Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина - Страница 55

Так, всё, мне пора спать. Хватит думать о каких-то глупостях. Самой от себя противно.

Джолма с радостью проводила меня в небольшую комнатку рядом с кухней и указала на застеленную циновку с тёплым одеялом. А я застыла у порога и не решалась войти, ведь помимо циновки в той комнате ещё имелся столик у самой стены, а на нём в ряд стояли пять человеческих черепов, да не простых, а с искусной резьбой по всей черепной коробке.

– Камали… – только и смогла выговорить я, холодея от ужаса.

– Чего говоришь? – переспросила Джолма.

– Вы тоже служите Камали.

– Я? Ты что? На что мне это?

– А зачем тогда черепа?

– Так это предки мои. Вон, мать моя, сестра, бабушка. Бабушкин брат тут затесался, хотя мы его в семье не видели, он всё больше по монастырям шлялся, только помирать домой вернулся. Ну и отец моей Мето тоже здесь. Вся семья, весь род.

Оказалось, что я имею честь лицезреть традиционный домашний алтарь рядового жатжайца. Черепа эти приносят в дом после тех жутких похорон, что я видела вчера днём. Как только грифы объедят труп покойника до костей, мастер забирает череп себе, извлекает из него остатки мозга и начинает творить. Резьба на каждом черепе неповторимая, орнамент неподражаем. А нужен он для того, чтобы украсить дом головой предка, возле которой раз в неделю нужно воскурить благовония и вознести молитвы богам, чтобы те даровали усопшим лучшую жизнь на том свете.

– Знаете, – всё же сказала я, – не получится у меня уснуть рядом с вашей почившей семьёй. Неудобно как-то, будто я вторглась на чужую территорию.

– Ну ладно, – сдалась Джолма, – уложу тебя в дочкиной комнатке. А сюда твоего небрата-немужа позову.

Куда она собралась отсылать дочь, Джолма не сказала. Почему-то мне кажется, что её спальное место чудесным образом пересечётся со спальным местом Шанти... Так, спокойно, не надо думать об этом, это не моё дело, не мои проблемы… Надо отвлечься, поразмышлять о чём-нибудь другом. Например, о том, до каких низостей доводит людей одиночество.

Бедные женщины, и как они выживают в этом городе без мужчин, что предпочли прожигать жизнь на всём готовом в монастыре? Хотя, мне ли задаваться таким вопросом? Может, горожанки очень хорошо живут, никто ими не командует, никто не попрекает. Живут, рассчитывая только на себя, ни от кого не зависят. Просто счастливицы на фоне других сарпалек. Правда счастье своё не ценят и пытаются всеми правдами и неправдами затащить мужчину в дом, хоть на одну ночь. Всё, хватит об этом думать. И завидовать тоже не надо.

Утром я вышла во двор проверить свою кобылку, и первым делом увидела целую делегацию молодёжи неподалёку от дома Джолмы. Девушки с многочисленными косичками и шейными украшениями поверх халатов переговаривались меж собой и о чём-то смеялись, попутно строя глазки каким-то чудом оказавшимся здесь молодым людям. Они все так непосредственно общались меж собой, так кокетничали и заигрывали, что едва искры не пролетали. И ведь никаких пошлостей, никаких ощупываний или приставаний, только слова, улыбки и переглядывания.

Я не удержалась и потянулась к камере, чтобы запечатлеть эту чувственную картину, благо, как и в Эрхоне, здесь никто не знал, что такое фотография и чем она якобы может быть опасна.

Одна из девушек приглянулась мне как модель. На груди у неё сверкало такое причудливое монисто из десятка круглых пластин, что я захотела снять этот образчик жатжайского мастерства крупным планом.

При внимательном рассмотрении круглые пластины оказались дырявыми монетами, скреплёнными между собой шнурками и лентами. И, что самое удивительное, молодёжь с упоением обсуждала именно это странное украшение, совсем не обращая внимание на меня и мою камеру.

– Моё ожерелье побольше чем у Мето будет, – похвалялась моя модель перед парнем. – Вот увидишь. Она сейчас выйдет, а на её ожерелье лишь пять жалких монеток будет. Плохая из Мето жена получится, никудышная и скучная. А я лучше её буду, сам видишь.

