Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 51

— Глупая девочка, верно, котеночек? Все делает, чтобы ее убили… а у него, между прочим, бритва в портмоне.

Мартин, подняв на нее усталый взгляд, отвернулся, прислонился лбом к ледяному железу решетки.

— Ах, как он злится — всю жизнь себе изломал, чтобы меня убить, но так и не смог. Я живу и стою на сцене, вторгаясь в собственную пьесу, — шептала Мари, прижавшись к нему. — А что рассказала Рита? Все пошло не по плану — он не убил отца Риши, не отомстил ему. Все, с чем он боролся всю жизнь, то, из-за чего ему приходилось защищать подругу от целого мира, оказалось ложью, очередным спектаклем женщины, которую он презирал…

Мари шептала и ее слова падали в проем черными каплями.

А Виктор не помнил, как пересек парковку. Он чувствовал ровный фон отчаяния и обреченности — Мартин пытался его остановить, но прислушиваться не было сил. Что-то сухое и красное застило глаза, пульсировало комком в горле и шершаво стелилось по позвоночнику и кончикам пальцев.

У Мари были такие глаза… Мартин не знает, какие глаза были у Мари перед смертью. Никто не знает, только он. И только он помнил поцелуй со вкусом крови, на который — он мог поклясться! — Мари ему ответила.

Он не видел людей вокруг, не слышал голосов и звуков. Шел по гаснущему шлейфу духов в воздухе, и ему не нужно было смотреть, куда он идет.

Лезвие, скрытое жесткой кожей портмоне, легко скользнуло в пальцы. Кажется, само портмоне с глухим шлепком упало на землю, но Виктор не обернулся, чтобы поднять его.

Нужно было развеять иллюзию.

Убедиться, что это не Мари, даже если придется по кусочку срезать с нее лицо, которое она надела, как маску.

Убедиться, что ее больше нет — она осталась там, в реке, а потом ее вытащили на берег, венок нелепо съехал набок, и ей попался плохой фотограф, совсем не следящий за ботинками в кадре.

Виктор шел — ему не требовалось бежать. Блондинка поняла, что ее заметили, но бежать было некуда — ведь за театром мира не существовало.

Забытое чувство унижения и бессилия искало выхода. Мать Риши своей ложью сломала жизней едва ли не больше, чем Мари, и оказалось, что Виктор с детства сражался не с драконом — с ветряной мельницей, которая еще и вышла победителем. Отец Риши застрелился, но не от внушенного чувства вины, а потому что испытал то же, что Виктор испытывал сейчас.

И Мари, проклятая сука в своем проклятом венке, все еще стояла на сцене, скалилась с памятника, выстукивала каблуками по сцене свои ритмы и не собиралась умирать.

Вибрирующий крик разбился о его ладонь, кажется, Виктор упал на колени, пытаясь удержать вырывающуюся девушку, но это не имело никакого значения, потому что он снова мог смотреть в гаснущие, полные ужаса изумрудные глаза и говорить себе, что убьет ее столько раз, сколько потребуется, чтобы никогда больше кровь не стекала по пальцам, густая и скользкая, как горячее масло, чтобы…

И лезвие прошло по горлу мягко, словно смычок по скрипке. Крещендо мелодии, под которую она только что торжествовала на сцене, звучало в голове, заглушая предсмертный хрип.

— А какие глаза у нее, котеночек, какие глаза — она боится смерти, как я боялась, только еще сильнее, ведь она уже умирала! — исступленно шептала Мари, а Мартин только сильнее сжимал решетку.

Мари сидела в углу, обняв колени, и жалобно всхлипывала. Она не вытирала катящиеся по белой пудре слезы, в которых путались огненные отблески, похожие на рамповый свет.

— Вы такие жестокие, котята… такие жестокие… — шептала она, слегка раскачиваясь.

Мартин молча сидел в кресле и смотрел на глухую стену темноты в проеме. Ему было нечего возразить.

