Айлсфордский череп - Блэйлок Джеймс - Страница 12

Вид мальчика, окруженного аурой призрачного света, совершенно огорошил Сент-Ива. Объяснить подобное зрелище он мог либо проблемами со зрением, либо неким внезапным помешательством. Паренек — точно не Финн Конрад, однако примерно его возраста — держал в руке прутик. Чуть наклонившись вперед, он что-то рисовал на земляном полу амбара. Или прокладывал канавку? Затем Лэнгдон потрясенно осознал, что смотрит сквозь фигуру загадочного гостя. За мальчиком проступала дощатая стена, а под его ногами и попой — бочонок.

Рационального объяснения картине, каковой она прямо сейчас представлялась Сент-Иву, не существовало, а иррациональное он от всей души презирал. «На бочонке с уксусом, допустим, сидит ребенок, — убеждал себя Лэнгдон, — а его прозрачность — очевидно, всего лишь оптическая иллюзия, игра солнечного света и теней». Несомненно, видение легкообъяснимо, достаточно лишь как следует сосредоточиться на проблеме.

— Итак, юный сэр, — начал было Сент-Ив, наконец-то обретя голос, однако мальчик — бог весть, услышал он что-то или нет — стал исчезать, рассеиваясь, словно пар в теплую погоду. Через пару секунд от него осталась только смутное сияние прежней формы. Прутик же сам по себе держался в воздухе, по-прежнему черкая по земле. Наконец полностью исчезла и аура, а палочка упала на землю.

Сент-Ив заморгал, отказываясь признавать подлинность увиденного. Разум его отрицал действительность происшествия. Ему пришло в голову, что, возможно, он все-таки отравился болиголовом, каким-то образом проглотив дозу яда или же вдохнув достаточное количество его паров, и вот теперь пожинает плоды своей беспечности. Какие там дальнейшие симптомы? Паралич, потеря речи и тошнота при сохраняющейся ясности ума. Однако ощущал Лэнгдон только последнее. Он осторожно двинулся вперед, намереваясь осмотреть прутик, который мог еще хранить тепло руки мальчика — если таковой, конечно же, был, а не являлся хитро наведенной иллюзией. Палочка лежала подле основания бочонка и уж точно была весьма материальной. Сент-Ив не без опаски подобрал ее, но каких-либо заключений сделать не смог. Прутик оказался ни теплым, ни холодным. Совершенно обыкновенным. Тогда Лэнгдон снял с крюка на стене фонарь, зажег его, подкрутил фитиль и поднял над бочонком. На утрамбованной грязи проступило еле-еле выцарапанное имя: «Мэри».

Сент-Ив что есть сил зажмурился, лихорадочно выискивая хоть какие-то объяснения феномену. Возможно, в наведенном ядом болиголова безумии он сам, не отдавая себе отчета, взял прутик и вывел на земле имя. Он попытался припомнить всех известных ему женщин по имени Мэри. Таких имелось даже несколько, вот только за последние недели или даже месяцы он не вспоминал ни об одной из них. Почему же тогда он написал именно это имя? Следующий виток безумия?

Неведение наполняло душу Сент-Ива страхом, и внезапно ему остро захотелось, чтобы рядом оказалась Элис. Лэнгдон отвернулся от бочонка и сощурился на яркий свет садящегося солнца, вовсю заливающий проем ворот. Посреди сияния высилась черная как смоль фигура — силуэт высокого худощавого мужчины с разведенными руками. Сент-Ив сдавленно вскрикнул, в ужасе взирая на призрак. К счастью, вскоре закатные лучи светила стали менее яркими, и этот жуткий силуэт превратился в человека во плоти, да еще и в давнего знакомца Лэнгдона. Правда, всем хорошо было известно, что этот самый человек погиб лет восемь назад.

— Я вернулся, — объявил стоявший в воротах амбара визитер вполне живым голосом Билла Кракена, старого друга.

— Из мертвых? — спросил Сент-Ив, у которого голова все еще шла кругом после созерцания призрачной фигуры на бочонке с уксусом. Он отчаянно пытался соотнести феномен прозрачного мальчика с привидением Билла Кракена, однако, увы, безуспешно.

— Вроде того, сэр. Я, поди, раз шесть прощался с жизнью и уж почти потерял надежду попасть домой. Но пути судьбы извилисты, как говорится, даже если она трезва — что, впрочем, бывает нечасто.

