После тяжелой продолжительной болезни. История Российского государства. Время Николая II - Акунин Борис - Страница 3

Все, кто проштудировал личный дневник Николая, исправно ведшийся на протяжении всей его жизни, вероятно, испытали горестное недоумение по поводу того, от какой тусклой личности зависела жизнь огромной страны – не только ста семидесяти миллионов ее тогдашних обитателей, но и последующих поколений. Это весьма депрессивное чтение. Возникающий портрет саморазоблачителен.

Ноль мыслей, минимум эмоций, а те, что встречаются, как правило, мелки – чаще всего они вызваны погодой: «Утром погода привела меня в отчаяние», «Обиделся на мороз и не пошел гулять утром». Бесконечные перечисления подстреленной дичи, причем больше всего почему-то достается несчастным воронам: «Удалось наконец убить ворону из монтекристо!» «Во время прогулки убил отлично – ворону». «Гулял два часа; сегодня удалось дойти до 50 убитых в парке ворон». Просто какой-то вороний маньяк.

Государь за любимым занятием. И. Сакуров

Про государственные дела записей немного, а если и встречаются, то сделаны они явно без интереса, часто с досадой. «В 2 часа у меня происходило заседание соединенного присутствия Сибирского Комитета и департамента экономии. Оно окончилось в 3 3/4, и затем мы поспешили в Аничков на каток». «Полоскался с наслаждением в моей ванне и после кофе засел за несносные телеграммы».

Интровертность, замкнутость, сдержанность в проявлении эмоций для венценосца вполне естественны, но в Николае ощущается еще и природная скудость чувств. Трудно без содрогания читать записи, сделанные в самые драматические дни истории. Скупое упоминание об ужасной трагедии на Ходынском поле заканчивается так: «Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello [французский посол]. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч». В день, когда пришло известие о Мукденской катастрофе (людские потери – сто тысяч человек), царь вздыхает: «Господи, что за неудачи». Следующая фраза: «Имел большой прием. Вечером упаковывали подарки офицерам и солдатам санитарного поезда Аликс на Пасху».

А вот полностью запись от 15 апреля 1906 года – это поворотный в истории государства день, когда завершилась политическая карьера премьер-министра Витте: «В час ночи отправился на глухарей через дер. Замостье. Ночь была очень теплая. Убил трех глухарей. Вернулся домой в 6 час. Спал до 10 ч. Имел три доклада. Фредерикс завтракал. Долго говорили втроем о церемониале открытия Думы. Была гроза с градом. Гулял, когда погода поправилась. Много занимался. Принял отставку Витте. Обедали Мари и Дмитрий. Отвезли их во дворец».

Мало кому из исторических деятелей современники и потомки давали столь полярные оценки. Революционеры, а затем советские историки Николая демонизировали, даже дали ему прозвище «Кровавый» (незаслуженно). Другой крайностью было возведение истребителя ворон в святые Русской православной церкви. Одни авторы доказывали, что царь был человеком слабым и бесхарактерным, другие – что он обладал очень сильной волей.

Истина же, кажется, заключается в том, что Николай Александрович как личность был, подобно воде, лишен цвета, вкуса и запаха. Он принимал форму сосуда, в который его «наливал» исторический момент. (О твердых людях, под воздействием которых царь менялся, пойдет речь в следующей главе.)

И все же в поведении этого бесцветного правителя явственно проступают несколько постоянных, укорененных черт. Каждая сыграла свою роль в истории.

Николай был не просто фаталистом. В нем несомненно жила глубокая религиозность. В самые важные моменты царь принимал решения, руководствуясь неким мистическим ощущением «прямого канала» между помазанником и Богом. Барон Р. Розен, дипломат и гофмейстер, в своих мемуарах пишет, как поражало его невероятное хладнокровие государя во время потрясений 1905 года. Однажды Николай сказал барону: «…Я столь мало встревожен, ибо твердо и непоколебимо верю в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Всемогущего Господа, который сделал меня тем, что я есть».

Другой мемуарист, генерал А. Мосолов, начальник царской канцелярии (по мнению П. Милюкова, человек умный и наблюдательный), свидетельствует: «Он [царь] воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним… Царь отвечал пред совестью и руководился интуициею, инстинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием… Он склонялся лишь пред стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим всё возрастающим мистицизмом».

Николай остро ощущал ответственность за свои решения и поступки – но не перед народом, а перед Господом. Сергей Ольденбург, автор чрезвычайно почтительной биографии царя, утверждает то же самое: «Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего. Другие могут советовать, другие могут ему мешать, но ответ за Россию перед Богом лежит на нем. Из этого вытекало и отношение к ограничению власти – которое он считал переложением ответственности на других, не призванных, и к отдельным министрам, претендовавшим, по его мнению, на слишком большое влияние в государстве. “Они напортят – а отвечать мне” – таково было в упрощенной форме рассуждение государя».

«Какой иной развязки, кроме случившейся, можно было ожидать от этой царственной психологии, скудной идеями и богатой лишь верой в судьбу, предрешенную Промыслом?» – горестно вздыхает Милюков, впрочем много способствовавший этой «развязке».

Про Николая Второго важно понимать, что это ни в коем случае не был человек, упивавшийся властью (как, скажем, его прадед Николай Первый). Министру внутренних дел Святополк-Мирскому последний царь однажды сказал: «Я придерживаюсь самодержавия не для своего удовольствия, я действую в этом духе только потому, что я убежден, что это нужно для России, а если бы для себя, я бы с удовольствием от всего этого отделался».

Выше я писал о природной скудости эмоций, но это касалось только государственного служения, которое Николай считал своим тяжким крестом. В частной жизни это был человек отзывчивый и любящий. Сергей Витте пишет: «…Отличительные черты Николая II заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император». Письма, которые государь отправлял жене, полны любви и нежности.

Но на фоне гигантских событий, за которые несет историческую ответственность этот прекрасный семьянин, нас должны интересовать не его приватные, а его государственные качества. Вернее сказать, важность имеют не сами свойства этого характера, а то, как они отражались на управлении страной.

Уже говорилось, что в самые критические моменты царь уповал не на разум, а на веру. Иногда это выливалось в катастрофические последствия.

Преданная любовь к супруге и детям, бывало, оказывала решающее влияние на политический курс – это тоже огромный недостаток для правителя. Заботы «малого мира», мира человеческих отношений, не могут быть для главы государства существенней интересов Большого Мира, которому он служит, – а если всё же перевешивают, для страны это беда.

Во вред делу шла и внутренняя неуверенность, вследствие чего царь, с одной стороны, все время попадал в зависимость от напористых, деятельных министров, а с другой – через некоторое время начинал этим тяготиться и проникался неприязнью к тем, кто на него давил. Проблема в том, что дееспособные администраторы, сделавшие карьеру за счет своей энергии и способностей, часто бывают чересчур настойчивы – потому что твердо знают, чего хотят, и умеют этого добиваться. Чем дольше Николай находился у власти, тем хуже он выносил людей подобного типа. На последнем этапе царствования, самом проблемном, он терпел подле себя только покладистых помощников. Ему с ними было легче. Стране – тяжелее.