— Сколько боли… сколько грязи… — тихо стонала Мари в бархатную юбку. — Я так не могу, не хочу, котенок…

— Ты сама просила! — не выдержал Мартин. — Я тебя не звал! Не просил помощи! Если можешь уйти — прошу, сделай милость. И не смей говорить о жестокости.

— Не уйду… он меня убил, я должна досмотреть… хочу досмотреть… но можно… пожалуйста, славный, можно он больше не будет так делать?!

— Он сделал только то, что сам захотел, — огрызнулся он. — Причем тут я?!

— Ты же добрый, хороший… и он тебя так любит… почему вы просто не помиритесь, мальчики?

Мартин с жалостью посмотрел на нее, а потом рассмеялся. Смех вырывался из его груди хриплыми, редкими толчками, похожими на воронье карканье. А кровь с его запястья текла на пол редкими, смолянистыми каплями, и никак не останавливалась. Мари, перестав всхлипывать, испуганно смотрела, как он смеется. Потом перевела взгляд на лужу у подлокотника, и Мартин заметил, как в ее глазах блеснул голод.

— Ну давай, — пожал плечами он, поднимая изрезанную руку. На коленях у него была расстелена чистая тряпка — одна из старых рубашек. Он начал медленно перевязывать руку, с усмешкой наблюдая, как Мари, хлестнув его по лицу ненавидящим взглядом, медленно встает, подходит к креслу, а потом становится на колени и начинает торопливо, по-кошачьи слизывать кровь с досок.

…

— И что я должна ему сказать?!

— Правду. Скажи, что он пришел с парковки весь в крови, надел пиджак и молчал до самого дома.

— Как он руку умудрился порезать?

— Когда доставал бритву.

Ника ходила по комнате, комкая в руках окровавленную рубашку, чтобы скрыть нарастающую дрожь. Мартин сидел на краю кровати и растерянно смотрел на нее снизу вверх. Он впервые видел такое яркое проявление ее эмоций.

— То есть он место преступления своей кровью заляпал?!

— Прошел дождь, может все смыло. Да и порез пустяковый. Но я надеюсь, что…

— Да чтоб тебя! — вдруг выкрикнула она, швыряя рубашку ему в лицо. — Вы двое так заигрались в свои ублюдочные игры, что совершенно забыли, что вокруг есть еще люди! Я, твою мать, просидела на ступеньках несколько часов и меня после закрытия дворник прогнал! Дворник, слышишь, будто я бродячая кошка, которая им на мрамор нагадит! Я думала, ты умер! Думала, тебя забрали! Ты же мне врешь и хочешь, чтобы я ему врала!

Мартин молчал. Ему хотелось признаться, рассказать, что вчера произошло. Исповедаться, уместив в слова совершенное преступление, выбросить его в воздух и позволить раствориться. Рассказать, что на самом деле сделал Виктор и что в этот момент делал сам Мартин, и почему Мари так горько рыдала в кресле.

Почему он уверен, что совершил убийство, и почему от этого никогда не отмыться.

Но это означало бы сделать случившееся бессмысленным. И Мартин не говорил ни слова.

Ника вдруг села на пол, прислонилась спиной к ножке кровати, взмахнула руками и закрыла глаза.

— «Убей меня». «Возьми нож, вырежи букву у меня на спине, нет, поглубже, помедленнее, нет, смотри в глаза в зеркале, а теперь мы с ним поменяемся местами», — монотонно заговорила она. — «Убей меня, я страдаю». «Не убивай нас, иначе заставлю его страдать». «Соври ему», «соври мне». Я просто хотела помочь парнишке с умирающей собачкой. Теперь сижу здесь и выслушиваю от тебя… Он мне выбил зуб и вывихнул по одному четыре пальца. Я не могла карандаш держать полгода, думала больше не смогу рисовать. И сейчас ты просишь ему врать. Как на счет убить меня, а, Мартин? Я знаю, где у него еще лезвия.