Барбарелла, или Флорентийская история (СИ) - Кальк Салма - Страница 31

— И я тоже обещаю, — тихо проговорил Маркони. — Хоть я и не верю до конца.

— Можете не верить, ваше право, главное — не болтайте, — подмигнул ему Марни. — А если захочется поговорить — отец Варфоломей к вашим услугам.

Далее каждого, приехавшего из палаццо д’Эпиналь, приглашали в кабинет и просили дать слово. Никто не отказался.

— А теперь, наконец-то, можно и поесть, слава господу! — заявил отец Варфоломей, когда Карло, бывший последним, вышел, и за ним захлопнулась дверь.

Гости ушли, Гортензия ушла, Алессандро ушёл. Барбарелле, честно говоря, тоже хотелось уйти. Но она понимала, что разговор с Пьетро неизбежен, и осталась. Хотя за дверью её и ждали намного более интересные дела.

— Итак, именно тебя я должен благодарить за это вторжение, — Пьетро налил себе вина и залпом выпил.

— Отчасти, — кивнула она. — Но поверь, они бы приехали и без меня. Я слушала их обсуждения в том римском доме, где меня держали. Они нашли сведения про всех пропавших, кроме госпожи Ричардсон, они прочитали все книги Мауро, они сами решили, что здесь дело нечисто и нужно ехать, смотреть и разбираться. Ты говорил с монсеньором Себастьяно, он человек решительный. Я просто постаралась вернуться сюда к нужному дню, и всё. Думаю, без меня вам было бы намного сложнее договориться.

— Почему это?

— Потому что ты не очень-то готов кого-то слушать! И в тебе бы проковыряли дырку, — она рассмеялась, но тут же опустила глаза, увидев гнев на его лице. — Не сердись. Не трать драгоценное время волшебной ночи на глупости. А я сейчас пойду, у меня дела.

— Знать не желаю ни про какие твои дела.

Он поставил кубок на стол, подошёл, взял её за плечо и поднял. Вторая рука привычным движением скользнула ей под юбку.

— Лоренца увидит, что нас обоих долго нет, и придёт сюда. И выцарапает тебе глаза. Это не дырка в портрете, конечно, но до утра ты будешь ходить как кошкой драный. А Анриетта всё поймёт и будет смеяться над нами, над всеми троими, над тобой в первую очередь, — нет, Барбарелла не думала избежать того, что неизбежно, но попытаться стоило.

Что она, не знает его, что ли, этого Пьетро? Ну да, в юности был весьма хорош, но за столько лет приелся, честное слово. И не объяснишь ведь…

Барбарелла дотянулась и развязала ему все шнурки на вороте сорочки — пусть потом так и ходит, ведь не вспомнит! И пусть Лоренца ему их обратно завязывает, после того, как он ей объяснит, кто это развязал!

Дверь была не до конца затворена, и легкие шаги не смогла заглушить даже музыка из залы. Кто это, интересно?

— Пьетро, сейчас сюда войдут, — Барбарелла улыбнулась как можно более ласково. — Я думаю, никому не следует знать, что нам с тобой случается не только беседовать и танцевать, — и отойти, и поправить юбки.

Он прислушался… она воспользовалась этим и отступила к двери. Отворила — и столкнулась с Лоренцей.

У Лоренцы Донати, урождённой Медичи, на семейных сборищах, какими они стали в последние семьдесят лет, было две головных боли — серебряные фамильные кубки и любовницы богоданного супруга. За кубками следовало смотреть, чтобы их никто не стащил, особенно когда появлялись неучтённые гости Снаружи. Но за ними нужно было смотреть и раньше.

Жил-был король, и было у него три сына… или три дочери.

В любой сказке, какую ни припомни, начало будет таким. Но на самом деле всё обычно иначе.

Не король, нет, но Великий герцог Тосканский Алессандро — тоже хорошо. И не три сына, а сын и две дочери — Джулио, Джулия и Лоренца.

В сказке старый король умирает и делит наследство между детьми.

В жизни герцог Алессандро умер молодым, а дети остались и вовсе младенцами. И тут выяснилось, что коль герцог не состоял в венчанном законном браке со своей возлюбленной, то и дети его не могут претендовать ни на что. Ну или почти ни на что — так, немного личных вещей, во утешение.

В сказке в таком случае сыновья получали коня, осла и кота.

