Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 36

— Прости меня, — неожиданно для самого себя сказал он.

На лице Ники наконец-то появилось отчетливое выражение. Но вовсе не то, которое Виктору хотелось бы видеть — она смотрела на него с нескрываемой жалостью.

Лера не разговаривала с ним весь день. Виктора это не особо заботило — он собирал вещи и избавлялся от улик. Вернувшийся Мартин на удивление миролюбиво сообщил, что в двух других тайниках подменил свертки и указал, куда перепрятал настоящие. Он хорошо понял, почему — партии нужно было вернуть поставщикам. И Мартин сразу догадался, кто понес бы ответственность за подлог.

Мартин весь день просидел у камина, и Виктор чувствовал, что он совершенно спокоен. Сюртук висел на спинке кресла, и белая рубашка с широкими рукавами казалась Виктору флагом капитуляции.

Конечно, он не верил ему. Мартин мог казаться изможденным и сдавшимся, мог притворяться таким — но Виктор точно знал, что он не успокоится, пока не исправит все, что сможет. Или не умрет.

Он так отчаянно хотел сказать Мартину правду. Чтобы он понял его и простил. Чтобы все стало как раньше, и будущее впереди — белое и золотое. Или чтобы милосердная, желанная смерть ждала обоих, и они готовились вместе выпить ее, как терзаемые жаждой — ледяную воду. Это желание было одним из постыдных и тайных — Мартин должен был жить. Мартин не заслужил смерти, он слишком много сделал, чтобы жить, сам того не осознавая.

Но стоять на краю в одиночестве было страшно и отчаянно тоскливо. Виктор смотрел на изуродованные стены некогда белоснежной комнаты и каждый раз чувствовал, как безысходность забивает ледяные гвозди подступающей мигрени в затылок и виски. Сама мигрень почти никогда не наступала. Это вечное предчувствие боли, предчувствие смерти, неизбежный привкус одиночества, отравляющий всю его больную любовь — все, что ему осталось.

Закончив сборы, он стоял в темной ванной и смотрел в слепую черноту зеркала, в котором не мог появиться его усталый двойник с колючим серым взглядом.

И улыбался этой пустоте, слушая, как набирается в ванную ледяная вода.

…

Виктор сидел на кухне и смотрел, как Лера нарезает овощи. Представлял, как она разворачивается и вонзает нож ему в глаз. Фантазия была столь яркой, что он всерьез подозревал, что сестра думает о том же.

Темные волосы лишили ее облик вульгарного лоска, к которому она так стремилась. Она зачесала из назад и безжалостно стянула в высокий хвост, но одна прядка упрямо выбивалась из общего порядка и постоянно падала на висок. Виктор смотрел на ее лицо, сосредоточенное, злое, еще более бледное, чем обычно, на закушенные губы, на длинный нос с едва заметной горбинкой — такой же, как у него — и глупо улыбался, прикрывшись чашкой.

Чувства, которые он испытывал в этот момент, совершенно точно были любовью. В ней не было желания, и все же сейчас она казалась ему чем-то недозволенным, противоестественным. Но сейчас, наедине с собой, он позволял себе не противиться чувствам, а наслаждаться моментом.

Конечно, теперь он не мог остаться наедине с собой по-настоящему. Сейчас он не прятался от Мартина, зная, что он все равно вытащит наружу каждый его грязный секрет. Поэтому Виктор позволял молчаливому презрению Мартина придавать моменту особенную, ядовито-терпкую нотку — словно сигаретному дыму, стелющемуся на морозе.

Лера ненавидела его. Мартин ненавидел его. Ника ненавидела его. Он чувствовал их ненависть, оседающую ожогами на коже.

И любил их так сильно, что почти ненавидел в ответ. Виктор точно знал, что каждый из них испытывает схожие чувства. Когда-нибудь этот яд обязательно убьет кого-то из них, может быть даже всех четверых.

Когда-нибудь, но не сегодня.

— Что ты пялишься-то на меня! — Лера ударила ножом по доске, оставив длинную царапину, и отбросила его. — Ну не дурак, скажи мне?! Параноик поехавший, ну почему все так?!

Она вытерла руки белоснежным полотенцем и, скомкав, швырнула на стол. И Виктор, подумав, что полотенце должно висеть на крючке, не почувствовал привычного раздражения.

Лера подошла к нему и, всхлипнув, обняла. Он не стал вставать. Прижался щекой к ее плечу, почувствовав почти отыгравшие ноты духов, прилипшие к коже и еще едва заметный запах ткани ее рубашки.

— Я не убивал ее… — прошептал он. Слова были колкими, как электрические разряды.

— Я верю, — неожиданно искренне сказала Лера, проводя теплой ладонью по его волосам. — Верю, Вик. Прости, я не должна была в тебе сомневаться.

— Правда? — ошеломленно переспросил он.

Он так привык играть с чужими чувствами, притворяться и лгать, что перестал безоговорочно доверять чутью.

— Да, — тихо ответила она, рисуя узоры кончиками пальцев на его затылке. — Ты не мог так сделать. Во-первых ты даже совсем пьяный и обдолбанный думаешь головой. А значит, не стал бы надевать на девушку венок. Во-вторых — я прочитала несколько заметок и интервью со следователем. Они ничего толком не говорят, но там работал какой-то мясник. Пишут, что скорее всего убийца — человек не великой физической силы. Ран много, они хаотичные, рваные, нанесены как попало… вот если бы труп кто-то порезал на сантиметровые кубики и сложил из них пирамидку — я бы больше поверила, что это ты, — усмехнулась она.

Виктор сжал руки в замок за ее спиной. Слова накидывали по нитке на горло, а молчание затягивало их в тугой узел. Неправильные слова, те, что он непременно позволил бы себе еще год назад, потому что Богам можно все.

— Спасибо тебе, — наконец выбрал он самые безопасные, и узел немного ослаб.

— Что делать-то, Вик? — растерянно пробормотала она. Теплые пальцы скользили от затылка к шее, и мысли словно прилипали к ним, то забираясь выше и путаясь в волосах, то падая куда-то под воротник.

— Будь умницей, Лер. Не перекрашивай волосы, пока не станет понятно, что происходит, не ходи по вечерам, избегай близости рек и мостов, не общайся с теми, кому не доверяешь. Я оставлю деньги, старайся ездить на такси, звони мне каждый день, — шептал он, слепо водя ладонью по ее спине и чувствуя, как мысли путаются все сильнее.

— А что потом, Вик? Если тебя поймают?

— Ты же знаешь, что… нам все равно скоро придется расстаться, — осторожно ответил он, чувствуя, как ее пальцы сломали узор, превратив его в пять бессильных линий.

— Я не хочу… зачем тебе умирать? Почему мы не можем жить, как обычные люди?

— Потому что я не заслуживаю жизни. Хуже того, я заслуживаю смерти.

— Вздор! Вик, ты не такой подонок, каким сам себе кажешься! Ты же… тебя терзает прошлое, но оно терзает всех нас. Каждого — свое, с этим ничего не сделаешь, нужно просто принять его, смириться и жить… сегодня.

— Я живу сегодня, Лер.

— И что же сегодня?

— Сегодня я тебя люблю, — сказал он, и одна из ниток затянулась рывком, полоснув по горлу словно лезвием. — И когда придет то «сегодня», в котором меня не станет — обещаю, что буду любить тебя.

— Ненавижу его, — вдруг выдохнула Лера, и он почувствовал, как она поднимает руку к глазам. — Ненавижу!