканова придёт! – заметила мама. Она только что вошла в кухню и не слышала, о чём я спрашивала. – Ложечка-то маленькая…

И выразительно посмотрела на Димку, а он почему-то покраснел и полез под стол за ложкой. Обычно так никто не делает, ведь кто уронил, тот и поднимает!

– Мама умерла в блокаду, от голода, – сказал папа.

– А почему ты нам об этом не рассказывал? – удивился Димка. – Мы на истории недавно проходили блокаду.

Папа встал и вышел из-за стола, хотя сам всегда говорит, что так делать неприлично. Мама тихим голосом стала объяснять, что для папы это очень тяжёлая тема. Его совсем маленьким успели отправить из Ленинграда, и он почти не помнит своей мамы. У него даже фотографий не сохранилось.

Но ведь в стенном шкафу хранятся дневники Ксении Михайловны! Там столько о ней, что можно и без фотографий обойтись! Хотя посмотреть на неё, конечно, тоже интересно. Я представляю её похожей на меня, только немного ниже ростом…

Мне очень жаль Ксеничку, что она погибла в голодном Ленинграде из-за фашистов. Я даже поплакала вчера перед сном. А утром мама сказала про уроки французского, и я опять стала совершенно счастливой!

Вечером следующего дня

Майя Глебовна открыла дверь только после третьего звонка – я уже испугалась, что адрес неверный или я пришла не ко времени. Совсем молодая женщина с гладким и полным лицом и в длинном шёлковом халате, от которого во все стороны летят трескучие искры. В квартире был свой, особенный запах, скорее неприятный. Так пахнет старая одежда, которую давно пора выкинуть.

К моему приходу готовились – меня это даже немного удивило. Родители Майи Глебовны приветливо кивали, бабушка тащила из комнаты пылесос, а молодой человек с усиками (как выяснилось, муж моей учительницы) пошёл в кухню заваривать чай, подмигнув мне по дороге так, что я покраснела. Мне ещё никто никогда не подмигивал, и я не знала, как на это реагировать.

Мысли мои разбежались по сторонам, а ведь Майя Глебовна уже минут пятнадцать объясняла мне про французский алфавит и основные правила чтения. Я кивала и даже что-то записывала в своей красивой новой тетради, но это был совершенно бесполезный труд. Ещё я зачем-то вспомнила Былю, её платье в мутную клетку и то, как она кричала на меня: «Эс це ха! Здесь эс це ха, ну что за бестолочь, никак не может запомнить!»

Французский, конечно, намного красивее немецкого, даже если судить по произношению. Французские слова падают, словно капли крови, быстрые и тёплые, а немецкие скрежещут пилкой по стеклу…

В дверь постучали, и у меня исчезли даже посторонние мысли. Я и не знала, что могу влюбиться за секунду в чужого мужа, который всего лишь подмигнул небрежно в прихожей! Я ведь даже имени его не запомнила, то есть Майя Глебовна представила его, когда мы знакомились, но имя исчезло вместе с мыслями. Кажется, оно было детским – не то Артём, не то Денис, несерьёзное какое-то… Но в комнату вошла всего лишь мама Майи Глебовны, улыбчивая женщина в возрасте Были, но намного женственнее. Она держала в руках поднос с тёмно-синими чашками с золотым ободком (у нас дома такие же), ещё там были сахарница и блюдце с печеньем «хворост».