Дети Алессандро получили два кубка и флягу. Фляга досталась брату, а кубки — сёстрам.

И опекуна — нового герцога Козимо, представителя младшей ветви семейства.

Лоренца получила тот кубок, который Сандро Боттичелли нарисовал в руке её отца на парадном портрете. То есть — должна была получить.

Ибо это были не просто кубки, а работа самого великого Бенвенуто Челлини, прославленного ювелира. Отец с друзьями рассказывали ему о дальних странствиях, и на стенках кубков плыли в туманную даль большие корабли. А на фляге с одной стороны диковинная лодка с острым носом стремилась к невиданному зданию на берегу моря, а на обороте воины бились, сидя на спинах громадных зверей с длинными носами — слонов, так их называл отец.

Конечно, дядюшка Козимо захотел сам владеть такими драгоценностями. Мало того, что он взял детей кузена в свой дом, так ещё и драгоценностями с ними делиться — нет уж, увольте.

Поэтому молодые Медичи могли только издали любоваться на кубки и флягу — если герцогу Козимо было угодно пить из них.

Шли годы, дети выросли. Герцог Козимо нашёл им супругов, и неплохих. Лоренце выпало выйти за Пьетро Донати, венецианца, который повидал мир и собирался осесть во Флоренции.

Лоренце представили жениха, и им даже довелось переговорить между собой. Ей очень хотелось стать из родственницы-приживалки хозяйкой собственного дома, поэтому она с радостью стремилась к браку. Пьетро Донати казался ей человеком, который, случись что, сможет защитить от невзгод свою семью.

Пьетро рассказал, что герцог Козимо, которому он оказал несколько услуг, прямо спросил — что он, Пьетро, хочет взять в качестве приданого за Лоренцей. Лоренца не поверила своим ушам, а потом рассказала о кубке отца.

Герцог Козимо не рискнул нарушить своё слово, и отдал за Лоренцей в приданое два серебряных кубка и флягу. А позже Пьетро выкупил у него портрет герцога Алессандро с тем самым серебряным кубком, и повесил на парадной лестнице, среди изображений других достойных предков.

Жили после этого Лоренца и Пьетро долго и счастливо. Правда, из восьмерых детей, что дал им Господь, выжили только трое, но кому-то не было дано и этого.

В ночь на 19 ноября 1948 года, в годовщину данного когда-то Пьетро бала в честь новоселья, Лоренца с удивлением обнаружила себя во плоти возле собственного портрета, посреди бальной залы. И увидела, что такое случилось не только с ней, но и с другими обитателями картинной галереи виллы Донати.

Оказалось, что прошло без малого четыреста лет после их с Пьетро смерти, ни одного представителя семейства больше нет в живых — наследник фамилии погиб на какой-то большой войне. На вилле устроили музей.

Но ведь нужно присматривать за добром, как же иначе! Лоренца слишком хорошо помнила историю об отцовском серебряном кубке, кстати, а где он?

Впрочем, с кубками, равно как и с флягой, всё было в порядке. Они стояли внутри странного стеклянного шкафа, рядом на клочке бумаги было подписано: Посуда. Серебро. Неизвестный мастер, начало XVI века.

Как же, неизвестный мастер! Они забыли имя великого Бенвенуто Челлини?

На самом деле, «они» забыли намного больше. Даже как зовут кого из изображённых на портрете, знали далеко не всегда. Поэтому Лоренца горячо поддержала предложение мужа — да, они должны сами охранять своё имущество — как смогут. За имуществом следует смотреть.

За супругом тоже следовало смотреть. Когда он ещё при жизни задирал юбки служанкам — это было неизбежно. Теперь служанок не было, только семья, ну и ещё эти, негодные.

Когда Пьетро показал ей присланный из Франции портрет зеленоглазой блондинки Анриетты, она рассердилась — для чего держать в доме изображения посторонних людей? Но муж был неумолим — портрет останется. Это работа хорошего художника, и напоминает ему о днях молодости и поездке в Париж. Будет висеть в гостиной.

А потом он поехал в Венецию и привёз ещё один портрет, это была работа великого Тициана, и снова подружка его молодости! Рыжая венецианская девка Барбарелла, в руках у которой — морская гадина! Правда, на портрете эта гадина не выглядела склизкой и мерзкой, но морские гады просто не могут быть иными!