Лэнгдон с усилием встряхнулся, кое-как подобрался и со вполне убедительным достоинством шагнул к Биллу с протянутой рукой. И пожатая рука оказалась вполне материальной. Кракен заметно постарел и похудел, зато в его облике появилась некоторая уравновешенность, своего рода степенность. Уж точно сумасшедшинки в его чертах, придававшей ему вид пациента лечебницы для душевнобольных в те дни, когда он торговал на улицах Лондона стручками гороха и носил прозвище Чокнутый Билл, здорово поубавилось.

Впрочем, при ходьбе он по-прежнему сильно заваливался набок, так что даже копну волос откидывало в противоположною сторону.

— Боже мой, Билл, как я рад тебя видеть, — выдавил Сент-Ив. — А мы-то думали, ты сгинул в зыбучих песках Моркама много лет назад. В прошлом году мы с Джеком нашли твою повозку и останки пони на дне залива.

— Старина Стампи! — воскликнул Кракен, очевидно, до сих пор скорбевший по любимцу. Он горестно покачал головой. — И как он выглядел?

— По правде говоря, от него остался лишь скелет. И я был рад, что не нашелся на пару с ним и твой, по-прежнему сжимающий вожжи, только уже на службе у Дейви Джонса[12].

— Еще б чуть-чуть, и так оно и было б, сэр. Я, понимаете, выскочил из повозки на твердый участок, такой галечный островок среди зыбучих песков. И ничегошеньки поделать не мог, только глядел, как бедняга Стампи погружается вместе с аппаратом. Меня б только смерть ждала, как пить дать, бросься я их спасать. Я подвел несчастного Стампи, подвел вас, сэр, и вот теперь пришел просить у вас прощения.

— Полно тебе, Билл! Насчет песков ты прав, тебе точно пришел бы конец, если бы ты рискнул оставить свой клочок тверди. А что до аппарата, как ты его называешь, мы вернули его домой в целости и сохранности, так что меня ты ни в чем не подвел.

Мужчины вышли из сгущающегося мрака амбара в вечерние сумерки. Воздух все еще полнился теплом солнечного дня, и ветерок разносил по окрестностям аромат цветения. Вдруг прямо над ними пролетела сова, сделала круг и, усевшись на ближайшем дубе на толстенный сук, бесцеремонно уставилась на мужчин. Кракен едва заметно кивнул птице, и та словно кивнула в ответ, будто они были старинными друзьями.

— Билл, а как же ты выбрался, когда начался прилив? И где пропадал все эти годы? Мы с Элис частенько вспоминали тебя.

— Да там и сям пропадал, сэр, помотался по свету, как говорится. А тогда-то в Моркамском заливе я ведь почти что сдался. Хоть злыдень-доктор мне и не угрожал, зато кругом только зыбучие пески и раскинулись, так что я даже пошевелиться боялся. А когда старина Стампи утоп, я и вовсе один остался, и уж как мне жалко его было! Ну а потом решил все же выбираться, чего бы там мне ни грозило. Выбора у меня, почитай, и не было — либо спасаться, либо отправляться вслед за беднягой Стампи. И вот как раз тогда прилив и забурлил — сомкнуло вновь свои воды Чермное море, сэр, а Моисея-то рядом и не оказалось. Поток подхватил меня, что твой листочек, и понес куда глаза глядят. В заливе я чуть не утонул аж четыре раза, а потом угодил в течение, в какую-то окаянную реку, и помчало меня от берега вдаль. Я только и мог, что иногда вскидывать голову за глотком воздуха, а потом опять кувыркался под водой. Ну вот, так я и очутился в глубоких водах, за пределами залива. Мне удалось вцепиться в дрейфующее бревно, и я еще полночи болтался во хлябях, пока меня не подобрал тендер в Ирландском море.

Оказалось, что это контрабандисты, да еще с битком набитым трюмом. Они удирали к ирландскому побережью от сторожевика, самого взаправдашнего, с заряженными картечью пушками — так мне сказали, во всяком случае. Капитан их был человеком богобоязненным, а иначе ни за что не лег бы в дрейф и не подобрал меня. В общем, они быстренько подплыли, подцепили меня багром и снова дали деру, а я сидел у них на палубе мокрый и дрожащий, и вода лилась с меня ручьями. Эта вот задержка как раз и стоила им свободы, потому что сторожевой шлюп нагнал нас у самых Морнских гор, как их там называют. До берега оставалось прямо рукой подать. Они пробили нам грот четырехфунтовым ядром, ну мы и встали против ветра — помирать-то никому не хотелось.