И она выпятила грудь, чтобы ещё раз продемонстрировать своё монисто, на что парень ответил:

– Монет, может, у тебя и больше, а у Мето дом хороший, и хозяйство её мать крепко держит.

– Долго ли будешь с крепким хозяйством холодной постели радоваться? – начала хмуриться девушка. – Так, гляди, и сам в монахи подашься, как братец твой.

– Может и подамся, – хохотнул парень. – Жизнь домохозяина – это ведь и есть истинное рабство. Свободен только тот, кто покинул свой дом. Я бы и покинул. А раз в месяц вырывался бы из монастыря, чтобы к Мето наведаться. Или к тебе раз в год.

В итоге разговор закончился хлёсткой ссорой, и девушка решила уйти со двора с гордо поднятой головой.

– Сестрица, – рискнула я нагнать её, – скажи, а что такого важного в твоём ожерелье? Неужели оно что-то значит?

Девушка смерила меня долгим оценивающим взглядом и, видимо, решив, что я ей точно не соперница за внимание молодых людей, ответила:

– Так чем больше у меня монет, тем завидней я как невеста. Ещё бы штук семь насобирать, и сам сын старосты бы меня в жёны взял.

– А откуда ты берёшь эти монеты? – спросила я.

– Так любовники дарят, – беззаботно заявила она. – Если кому понравилась ночь со мной, он мне утром монетку обязан оставить. Сам её через шнурок проденет, всем покажет, какая хорошая я любовница.

О, боги, с кем я связалась? Да это же какая-то проститутка.

– Сестрица, – с осторожностью спросила я, – а зачем тебе всем показывать, сколько у тебя было любовников? Разве не спугнёт это женихов?

– Ты что, наоборот, только раззадорит, сами за мной бегать начнут. Ведь если много у меня монет, так значит, искусна я в постели. Значит, интересно мужу со мной будет, не заскучает он и в монастырь не попросится.

Так вот оно что… Да, кажется, я начинаю понимать.

– А что, много у вас в городе мужчин уходят служить Унухуру?

– Так почти двое из трёх и уходят. Совсем из-за этого монастыря женихов не осталось. Давно нет хороших мужчин в городе. Матушка моя всё сама делает по хозяйству, всё сама. И мы с сёстрами ей помогаем. Уже такое большое стадо взрастили, столько шерсти заготовили, столько нитей напряли и одеял соткали, да ещё денег с них выручили. От рассвета до заката трудимся, глаз не смыкая. А Джолма эта, лавочница наглая, палец о палец не ударит, только покупает задёшево и продаёт втридорога, с чего мешки денег имеет. Конечно, к её Мето любой парень свататься готов. А мне, мне разве тепла и добрых слов совсем не нужно, раз я пастушка?

Вот это откровение. Отчасти я даже понимаю эту девушку. Как же невыносимо ей жить в искалеченном алчностью обществе, желая лишь искренних чувств и толику заботы, которую она вряд ли когда-либо получит.

– Сестрица, – попыталась я найти для неё слова утешения, – не плюнуть ли тебе на этих женихов, а? На что они тебе? Лентяи все как один, денег в дом они не принесут, да ещё на твоей же шее сидеть захотят. Нужны они тебе? Ты и без них счастливо проживёшь, ни в чём нуждаться не будешь. Это же так здорово – знать, что рассчитывать ты можешь только на себя и свой труд. Поверь, намного хуже надеяться на мужа-лентяя, который и сам не работает и тебе не даёт.

Девушка внимательно меня слушала, даже кивала, а потом заявила:

– Так ведь без мужчины ребёночка самой не родить. Может и плюну я на женихов, так ведь как без ребёночка я свой род продолжу, кто мне на старости лет будет помогать одеяла ткать? Мне каждый любовник в радость хотя бы тем, что от него я понести могу. Но что-то пока не выходит. Да и любовники эти больше чем один раз ко мне не приходят, идут к другим девушкам, да и у тех не задерживаются. Всё меняют, перебирают. А я время теряю.

– Так значит, ты готова родить без мужа, от случайного мужчины? И никто тебя здесь не осудит?

Девушка только усмехнулась на мои наивные вопросы:

– А ты думала, остальные как поступают? Будь всё по старым правилам, как в других городах, Кутуган бы уже давно вымер.