Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 45

Мартин заставил себя встретиться с ней взглядом. Ника стояла перед ним, лохматая, злая и бледная до серости. Она кусала губы, часто и глубоко. Кровь блестела на истерзанных зубами губах, яркий красный акцент на белом лице.

Он поймал себя на мысли, что красный ей не идет, и что больше всего ему хочется взять салфетку и вытереть кровь, вернув лицу привычную гармонию.

А боль… да что боль. Мартин давно перестал понимать, кого нужно беречь от нее, кому причинять, а кому просто позволять испытывать. И все же сейчас, за глупым секундным желанием вытереть кровь с ее лица, пришло другое — забрать или разделить ядовитое отчаяние в ее глазах.

Он не знал правильных слов, снова. Люди шли мимо не оборачиваясь, лишь иногда задевая их плечами и сумками. Ника стояла, опустив руки, и капля крови стекала по ее подбородку.

Ненависть к себе кольнула, словно снег, брошенный ветром в лицо, а потом затихла, задавленная порывом, в котором не было места мыслям — он притянул Нику к себе, и целое мгновение ему казалось, что он просто защищает ее от бегущего мимо мальчишки, который мог ее сбить. А потом наклонился, кончиком пальца стер кровь с ее подбородка и поцеловал, разлив по языку знакомый, сладковатый вкус.

Победный визг и приглушенные перчатками аплодисменты Мари заглушил одобрительный гудок проносящейся мимо машины.

…

Виктор шел, не разбирая дороги. Он был в бешенстве — сначала таблетки, которые оставил ему мелкий паршивец, как-там-его, подействовали совсем не так, как должны были, и он провалялся в каком-то мутном забытьи до полудня.

Еще и обнаружил себя стоящим посреди улицы, в карнавальном зеленом пиджаке Милорда. Пиджак раздражал физически, до зуда. Он сразу сорвал чужую вещь, но его не покидало желание снять еще и рубашку и расчесывать кожу до тех пор, пока под ногтями не останется все, что успело налипнуть — чужая жизнь, чужие прикосновения, неправильные, неестественные… Мартин даже не удосужился погладить рубашку, еще и надел за каким-то чертом постиранную вечером — скорее всего, одевался не думая. Не думая о рубашке, разумеется, а это, по мнению Виктора, была самая важная мысль в начале дня. Мятая рубашка, даже просто попавшаяся на глаза, способна испортить настроение на всю следующую неделю.

И Ника выглядела чем-то ужасно довольной и все время облизывалась, растирая кончиком языка кровь по искусанным губам. Виктор пытался вспомнить, произошло ли между ней и Мартином ночью что-то такое, что вызвало бы эту глупую ухмылку и заставило ее изуродовать себе лицо, но не мог вспомнить ничего подобного. К тому же вместо благодушного, ленивого удовлетворения, какое обычно наступало после секса, он чувствовал раздражение, смешанное с глухим желанием. Правда Ника никакого вожделения не вызывала. Он ненавидел ее в этот момент, и только люди вокруг заставляли держать себя в руках. Виктор специально выбирал самые людные улицы — в глухой подворотне он, пожалуй, совершил бы еще одно убийство.

«Ты же сам хотел, чтобы она досталась Мартину, — уговаривал он себя. — Она нужна для плана, и ни для чего другого. И ты все равно собирался подыхать. Что хочешь после себя оставить — ворох сентиментальных воспоминаний?»

Но ничего не выходило — его душила ревность, и от низменности этого чувства он злился еще больше.

Он-то думал, что не способен испытывать нечто подобное. В конце концов, разве не представлял он себе Ришу в объятьях всех знакомых ему мужчин, чувствуя при этом только глухую усталость?

Но не потому ли эти фантазии отзывались равнодушием, что та любовь действительно перегорела и потеряла прежнюю власть?

К тому же Мартин, естественно, не подумал о сигаретах. Пришлось остановиться и поискать взглядом магазин. Задержки хватило, чтобы злость, от которой он пытался сбежать, догнала и положила теплые ладони на виски.

— Что он тебе говорил? — с отвращением выплюнул он.

— Просил тебя убить, — улыбнулась Ника. Он давно объяснил ей, что чувствует любую ложь.

— А ты?..

— А я спросила, сколько вы оба еще будете меня мучить.

— И все?

