Граф (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 23

Лед вскрылся и сошел. В основном. И крупных льдин уже не плыло по воде. Во всяком случае сплошным потоком. Что позволяло выдвигаться в поход.

Несмотря на едва отступившие предрассветные сумерки и, в целом, еще очень слабую освещенность здесь уже собрались все. И полк. И союзники. И провожающие. И вынужденные попутчики, появившиеся в самый последний момент. Буквально за несколько дней до начала вскрытия льда.

Иоанн свет Васильевич отправлял с Андреем в поход несколько наблюдателей.

От себя — брата Царицы — Даниила Романовича, с которым воевода был уже хорошо знаком.

От Сильвестра — парочку умудренных опытом, но все еще крепких священников. Один из которых для прибыл из Кирилло-Белозерского монастыря.

Но на этом он не остановился и отправил с ним вдогонку еще целую толпу зевак. Зачем? Бог весть. Видимо рассказы Андрея о пиаре и продвижении себя и своей державы как бренда не прошли даром. Хотя точно сказать воевода не мог. Общую идею приписки этих «соглядатаев» к его войску он не понимал, а переговорить с Государем не смог — времени уже не оставалось.

Самым логичным ему представлялась попытка развить и укрепить репутацию московской Руси как очень сильной и крепкой в военном плане державы. Чтобы серия побед, связанных с взятием Казани, Хаджи-Тархана и разгрома в полевой битве хана Гирея закрепить успешным взятием османской крепости. Дабы все соседи крепко задумались. Тем самым, можно было бы подготавливать почву для относительно спокойного занятия Ливонии. Ведь сначала ты работаешь на репутацию, а потом репутация работает на тебя.

Так ли это было или нет — Андрей не знал. Но только так он мог себе этот поступок объяснить. И недоумевал с сего. Ибо удача предприятия в глазах местных военных специалистов выглядела очень скромной. Да чего и говорить? На Москве об этом походе болтали, будто бы это станет первым провалом «тульской выскочки…»

Царю виднее.

Посему он отправил в Тулу трех священников-латинян, что прибыли к нему в делегации от Папы Римского с которым Иоанна Васильевича завязалась переписка. Одного иезуита, знакомого воеводе еще по визиту де Лойолы, и двух доминиканцев. Кроме того, от персидского посольства, что все еще находилось в Москве, пережидая зиму, также выступили наблюдатели. От испанцев присутствовал старый, матерый ветеран Дамиан со страшным шрамом, идущим через все лицо. От англичан Энтони Дженкинсон[2]. От датчан — некий Фредерик. Явно кто-то из благородных. Да еще в добрых доспехах и с умением держать себя. Но кто — не ясно. Сам он назвался сопровождающим датского посла, прибывшего в Москву для укрепления дружбы.

Само собой — эти «наблюдатели» были не одиноки и каждый имел пусть и малую, но свиту. Больше всех, конечно, она была у Фредерика. Но он и выглядел представительнее остальных. А его доспехи стоили очевидно целое состояние.

Хорошо, хоть Андрей сделал своих модернизированных вельботов с некоторым запасом. Благо, что возможности позволяли. Иначе пришлось бы оставлять в Туле кого из воинов, чтобы взять с собой этих совершенно не нужных в походе персонажей и их слуг…

Воевода осмотрел собравшихся на берегу людей.

И, махнув парочке слуг, что стояли невдалеке с большим сундуком, отправился к самому крайнему ушкую. Ближайшему к направлению предстоящего движения. А те посеменили следом.

Благодарственная литургия во дарование победы уже закончилась. Поэтому, он собирался провести еще один ритуал. Важный. Нужный. Но в какой-то мере опасный.

Он подошел к ушкую.

Его форштевень выступал над бортом по обычаю тех лет. Вверх. Точно также, как и столетия назад.

Повернулся к сундуку.

И открыв крышку достал оттуда голову дракона. Которую торжественно водрузил на прямоугольный в сечении брус выступающего форштевня. Так, чтобы она смотрела вперед. Да не просто водрузив, а напевая слова одной песенки.

Он ее услышал в свое время в нашумевшем сериале. Заинтересовался. И с удивлением узнал, что она не полностью выдумана, а есть фрагмент саги XIII века об Эгиле. Ну и, пока разбирался, невольно выучил несколько строчек…

Þatmælti mín móðir,

at mér skyldi kaupa

fley ok fagrar árar

fara á brott með víkingum

fara á brott með víkingum

standa upp í stafni,

stýra dýrum knerri,

halda svá til hafnar,

höggva mann ok annan

höggva mann ok annan[3]…

Бормотал себе под нос Андрей. Достаточно громко, хоть и не крича.

Зачем он это делал?

Люди его слышали о том, что поход их — безнадежное дело. Посему воевода должен был как-то их поддержать на понятном для них языке. То есть, опираясь на их религиозно-мистическое мышление. Посему и решил изобразить этот ритуал, в какой-то мере, подражающей традиции викингов, выходящих в поход[4].

Установил.

Повернулся.

И встретился лицом к лицу с Фредериком, глаза которого были как два чайных блюдца.

Пара секунд замешательства. И он что-то буркнул. А толмач, стоявший рядом, спешно перевел.

— Что ты делал?

— Объявлял wiking[5], - не моргнув и глазом ответил воевода. Так, словно говорил о чем-то совершенно обыденном и повседневном.

Пару секунд подождал.

И, не дождавшись никакой реакции, скомандовал, рявкнув во всю мощь своих легких:

— Выступаем!

И пошел грузиться. Мысленно проклиная себя за глупость. За то, что, узнав о прибытии наблюдателей от датчан, не переделал задуманный ритуал. Отменять его, понятное дело, не было смысла. Новое не придумать, да и сколько готовился. А вот поправить слова — вполне. Но усталость дала о себе знать. Вот и вляпался в очередную историю…

Скандинавия в середине XVI века была очень специфичным образованием. В котором органично сплетались как удивительно архаичные общественные институты, так и довольно прогрессивные. И это касалось не только политики, экономики, но и культуры. Несмотря на христианизацию Скандинавия достаточно бережно хранила саги языческих времен и прочие поверья. А местами и языческие традиции в той или иной форме.

Так вот.

Практически любой местный житель Скандинавии XVI века не из самого глухого угла прекрасно знал и о том, кто такие викинги, и что такое пойти в викинг, и практически всех более-менее значимых персонажей из саг. Для них это был также естественно, как для современных москвичей знать о колобке, ослике Иа, Илье Муромце или там Викторе Черномырдине. Они выросли на этих сказаниях.

Более того — ценили эти сказания.

И, наверное, первыми в истории занялись сбором народного фольклора, записав многие из этих саг уже в XII–XIII веках. С материальной культурой той эпохи они, конечно же, не были знакомы. В силу обстоятельств. Но… но… но…

С головой Андрей расстарался.

Через купца-Агафона нашел умельца новгородского, что не только мастерски резал всякие ложки-поварешки и посуду разную из дерева, но и для души фигурки всякие. Пригласил. Вроде как на подряд. И поручил ему изготовить голову дракона.

Марфа ее изобразила с помощью скетча, стараясь ориентироваться в этом образе на Смауга из известного кинофильма. С разных ракурсов нарисовала. А Андрей подсказал резчику, как сделать так, чтобы она не получилась очень тяжелой.

Сначала сделали заготовку с грубой обрезкой. Потом ее вдоль распилили. Выбрали максимум лишнего материала. А потом склеили обратно яичным клеем, что не боялось сие украшение влаги. Из-за чего получилась довольно большая, красивая, детальная, но легкая голова дракона.

И мало того, что вырезали, так еще и раскрасили, не жалея для того краски. Дорогой краски. Посему поделка получилась настолько эффектной, что ее пугались. Людям казалось, будто бы это голова настоящего чудовища. Особенно с некоторого расстояния. Хотя, конечно, на привалах возле нее всегда хватало зевак. Трогать ее Андрей запретил, заявив, что испортить могут, дескать, заговоренная. Но смотреть — пожалуйста…

Что там думал теперь этот Фредерик воевода не мог даже предположить. Вон — зенки пялит, словно призрак какой увидел или восьминогую кошку. И шушукается… шушукается со своими. Иногда крестится.