— Больше он мне ничего интересного не сказал и разговоров про убийство не заводил, — она продолжала улыбаться.

Виктор чувствовал, что она говорит правду, и вместе с тем что-то впивалось в сознание рыболовным крючком на леске, за которую вот-вот потянут.

— А вы неплохо спелись, — сказал он как можно непринужденнее, преподнося ей возможность разбить его многолетний обман и стать ненужной. Словно вырвал из себя крючок и вместе с ошметками плоти вместо наживки забросил в черную воду чужой души.

Но Ника не взяла приманку. Только пожала плечами и опустила лицо в складки шарфа.

Хотелось схватить его за концы и тянуть, пока вместе с предсмертным хрипом из нее не выйдет правда, которую он хотел знать.

Сам Мартин, как всегда сидел в кресле, полностью отрешившись от происходящего. Виктор прикрыл глаза и поморщился — раньше кресло было повернуто к проему и он мог видеть лицо Мартина, а Мартин — его. Сейчас он видел только обтянутую лиловым бархатом спинку, да бледную руку на подлокотнике.

В магазине его сигарет не оказалось. И во втором тоже. Можно было взять любые другие, выкурить пару и отдать пачку Нике, а себе купить подходящие, но сегодня мысли о дыме неправильных сигарет, проваливающемся в легкие, вызывали приступы паники и тошноты. К счастью, вожделенная пачка нашлась в третьем магазине — последняя, с трудом найденная в коробке под прилавком. Виктору хотелось перегнуться, схватить продавщицу за волосы и разбить ее лицом витрину, а потом долго возить ее туда-обратно по месиву из осколков, пакетиков растворимого кофе, конфет и дешевых презервативов. Он видел собственную сардоническую улыбочку в погасшем экране маленького телевизора у холодильника с напитками, и от этого зрелища желание только усиливалось.

— Нашла! — донеслось из-под прилавка, когда он уже протянул руку.

Ника наблюдала, склонив голову к плечу. Ее глаза поблескивали легким любопытством и чем-то похожим на предвкушение.

Виктор опустил руку и полез в карман пиджака за портмоне. Оно обнаружилось не в левом кармане, а в правом. Мир на секунду посерел — Мартин как будто не собирался дожидаться его смерти, он уже забирал его жизнь, постепенно и неотвратимо. Надевал не те рубашки, не те пиджаки, клал портмоне не в тот карман и о чем-то говорил с Никой.

«Ты просил ее нас обоих убить?» — не выдержав, спросил он у лиловой спинки кресла.

«Я выполняю твои условия», — просто ответил Мартин. И замолчал — как будто этого было достаточно в это проклятое, неправильное утро, в котором жизнь принадлежала этому паршивцу в чертовом кресле!

Он несколько секунд тупо разглядывал серебристые банки джин-тоника в холодильнике, убеждая себя, что алкоголь поможет смыть все неудачи и сделать день лучше, еще и Мартина будет не слышно. Но он слишком хорошо помнил вкус — кисло-горькая дрянь, которую пытались спрятать в переизбытке сахара. Лучше купить в нормальном магазине коньяк, но где его сейчас искать?

— … восемнадцать? — вывел его из размышлений раздраженный, явно не в первый раз заданный вопрос.

— Что?..

— Мальчик, тебе есть восемнадцать?

… с первого удара витрина бы не разбилась, но человеческое тело гораздо слабее стекла, поэтому на покрытой разводами мутной поверхности обязательно бы остался кровавый отпечаток. Визг точно заглушил бы хруст ломающегося носа, но как бы славно потом шуршала эта напудренная рожа по своим пакетикам, собирая в мясистые щеки крошево осколков…

Виктор молча показал женщине права.

Сигареты явно долго пролежали в коробке — он чувствовал затхлый привкус пересохшего табака. А может, ему просто казалось, что в это утро ничего не может быть правильно. Он протянул Нике сигарету и встретил удивленный взгляд — ему не нравилось, когда она курила. Каждый раз, когда она оставалась одна и выкуривала полпачки оставленных Лерой сигарилл, которые та разбрасывала по всему дому, Ника потом долго и тщательно чистила зубы и мокрыми руками стряхивала с одежды пропитавший ее дым. Виктор прекрасно знал об этом, но не запрещал. В конце концов, до знакомства с ним она не курила, и эта ее «тайна» была еще одним свидетельством их особенной связи.